Глава первая

Глава первая. Прибытие

Был поздний уже вечер, когда К. добрался до места. Деревня утопала в глубоком снегу. Крепостной горы* было не видать, её укутывали туман и тьма, и даже слабый лучик света не указывал на то, что наверху громадный замок. Уставившись в эту мнимую пустоту**, К. долго стоял на деревянном мосту, который вёл от шоссе в деревню.

Затем он отправился искать ночлег; в трактире спать ещё не ложились, и хотя у хозяина свободной комнаты не оказалось, тем не менее он, взволнованный и ошеломлённый появлением позднего гостя, пожелал устроить его на соломенном тюфяке прямо в зале. К. не возражал. Несколько крестьян ещё сидели за пивом, но у него не было охоты общаться с кем-либо, он сам снёс тюфяк с чердака и улёгся у печи. Было тепло, крестьяне вели себя смирно, К. сколько-то ещё последил за ними утомлённым взором, а там и заснул.

Но уже вскоре его разбудили. Возле него стоял молодой человек в городском платье. В лице молодого человека было что-то актёрское, глазки узкие, брови широкие. Трактирщик стоял тут же рядом, бок о бок. Крестьяне тоже ещё не разошлись, некоторые из них развернули свои стулья, чтобы лучше видеть и слышать. Молодой человек очень вежливо извинился за то, что разбудил К., представился сыном смотрителя замка и сказал: «Эта деревня принадлежит замку, всякий, кто здесь обитает или же ночует, обитает или ночует, до некоторой степени, в замке. Делать это без графского разрешения никому не дозволяется. Однако у вас такого разрешения нет либо вы, во всяком случае, его не предъявили».

К. приподнялся на своём ложе, пригладил волосы, посмотрел снизу на обращавшихся к нему и сказал: «А что это за деревня, куда я забрёл? Так что, здесь замок?»

«Разумеется, – неспешно отвечал молодой человек, между тем как присутствовавшие недоумённо – имея в виду К. – качали головами, – замок господина графа Вествеста***».

«И чтобы переночевать, требуется разрешение?» – спросил К., словно желая убедиться, что услышанное прежде ему не приснилось.

«Разрешение необходимо», – прозвучало в ответ; и, должно быть, то была изрядная насмешка над К., когда молодой человек повёл рукой в сторону трактирщика и посетителей и вопросил: «Что, разве разрешения не нужно?»

«Тогда, получается, мне надобно разрешение получить», – сказал, зевая, К. и сдвинул одеяло, словно намереваясь подняться.

«И от кого же?» – спросил молодой человек.

«От господина графа, – сказал К., – ничего иного мне не остаётся».

«Теперь, в полночь, получить разрешение у господина графа?» – воскликнул молодой человек и сделал шаг назад.

«А что, это невозможно? – равнодушно спросил К. – Тогда зачем же вы меня разбудили?»

Тут молодой человек вышел из себя. «Что за бродяжьи ухватки! – воскликнул он. – Требую уважения к служителям господина графа! Я разбудил вас, чтобы сообщить, что вы должны немедленно покинуть графские владения».

«Хватит с меня этой комедии, – необычайно тихо произнёс К., улёгся вновь и накрылся одеялом. – Молодой человек, вы немного хватили лишку, и утром я ещё вернусь к вашему поведению. Трактирщик и эти вот господа явятся свидетелями, постольку поскольку мне вообще необходимы свидетели. Впрочем, позвольте вам сообщить, что я – землемер, вызванный графом. Мои помощники с оборудованием прибудут завтра на экипаже****. Я не отказал себе в прогулке по снегу, но по несчастью несколько раз сбивался с дороги и потому прибыл в такой поздний час. Про то, что представляться в замке теперь слишком поздно, мне было известно и без ваших подсказок. Поэтому я удовольствовался этим вот ночлегом, вы же, с вашей, мягко говоря, невоспитанностью, меня побеспокоили. Считаю тем самым свои разъяснения завершёнными. Доброй ночи, господа!» И К. поворотился к печи.

«Землемер?» – услышал он позади себя заданный нерешительным голосом вопрос, после чего воцарилась всеобщая тишина. Но уже вскоре самообладание вернулось к молодому человеку, и он обратился к трактирщику голосом, который был, с одной стороны, достаточно приглушён, чтобы выказать уважение ко сну К., однако, с другой стороны, достаточно громок, чтобы К. мог разобрать сказанное: «Осведомлюсь по телефону».

