Вчера мы постарались составить представление о том, как серьёзно вторгается во всю человеческую жизнь то, что мы могли бы назвать сверхчувственным откровением нашей эпохи. Было указано, что в последнем цикле человечества этому откровению можно дать обозначение третьего и что мы его, в определённом смысле, должны разместить непосредственно на одной линии с откровением на Синае и откровением в тот момент времени, когда разыгрывалась мистерия Голгофы.

Так вот, указанные свойства нашей эпохи нам не следует понимать так, что при этом мы, так сказать, усваиваем лишь теоретические или лишь научные восприятия, но нам и в самом деле, как антропософам, необходимо подниматься всё выше и выше – к пониманию того, что человечество в своём развитии упускает нечто существенное, если желает остаться в стороне от этого нашего современного и будущего возвещения. Впрочем, верно и то, что поначалу вся внешняя жизнь в определённом смысле будет идти своей чередой, пусть даже это возвещение будет восприниматься просто как химера, как верно и то, что в определённом отношении некоторые люди поначалу не заметят вредоносных последствий, возникающих для них по той причине, что они не принимают в расчёт соображения, о которых идёт здесь речь, однако антропософам следует чётко осознавать, что тем душам, которые живут ныне в человеческих телах, предстоит вполне определённое будущее вне зависимости от того, что они теперь воспринимают. И то, что мне предстоит сказать теперь, касается всех душ, ибо это есть нечто такое, что относится к происходящему ныне, в нашу эпоху, перелому.

Души, которые воплощаются сегодня, вообще говоря, лишь очень недавно преодолели ту стадию, благодаря которой человек продвигается до своего рода подлинного «Я»-сознания. Впрочем, сознание это подготавливалось по ходу развития уже с древней атлантической эпохи. Однако для людей древних эпох, для людей, принадлежащих к эпохам вплоть до той, когда мистерия Голгофы обозначила великий перелом, это «Я»-сознание ежедневно сменяется сознанием такого рода, которое современному человеку вовсе не известно. Современный человек, вообще-то, различает лишь обычное состояние бодрствования между пробуждением и засыпанием, и состояние сна, в котором сознание полностью приглушено. Правда, в промежутке между ними современному человеку известно ещё то промежуточное состояние, которое мы именуем состояние сновидения. Однако этому современному человеку известно, что сны представляют для нас нечто такое, что мы фактически должны рассматривать как своего рода исключительное состояние. Хотя посредством сновидений определённые процессы всплывают в сознание из душевных глубин, однако в обычной сновидческой жизни они проявляются в высшей степени нечётко, так что человек далеко не всегда в состоянии дать надлежащее толкование тому, что в его сновидческой жизни указывает на глубинные, сверхчувственные процессы его жизни, его душевной жизни.

Чтобы на конкретном факте стало более понятным такое промежуточное состояние, о котором я говорил и которое было известно ещё древнему человечеству, возьмём обыкновенный случай сна, такого сна, который доставил немало головной боли новейшему представителю науки о сновидениях*, поскольку он смог истолковать его лишь поверхностным, можно было бы сказать, материалистическим образом. Весьма многозначительный сон! Итак, это сон, заимствованный мной из науки о сновидениях, которая, как я отмечал в ответах на вопросы**, ныне совершенно так же реальна, как физика или химия, пускай даже об этом догадываются и это сознают лишь очень и очень немногие. Здесь описывается следующий сон. Его можно теперь упомянуть, поскольку сон весьма показательный. Я запросто мог бы упомянуть также другие подобные сны, не заимствованные из литературы, но хотел бы разобрать именно этот – как раз потому, что он создал определённые трудности в современной литературе, которая не в состоянии входить в такие предметы. Случай таков.

Родители нежно любят сына. Сын, к радости родителей, подрастает. Однажды сын заболевает. В несколько часов его состояние радикально ухудшается и через день сын проходит через врата смерти. Итак, сын оказывается отнят у супругов совсем внезапно, так сказать, с точки зрения их внешних переживаний. Сын оказывается вырван из жизни, подававшей столько надежд. Естественно, родители скорбят по сыну. В месяцы, следующие за его смертью, в снах как мужа, так и жены проявляется столь многое из того, что напоминает им о сыне. Но по прошествии долгого времени, когда миновали уже многие и многие месяцы, в одну и ту же ночь как мать, так и отец видят один сон, совершенно одинаковый сон, в котором умерший сын появляется перед ними и заявляет, что его похоронили заживо, что на самом деле то был летаргический сон, и достаточно внимательно посмотреть, чтобы убедиться в том, что он был заживо похоронен.

Оба они, и отец, и мать, поведали друг другу о том, что увидали в одну и ту же ночь. Это были такие люди, которые, в силу их образа мыслей, не пренебрегли даже тем, чтобы обратиться к властям с просьбой разрешить раскопки могилы сына. Однако такова уж наша теперешняя жизнь (власть в таких делах не идёт навстречу), что прошение было отклонено. Родителям пришлось скорбеть дальше. Однако немалые затруднения возникают в этой связи у соответствующего толкователя снов, который самолично этот сон записал и способен мыслить по его поводу исключительно материалистически. На первых порах, не правда ли, очень даже легко сказать: ну что ж, понятное дело. Эти родители постоянно думали о своём ребёнке, так почему же одному как-то раз не увидать во сне сына и другому не увидеть его ещё как-то раз. Одна вещь, однако, доставляла ему особенно мучительную головную боль, а именно то, что оба они увидели один и тот же сон в одну и ту же ночь. Но вот он додумывается до весьма примечательного объяснения, но всю его принуждённость тут же ощутит всякий, кто его прочтёт. Говорит он так: невозможно предположить ничего другого, кроме того, что видел описанное лишь один из двух; он проснулся и тогда второй, которому ничего не привиделось, пришёл к заключению, что сон приснился также и ему. Так вот, хоть это объяснение и очевидно для современного сознания, однако глубиной оно не отличается. Я заявлял со всей определённостью, что для человека, искушённого в сновидческих переживаниях, вовсе не диво, что один и тот же сон одновременно посещает нескольких людей.

Так попытаемся же теперь, стоя на позициях духовной науки, освоиться с данным сновидческим опытом. Само собой разумеется, из данных духовной науки нам известно, что человек, когда он прошёл через врата смерти, продолжает жить как личность в сверхчувственном мире, а также что все предметы и существа на свете находятся в некой связи друг с другом, и сверх того, что, так сказать, связующим звеном с упокоившимся человеком оказывается то, что люди, оставшиеся здесь на материальном плане, напряжённо адресуют умершему свои исполненные любви помышления. Ибо дело не в том, что оставшиеся на материальном плане люди не имеют никакой связи с усопшими, пребывающими в сверхчувственном мире (такая связь сохраняется у них постоянно, стоит им только каким-либо образом обратить мысли к ним, и также в те моменты, когда они не направляют мысли к ним, связь эта сохраняется, если только они когда-либо адресовали к ним свои мысли), а в том, что при современной человеческой конституции человек, живущий на материальном плане, не в состоянии перенести своё знание об этой связи в бодрствование. Однако из того, что мы чего-то не знаем, не следует заключать, что этого и нет на свете. Это было бы весьма поверхностное суждение. Иначе те люди, которые сидят здесь, в этом помещении, и не видят Нюрнберга, могли бы без труда доказать, что Нюрнберга нет в природе. Так что нам следует отчётливо сознавать, что хотя из-за конституции современного человека он ничего не знает о связи с покойниками, однако связь эта существует. Однако то, что разыгрывается в глубине души, подчас способно выколдовать аномальное знание, в том числе и донести его до сознания, и как раз это-то происходит в снах.

Вот одно обстоятельство, которое мы должны бросить на чашу весов, когда приступаем к данному сновидческому впечатлению. Второе заключается в том, что нам также известно, что прохождение через врата смерти – это вовсе не тот прыжок из чего-то одного в совершенно иное, обычно представляющийся воображению людей, которые ничего об этом не знают, но постепенный переход. То, что наполняет душу здесь, на Земле, не исчезает в один миг. когда человек проходит через врата смерти. То, что он любил на Земле, человек продолжает любить также и после смерти, вот только у него более нет никакой возможности удовлетворить те свои желания, для удовлетворения которых необходимо материальное тело. Однако всё то, чем душа обладала на протяжении своего воплощения в материальном теле в качестве желаний, стремлений, в качестве радости и печали, в качестве определённых склонностей, – всё это, естественно, продолжает существовать и дальше также и тогда, когда человек прошёл через врата смерти. Так что мы можем понять, что тот молодой человек, который скоропостижно скончался, будучи совершенно неготовым к смерти, обладал живыми ощущениями, и вообще он, собственно говоря, желал бы ещё находиться на Земле, в нём жила живая потребность в том, чтобы быть окружённым материальным телом. Потребность эта продолжает существовать на протяжении времени камалоки, причем очень и очень долго. Вот одна действующая в душе сила.

Давайте же с живостью представим пару родителей, которые засыпают с мыслью о любимом покойном сыне. Связывающие их звенья налицо, также и тогда, когда они погружены в сон. Сын же, скажем мы, в тот самый миг, когда у обоих, как у отца, так и у матери, возникает сон, испытывает вследствие процессов, идущих в душе, особенно живое стремление, которое мы могли бы выразить примерно так: «Ах, если бы я оставался теперь на Земле, будучи облечён в своё материальное тело!» – если только это может быть переведено в такие слова. Эта мысль покойника нашла отражение в глубине души того и другого родителя. Однако у них не было никакого специального понимания особого характера процессов в упомянутом сновидении. Поэтому они перевели то, что врывалось в их души, в такие образы, что были им близки, и в то время как, будь они способны к чётким восприятиям того, что их сын изливает в их душевную жизнь на самом деле, они восприняли бы это так, что сказали бы самим себе: «Теперь наш сын томится желанием быть облечённым материальным телом», образ, данный им во сне, облекается в понятный им язык, и поверх истинного имеющего место события уже распространяется та картина, что он якобы погребён заживо.

Так что нам не следует отыскивать в такого рода сновидении отображение того, что действительно имеет место в сверхчувственных мирах. Напротив, в том, что видится здесь во сне, глядя по разумению соответствующих грезящих людей, необходимо усматривать своего рода переоблачение того, что являет собой объективный, реальный процесс. Вот в чём состоит своеобразие современного мира сновидений, что мы более не можем (если не в состоянии глубже проникать в суть дела) рассматривать его так, как являются нам образы, в качестве действительного отображения того, что находится позади, но вынуждены сказать: «Хотя позади сновидения и в самом деле всегда кроется что-то такое, что живёт в нашей душе, однако нам следует рассматривать сновидение лишь как ещё большую майю, нежели та майя, которую представляет собой окружающий нас мир и которая противостоит нам в состоянии бодрствования».

Однако то, что сновидение таково, установилось лишь в современную нам эпоху, вообще говоря, так сложилось для людей с тех пор, как разыгрались события в Палестине, с тех пор, как «Я»-сознание приняло как раз такую форму, в какую оно вылилось с тех пор. Прежде те образы, которые попадали в человека в третьем состоянии, которым он располагал помимо бодрствования и сна, были в большей степени сходны с тем, что на самом деле свершалось в сверхчувственных мирах. Также и с мертвецами люди жили в куда большей общности духа, нежели они способны на это теперь. Нам нет нужды отступать так уж далеко в столетия, предшествующие христианскому летоисчислению, чтобы отыскать здесь множество, превеликое множество людей, которые могли сказать самим себе: «Да, мёртвые не мертвы, они живут в сверхчувственном мире, и я в самом деле вижу, что они чувствуют, вижу, чем они на самом деле теперь являются». И то, что верно применительно к мертвецам, верно также и в отношении прочих существ сверхчувственного мира, которых мы, к примеру, признаём в царствах иерархий.

Так что в определённых переходных состояниях между бодрствованием и сном у людей присутствовало то, от чего нам остался лишь последний, пребывающий ныне в полном небрежении и упадке остаток в форме сновидения. Поэтому в настоящее время людям столь важно ощущать, что у нас отнимают то, чем мы прежде обладали. И правда, в ту переходную эпоху развития человечества, когда разыгрались события в Палестине, многое подавало повод к тому, чтобы сказать: «Поменяйте строй своей души, ибо для человечества настают совсем иные времена». Среди таких моментов был также и тот, что прежде люди заглядывали в духовные миры и на непосредственном опыте знали, как обстоит дело с покойниками, со сверхчувственными существами. Это оказалось утрачено. И между тем как у нас также и в истории может отыскаться в качестве живого примера жизни с покойниками в старые времена то, что культ предков встречается повсюду как религиозная форма почитания, основанная на том, что покойник мыслится действенным, как заправская действительность, между тем как в старые времена культ предков отмечен более или менее повсюду, то в эпоху перехода люди переживают то, что им приходится говорить самим себе, пускай даже они и не облекают это в столь чёткую словесную форму: «Прежде наши души досягали до мира, который мы именуем духовным. Прежде мы были в состоянии жить с вместе с высшими существами, с покойниками, теперь же покойники покидают нас в совершенно ином смысле, теперь они уходят прочь из нашего сознания, мы более не имеем с ними этой живой связи».

Здесь мы обнаруживаем одну вещь, относительно которой приходится сказать, что разум лишь с чрезвычайно большим трудом может её понять, а вот полное понимания сердце понять её как раз способно. Что столь наполняло значением, делало столь святым и глубоким именно ту разновидность богослужения, что имела место у первых христиан, так это то, что первые христиане живейшим образом ощущали, что у них оказалась утраченной непосредственная психическая связь с мёртвыми. Однако они заменили то, что оказалось таким образом утрачено, теми святыми чувствами, которые пронизывали их души в ходе свершения богослужений, когда они отправляли свои жертвоприношения над гробницами покойников, читали свои мессы, короче говоря, свершали свои богослужебные действия. И, по сути, именно этот переход вообще-то и повлёк за собой тот факт, что в эпоху, когда ощущалось отмирание сознания в отношении покойников, алтари принимают форму гроба, так что благочестивое богослужение или духослужение совершалось посредством направленных на останки чувств, и именно в данной форме, а не так, как у древних египтян. Как было сказано, это вещь, которую рассудок не в состоянии надлежащим образом понять. Достаточно, однако, взглянуть на форму алтаря и живо ощутить тот произошедший со временем переход всего человеческого созерцания, каким мы его охарактеризовали, и мы сможем достигнуть также и чувства, достигнуть понимания этого переворота в созерцании человеческой души, как и всего того, что он за собой повлёк.

Итак, мы видим, что медленно и постепенно возникало то состояние дел, в котором человеческая душа находится ныне. А на основании вчерашних рассуждений мы можем заключить, что на смену положению, к которому мы пришли теперь, в свою очередь постепенно придёт другое, и что теперь мы стоим перед лицом того факта, что в человеке пробуждаются способности для этого иного состояния.

То, что я привёл вчера в качестве примера того, что человек будет видеть нечто реальное как бы в своего рода сновидении, должно стать кармическим возмещением за то действие, которое явится новым появлением способностей, которые вновь вознесут душу к сверхчувственным мирам. Период, в который человеческая душа была изолирована от сверхчувственного мира, был достаточно короток, если брать его в сравнении со всем развитием Земли в целом, и он должен был наступить, чтобы в этом промежуточном состоянии человек мог овладеть мощнейшими энергиями для своего освобождения. Есть, однако, нечто такое, что связано со всем прогрессом в развитии человечества, о котором я только что сказал, и связано оно в том, что лишь таким способом человек мог достичь своего замкнутого в самом себе ощущения «Я», своего надлежащего «Я»-сознания. Чем дальше продвигается человек в направлении будущего, тем сильнее укрепляется это «Я»-сознание в человеческом нутре, оно обретает всё большую и большую значимость. Иными словами: энергия и изолированность человеческой индивидуальности будут всё возрастать и возрастать, и люди будут всё в большей степени испытывать необходимость в том, чтобы иметь в самих себе надёжную опору собственного существа.

Итак, мы видим, что то «Я»-сознание в собственном смысле слова, которым располагает современный человек, простирается на вовсе не столь большое число воплощений, как это обычно полагают. Нам нужно отступить всего только на пару инкарнаций, и у нас не будет этого «Я»-ощущения в том его виде, какой характерен для человека сегодня. Поэтому нас не должно удивлять также и то, что поскольку «Я»-ощущение тесно связано с памятью, ныне для многих людей ещё не наступило то, что может быть названо ретроспективной памятью о предыдущих воплощениях. Также человек не в состоянии вспомнить о том, что с ним происходило в первые детские годы, поскольку тогда его «Я»-ощущение ещё не было сформировано. Однако ныне мы находимся на переходе, когда человек уже сформировал своё «Я»-ощущение и вызревают энергии, которые приведут к тому, что для последующих воплощений наступит необходимость припоминать о предыдущих воплощениях. Близятся времена, когда человеку не останется ничего иного, кроме как сказать самому себе: «Мы, в самом деле, удивительным образом оглядываемся на эпохи, когда мы уже находились на Земле в иных жизненных формах, мы оглядываемся так, что вынуждены сказать самим себе, что уже были на Земле». И среди способностей, которые будут всё с большей интенсивностью появляться, будут также и такие, которые укажут человеку на следующее: совершенно не могу обойтись без того, чтобы не оглядываться на предыдущие мои воплощения.

Вот и представьте себе: в следующие воплощения, через которые пройдут человеческие души, инкарнированные в настоящий момент, появится, так сказать, внутренняя энергия, позволяющая оглядываться назад и ретроспективно себя опознавать. Однако для тех, кто не ознакомился с идеей повторяющихся земных жизней, это ретроспективное воспоминание окажется величайшим мучением. Так что и на самом деле незнание тайн повторяющихся земных жизней будет мучительным для тех людей, из которых хотели бы вырваться наружу энергии, желающие поведать им о прежних эпохах, однако вырваться они не в состоянии, поскольку люди эти упустили ознакомиться с великими мистериальными истинами относительно повторения земных жизней. Упустить же ознакомиться с этими мистериальными истинами, как они возвещаются теперь духовной наукой, означает не просто пренебречь теорией, но превратить жизнь последующих воплощений в муку для себя же самого. И потому это особенно верно для тех переходных времён, в которые мы живём. Неспешную подготовку к этому вы можете также позаимствовать из нашей второй мистериальной драмы «Испытание души»***, где даётся, так сказать, указание на предыдущие воплощения действующих там персонажей, которые уходят в глубину времён всего лишь на несколько столетий. Подготовка уже идёт. Впрочем, дело теперь обстоит таким образом, что благодаря мудрому мироустройству людям дана некоторого рода возможность познакомиться с тем, что представляют собой мистериальные истины. Теперь у нас сравнительно немного людей, которые приходят к духовной науке. Согласитесь, число антропософов в сравнении с прочими людьми повсюду невелико, так что мы могли бы сказать: пока ещё люди не слишком широко интересуются антропософией. Однако закон реинкарнации для нашей эпохи таков, что и в самом деле для людей, которые теперь тупо слоняются по Земле и не хотят прислушаться к собственным переживаниям, которые говорят о необходимости исследовать загадки бытия, для этих людей сравнительно скоро наступит следующая жизнь, так что скоро они воплотятся вновь, а значит, отыщут много возможностей для того, чтобы ознакомиться с духовно-научными истинами. Вот как обстоит дело. Так что если мы теперь, может статься, наблюдаем в своём окружении людей, которые нам дороги и ценны, однако не желают и слышать об антропософии, и даже крайне враждебно к ней настроены, нам не следует принимать это чересчур близко к сердцу и по этому поводу сокрушаться. Вполне справедливо следующее, и антропософу следует об этом знать: игнорирование духовной науки или антропософии означает начало мучительной жизни в будущих земных воплощениях. Это правда, и мы не должны относиться к этому слишком легковесно. С другой стороны, тот, у кого есть дорогие ему друзья и знакомые, которые не желают даже знать об антропософии, может сказать самому себе: «Так вот же, раз я сам хороший антропософ, уж я как-нибудь отыщу возможность для того, чтобы с помощью тех сил, что сохранятся у меня, когда я пройду через врата смерти (ведь существуют же те живые связи, о которых мы говорили), оказаться полезным этим человеческим душам». А сами эти души благодаря тому, что время промежуточной жизни между смертью и новым рождением сократилось как раз сейчас, будут иметь возможность воспринять мистериальные истины, которые должны быть усвоены людьми, чтобы предстоящие воплощения не сделались для них мучением. Так что ещё не всё потеряно.

Значит, нам следует рассматривать антропософию как реальную силу, но, с другой стороны, не слишком уж переживать по этому поводу, не проявлять излишний пессимизм. Ошибочным был бы и такой оптимизм, когда бы мы сказали самим себе: «Что ж, если уж дело обстоит таким образом, я могу повременить с принятием этих духовно-научных истин вплоть до следующего моего воплощения». Ведь если бы так сказали все, люди бы постепенно переселились в следующие воплощения и соответственно следующим воплощениям представилось бы слишком мало возможностей для того, чтобы людям была оказана реальная помощь. Ибо хотя теперь те люди, которые желают прийти к антропософии, могут быть ознакомлены с её истинами при помощи небольшого количества людей, то для бесчисленных толп тех, кто приступит к антропософии спустя сравнительно короткое время, для того, чтобы ознакомить с антропософией их, понадобятся бесчисленные же люди – либо здесь, на материальном плане, либо, если они не инкарнированы, это придётся делать с более высоких планов.

Вот первое, что нам следует сказать, исходя из общего характера великого свершающегося теперь переворота. Второе же – то, что как раз «Я» и проделало это всё, дабы всё в большей степени строиться на себе самом, становиться всё более самостоятельным. Это отстраивание «Я» на себе самом со стороны, в свою очередь, представляет собой нечто такое, что наступит, что свершится для всех душ, но опять-таки окажется губительным для тех, которые не ознакомились со спиритуальными мудростями. Ибо эти люди будут воспринимать всё большую и большую индивидуализацию как изоляцию. Напротив того, те души, что знакомы с великими тайнами духовных миров, благодаря этому отыщут возможность для того, чтобы в области духовного заключать всё больше и больше связей – от души к душе. Прежние связи будут всё больше и больше расторгаться, и надо будет создавать новые. Это будет постепенно совершаться в последующие времена.

Мы живём теперь в пятом послеатлантическом периоде, за ним последует шестой, а далее – седьмой, пока снова не наступит такая катастрофа, которая имела место между атлантической и послеатлантической эпохой. Характеристика этой катастрофы в её сходстве и различии с древней атлантической была дана как раз здесь, в Нюрнберге, по случаю цикла об апокалипсисе****. Так вот, озирая жизнь вокруг себя, мы могли бы описать то, что составляет особый характер нашего периода, сказав следующее: «В нашу эпоху в человеке особенно деятельно то, что мы могли бы назвать интеллектуализмом, рассудочным представлением о мире». Фактически мы и живём во времена интеллектуализма, во времена рассудочных представлений о мире. Так вот, эпоха эта, эпоха рассудочных представлений о мире была вызвана к жизни совершенно особым обстоятельством. Мы научимся понимать это обстоятельство, если вспомним о времени, предшествующем нашему теперешнему пятому послеатлантическому культурному периоду. А предшествовал ему тот период, который мы именуем греческо-латинским, тот замечательный культурный период, когда люди ещё не были, можно сказать, отделены так, как теперь, от природы, от знания о мире, каким он по внешности является. Но в то же самое время это был тот период, когда «Я», так сказать, внедрилось в человека. А потому в этот же период должно было иметь место и событие Христа, поскольку «Я» тогда осуществило вторжение особым образом. Но что насчёт нашего времени, что переживаем мы теперь? Это не просто внедрение «Я», но здесь мы переживаем то, что одна из оболочек человека производит на его душу своего рода отражение или отблеск. Та оболочка, которой мы дали вчера имя оболочки веры, она-то и производит в нашем пятом периоде отражение или отблеск на человеческую душу. Так что мы в наш период имеем дело с той особенностью, что в душе человека наличествует нечто такое, как если бы в душе отражался характер веры астрального тела. В шестой послеатлантический период в нутре человека отразится характер любви эфирного тела, а в седьмой, перед великой катастрофой – характер надежды материального тела.

Для тех, кому приходилось время от времени слышать эти лекции, как читаются они теперь, замечу, что как в Мюнхене, так и в Штутгарте***** я изображал эти постепенные процессы иначе, исходя из иной точки зрения. Однако всё это – одно и то же. Вот только то, что должно изображаться теперь с опорой на три великие энергии человеческой души, веру, любовь и надежду, было представлено там с помощью непосредственной связи с элементами человеческой душевной жизни. Однако это – совершенно одно и то же, и я намеренно поступаю так, чтобы антропософы привыкали не цепляться за слова, но приступать непосредственно к сути дела. Если мы убедимся в том, что положение вещей может быть охарактеризовано с самых разных сторон, мы перестанем слепо поклоняться словам, но испытаем стремление перейти непосредственно к делу, подойдя к нему таким образом, чтобы существовало понимание, что слова, описывающие предмет с разных сторон, не призваны отражать ничего другого, кроме как различные приближения к самому делу. Ничто так не отдаляет нас от самого предмета, как поклонение однажды сказанным словам, и лишь тогда мы к нему приблизимся, когда приведём к согласному созвучию то, что говорилось в разные периоды времени, подобно тому, как мы познаём дерево лишь тогда, когда воспринимаем его не с одной только стороны, но с разных.

Так что то, что заранивает в душу свой отблеск в наше время и сообщает ему его характерные особенности – это, в сущности, энергия веры астрального тела. Поразительно, – могли бы, пожалуй, сказать иные слушатели, – что теперь ты проповедуешь нам, что энергия веры – это наиболее характерная энергия нашего времени. Пожалуй, – скажут они, – мы могли бы признать это в отношении тех людей, что сохранили старую веру, но ведь теперь так много таких, кто смотрит на веру сверху вниз, поскольку высоко над ней поднялись и рассматривают её как детскую ступень в развитии человечества. Что же, те люди, что именуют себя монистами, могут пребывать в убеждении, что они ни во что не верят, однако они – ещё больше верующие, чем прочие, которых они верующими именуют. Ибо всё то, что мы обнаруживаем в разных монистических исповеданиях – это сама слепая вера, вот только люди этого не сознают: они полагают, что это есть знание. Мы вообще не сможем дать характеристику происходящему, если не будем постоянно заговаривать о вере. Если отвлечься от веры тех, кто верит, что не верит, мы обнаружим, что, собственно говоря, в наше время бесконечно многое из того, что как раз имеет наибольшую важность, основывается на том отблеске, который астральное тело отбрасывает в душу и сообщает душе свойство прямо-таки пламенной веры. Достаточно будет вспомнить о жизненном пути величайших людей нашего времени, скажем, Рихарда Вагнера******, то, что его жизнь, именно как художника, явилась восхождением к определённой одержимости верой и что это как раз и оказывается самым привлекательным при рассмотрении именно данной фигуры. Во всех тех случаях, когда мы производим панорамный обзор нашей эпохи, все её теневые и светлые стороны необходимо понимать в соответствии с тем, что мы могли бы назвать отражением веры в «Я» или «Я»-душе человека.

А на смену нашей эпохе приходит та, которую озарит потребность в любви. То, что может быть названо также и христианской любовью, но в совершенно ином уже значении, найдёт своё осуществление в шестом культурном периоде. Мы неспешно всё больше приближаемся к нему, к этому шестому периоду, и как раз благодаря тому, что в антропософском движении знакомим человека с тем, что является тайнами мироздания, что является сущностью различных индивидуумов материального плана или более высоких уровней, мы пытаемся заронить в него любовь ко всякому бытию. Подготовка антропософией шестого периода происходит даже не столько благодаря тому, что мы говорим об этой любви, сколько благодаря тому, что мы ощущаем, что в душе способно воспламенить эту любовь. Однако вследствие этого происходит особенно показательное выявление любовных энергий во всей человеческой душе и подготавливается то, в чём нуждается человечество, чтобы постепенно подойти к подлинному пониманию мистерии Голгофы. Ибо хоть эта мистерия Голгофы и имела место, хоть Евангелие и вызвало на свет то, что, как было сказано вчера, можно сравнить с ребяческим языком, однако это глубочайшее учение о миссии земной любви, как она связана с мистерией Голгофы, пока что не было понято. Понятой до конца она может сделаться лишь в шестом послеатлантическом культурном периоде, когда люди будут всё в большей мере возвышаться к тому, чтобы всецело отыскивать своё основание, свою опору в действительности – в самих себе и из собственного своего нутра, то есть из любви делать то, что должно свершиться. Тогда и будет полностью преодолена зависимость человека, наступит состояние: «Долг – это когда человек любит то, что повелевает себе самому», как говорит Гёте*******. Когда в нашей душе пробудятся энергии, так что мы вообще не сможем поступать иначе, кроме как осуществлять из любви то, что должны делать, тогда мы и откроем в себе нечто такое, что должно получать всё большее и большее распространение в шестом культурном периоде. Тем самым, однако, для человеческой природы окажутся выявлены совершенно особенные энергии также и эфирного тела.

Если мы намерены выяснить, что именно будет здесь выявляться всё больше и больше, нам необходимо взглянуть на дело с двух сторон. Одна сторона – это то, что наступит нечто такое, о чём хоть и могут сегодня грезить лучшие умы, однако ничего подобного в наличии пока нет, и это есть вполне определённое отношение к нравственности, морали, этике и разумности, интеллектуальности. Сегодня можно быть довольно-таки большим подлецом и одновременно сравнительно умным, смышлёным человеком. А возможно, что такой субъект способен воспользоваться своими умом и смекалкой как раз для того, чтобы совершить как можно больше подлостей. Сегодня ещё не существует никакой необходимости в том, чтобы мера ума соединялась в душе с совершенно такой же мерой нравственности. Ко всем тем вещам, что изображаются в качестве предстоящих в будущем, теперь прибавится также и то, что по мере того, как мы будем в это будущее вживаться, две эти вещи более не смогут быть разделёнными в человеческой душе, они не смогут наличествовать здесь в разной степени. Так что человек, который благодаря своим предыдущим воплощениям зачислил на свой жизненный счёт нечто такое, что должно было бы сделать его особенно умным человеком, в случае, если он оказался по своему жизненному счёту безнравственным, обретёт свою разумность в повреждённом виде, так что в той же мере, в какой можно быть более умным, нежели нравственным, в последующие воплощения, при погружении в них, он будет в силу общемировых законов делаться глупым, а значит, глупость и безнравственность будут должны всё больше и больше идти рука об руку. Ибо безнравственность будет оказывать на смышлёность приглушающее, парализующее действие. Иначе говоря, мы подходим к такой эпохе, когда нравственность и то, что было теперь охарактеризовано в качестве отблеска, бросаемого жизненными энергиями эфирного тела в «Я»-душу, по сути означает такие энергии, что имеют отношение к этой гармонизации энергий ума и нравственности.

Вот одна сторона дела, которую мы должны учитывать. Вторая состоит в том, что только благодаря такой гармонии между моральностью, нравственностью и разумностью может быть постигнута мистерия Голгофы во всей её глубине. А свершится это таким образом, что тот учитель, который также уже подготавливал людей к этой мистерии Голгофы, прежде чем Христос Иисус появился на Земле, что учитель этот в своих следующих одно за другим воплощениях будет всё больше и больше развиваться в великого наставника величайшего земного свершения. Та индивидуальность, которую мы именуем преемником Гаутамы Будды в отношении достоинства бодхисатвы, воплотилась в личность, жившую примерно за столетие до нашего летоисчисления и именуемую здесь Иисусом бен Пандирой. У этого Иисуса бен Пандиры было сколько-то учеников, среди которых и тот, кто уже тогда, некоторым образом, пророчески заранее записал Евангелие Матфея. Когда разыгралась мистерия Голгофы, его нужно было лишь обновить. Эта личность воплощалась снова и снова, она всё появлялась и появлялась, и она будет всё так же появляться вновь и вновь, пока не взойдет от достоинства бодхисатвы – к достоинству будды. Это случится приблизительно на пятитысячном году нашего летоисчисления. Достаточно большое число людей будет тогда наделено теми способностями, о которых мы говорили, и тогда в ходе того замечательного воплощения, через которое должна будет пройти та личность, что была некогда Иисусом бен Пандирой, этот великий учитель человечества, этот бодхисатва явится с тем, чтобы оказаться в состоянии действовать в качестве истолкователя мистерии Голгофы совсем иначе, нежели это возможно в наши дни. Хотя сегодня ясновидящий и способен получать в сверхчувственных мирах представление о том, что наступит тогда, по истечении пяти тысячелетий нашего летоисчисления, однако внешняя материальная конституция не позволяет ни одному телу совершить то, что сможет исполнить этот учитель примерно через три тысячи лет после настоящего момента. Пока ещё ни одному человеческому языку недоступно это магическое свойство оказывать воздействие с помощью высказывания, посредством учения, как будет тогда действовать этот наставник людей. Его слова будут, словно бальзам, вливаться в человеческие сердца, в человеческие души, и каждое слово будет не просто теорией, но в размере, колоссально превосходящем всякое возможное ныне на этот счёт представление, то, что является учением, одновременно будет обладать магической нравственной силой: с убедительной проникновенностью представить сердцам и душам предвечное исполненное глубокого смысла братство интеллектуальности и нравственности.

Великий учитель, который способен с наибольшей глубиной, когда человечество для этого созреет, наставлять его относительно сущности мистерии Голгофы, исполнит то, что неизменно говорили восточные прорицания: что тот, кто будет подлинным преемником будды, окажется великим наставником блага, общечеловеческим учителем добра. Поэтому восточная традиция называет его майтрейей-буддой. Перед ним будет поставлена задача объяснить людям как раз мистерию Голгофы, и он сможет отыскать для этого глубочайшие и исполненные смысла идеи и слова, так что его слова, благодаря особому языку, на котором они будут произнесены (а это будет такой язык, представление о котором не может быть получено на основе какого-либо человеческого языка), будут непосредственно магически напечатлять в человеческой душе природу мистерии Голгофы. Так что мы и в этом отношении приближаемся к тому, что могли бы назвать будущей нравственной эпохой людей. В определённом отношении мы могли бы даже назвать это настающим золотым веком.

Однако мы, постольку поскольку мы рассуждаем теперь, находясь на антропософской почве, совершенно сознательно указываем на то, что должно произойти, указываем на то, как Христос будет мало-помалу являть миру всё более и более высокие силы человека, говорим о том, что учителя, наставлявшие прежде лишь отдельные народы и отдельных людей, сделаются истолкователями, разъяснителями великого события Христа для всех людей, которые пожелают это слушать. Мы можем указать на то, как благодаря тому, что начинается эпоха любви, создаются условия также и для этой эпохи нравственности.

А далее наступает уже тот последний великий период, в котором в человеческую «Я»-душу окажется заронен отблеск того, что мы именуем надеждой. Но тогда люди, подкреплённые энергией, исходящей от мистерии Голгофы и от нравственной эпохи, воспримут в себя энергии надежды: это самое важное, в чём они нуждаются, чтобы преодолеть катастрофу, чтобы после того, как она грянет, начать новую жизнь подобно тому, как принесла с собой новую жизнь послеатлантическая эпоха.

Здесь, пускай даже в последнюю послеатлантическую эпоху внешняя культура, чисто комбинаторная культура достигнет величайших высот, однако люди будут остро ощущать неудовлетворённость этой культурой, когда люди будут относиться к этой культуре так, что если они не разовьют в себе спиритуального начала, то останутся поистине необнадёженными этой культурой, здесь, говорю я, спиритуальность поселит надежду, которая исполнится в следующий период человеческого развития. Если в человеческие души не сможет проникнуть то, что может им доставить спиритуальность и чего желает антропософское движение, то несмотря на то, что внешняя культура двинется чуть вперёд, однако под конец люди придут к тому, что скажут себе: «Что же, вот мы всего и достигли! Беспроволочные устройства, устройства, о которых наши предки и помыслить не могли, переносят наши мысли по всему земному шару. Однако что нам с этого? Банальнейшие, бессодержательнейшие мысли пересылаем мы с одного места в другое; мы должны напрягать до предела энергию человеческого разума, чтобы теперь наконец с помощью всевозможных совершенных орудий доставлять из одного удалённого места на Земле в другое то, что мы теперь едим, и мы напрягли энергию своего разума, чтобы быстро, очень быстро охватывать весь белый свет, однако в наших головах нет ничего, что мы каким-либо образом могли бы перенести с места на место. Ибо мысли, которые мы можем передавать, неутешительны, и поистине они сделались ещё более неутешительными с тех пор, как мы возим их в наших современных экипажах, по сравнению с теми, которые мы перевозили в экипажах, ползших с черепашьей скоростью».

Короче говоря, через внешнюю культуру по всему свету распространятся безысходность и тоска. Однако в последний культурный период душа обогатится, словно бы на развалинах внешней культурной жизни, которая воспримет тогда спиритуальную жизнь. И ручаюсь вам, вы не напрасно восприняли эту спиритуальную жизнь, которая будет жить в вас мощной энергией надежды, как ручаюсь и в том, что после великой катастрофы наступит новая ступень развития человека, на которой также и во внешней жизни в человеческом формировании проявится то, что подготавливается в душах на внутреннем спиритуальном уровне.

Так мы сознательно переходим в следующею эпоху – от нашей эпохи веры, через эпоху любви и надежды, если только духовно-научно пронизаем себя в направлении того, что со всё большим и большим приближением ведёт к высшим, истиннейшим, прекраснейшим целям человечества.

ПРИМЕЧАНИЯ

* новейшему представителю науки о сновидениях: Установить личность оказалось невозможно.

** в ответах на вопросы: Никаких записей не сохранилось.

*** «Испытание души»: вторая из «Четырёх мистериальных драм» (1910-1913), GA 14.

**** цикла об апокалипсисе: Рудольф Штейнер «Die Apokalypse des Johannes» (13 Vorträge, Nürnberg, Juni 1908), GA 104.

***** лекции… как в Мюнхене, так и в Штутгарте: речь идёт о лекциях в Мюнхене 18 и 20 ноября и в Штутгарте 28 ноября 1911 г.; все они включены в настоящий том.

****** Рихард Вагнер (Wagner, 1813-1883), выдающийся оперный композитор XIX в.

******* цитата из Гёте: «Изречения в прозе», 6-й раздел. Содержится в Band V, S. 460 «Goethes Naturwissenschaftliche Schriften», изданных Рудольфом Штейнером в введениями и комментариями в Kürschners «Deutsche National-Litteratur» 1884-1897. Перепечатка: Dornach, 1975 в 5 тт., GA l a-e.