Что, телефон в этом деревенском трактире? Само по себе это удивило К., однако, разумеется, вообще говоря, он этого и ожидал. Оказалось, телефон помещался у К. почти над самой головой, но прежде он этого не заметил, так ему хотелось спать. Так что если теперь молодому человеку надобно было позвонить, он при всём желании не мог не нарушить сон К., дело было лишь в том, позволит ли К. ему это сделать – и тот решил ему не препятствовать. Разумеется, прикидываться спящим не было никакого смысла, и он снова повернулся на спину. Он увидел, что крестьяне робко собираются в группки и обмениваются репликами: прибытие землемера – это, как-никак, незаурядное событие. Дверь кухни отворилась; заполняя собой проём, в ней встала мощная фигура трактирщицы, трактирщик же на цыпочках подошёл к ней, чтобы всё рассказать. И здесь телефонный разговор начался. Смотритель спал, однако помощник смотрителя, один из его помощников, некий господин Фриц, был на месте. Молодой человек, представившийся Шварцером, поведал, как обнаружил К., человека лет тридцати с лишним, в весьма непрезентабельном виде, спокойно спящим на соломенном тюфяке с подложенным под голову крошечным заплечным мешком и лежащей в пределах досягаемости суковатой палкой. Разумеется, ему он представился подозрительным, а поскольку трактирщик своими обязанностями пренебрёг, он, Шварцер, счёл своим долгом разобраться в деле по существу. К. весьма неблагосклонно воспринял как то, что его разбудили, так и обусловленную служебными обязанностями угрозу выдворением из пределов графства, как выяснилось в конечном итоге, быть может, не без оснований, поскольку он утверждал, что является приглашённым господином графом землемером. Разумеется, проверить это утверждение необходимо уже хотя бы по соображениям формального долга, и потому Шварцер просит господина Фрица осведомиться в центральной канцелярии, действительно ли ожидалось прибытие такого вот рода землемера, а о полученном ответе сразу сообщить по телефону.

Затем стало тихо, Фриц наводил справки наверху, здесь же ждали ответа. К. оставался как был: он не ворочался, не выказывал никакого любопытства, а глядел прямо перед собой. Шварцеров рассказ с его переплетением наглости и осмотрительности дал ему представление об определённой дипломатической подготовке, столь естественной в замке даже для таких незначительных людей, как Шварцер. Прилежания им было также не занимать: в центральной канцелярии имелась ночная смена. И, как стало очевидно, она дала необычайно скорый ответ, потому что Фриц тут же перезвонил. Его донесение показалось, впрочем, чрезвычайно кратким, ибо Шварцер тут же яростно завопил собеседнику в ответ. «Так я и говорил! – вскричал он. – Ни следа землемера; низкий, лживый бродяга, а, возможно, и что-то похуже!» На мгновение у К. возникла догадка, что теперь все – Шварцер, крестьяне, трактирщик, трактирщица – на него набросятся. Чтобы выдержать хотя бы первый их натиск, он полностью скрылся под одеялом. И здесь – он медленно высунул голову наружу – телефон зазвонил ещё раз и, как показалось К., особенно громко. Хотя вероятность того, чтобы звонок вновь относился к К., была невелика, все замерли, а Шварцер вернулся к аппарату вновь. Тут он выслушал уже более обстоятельное объяснение, после чего негромко сказал: «Значит, ошибка? Мне очень неприятно. Звонил сам начальник канцелярии? Странно, странно. И как же мне это объяснить теперь господину землемеру?»

К. прислушался. Итак, замок признал его землемером. С одной стороны, это не сулило ему ничего хорошего, поскольку отсюда становилось видно, что всё необходимое в замке про него знали, там прикинули соотношение сил и с улыбкой приняли вызов. С другой стороны, имелся здесь и благоприятный момент, доказывавший, что, сколько он мог судить, его недооценивали, и он будет располагать большей свободой, нежели мог ожидать заранее. И если кто-то полагал, что благодаря этому признанию за ним достоинства землемера, признанию, разумеется, свидетельствующему о духовном превосходстве, его можно будет постоянно держать в страхе, это была ошибка: он всего только слегка напугался, и ничего больше.

От робко приближавшегося к нему Шварцера К. просто отмахнулся; как его ни уговаривали, он отказался переселяться в комнату хозяина, но принял от него ночной декокт*****, а от хозяйки – таз для умывания с мылом и полотенцем; при этом ему не пришлось даже и требовать, чтобы залу освободили, потому что все посетители поспешили вон, отворачивая прочь лица, дабы назавтра он их не узнал. Лампы потушили, и наконец его оставили в покое. К. погрузился в глубокий сон, ненадолго прерывавшийся лишь крысами, пару раз пробегавшими мимо, и проспал до самого утра.

После завтрака, оплаченного, по словам трактирщика, как и вообще все расходы по содержанию К., из замка, он сразу пожелал отправиться в деревню. Но поскольку трактирщик, с которым он, памятуя вчерашнее его поведение, говорил исключительно лишь о самом насущном, продолжал кружить вокруг с выражением немой просьбы на лице, он сжалился над ним, дозволив ненадолго усесться рядом.

«Я ещё не знаком с графом, – сказал К., – он ведь хорошо оплатит добросовестную работу, не так ли? Когда так далеко уезжаешь от жены и ребёнка†, как в моём случае теперь, естественно рассчитывать, что вернешься не с пустыми руками».

«В данном отношении господину беспокоиться нечего: здесь не приходилось слышать, чтобы за работу платили скверно». «Ну, что же, – сказал К., – робким меня не назовёшь, так что я свободно выскажу всё, что думаю, даже и самому графу, но, естественно, гораздо лучше кончить дело полюбовно».

Трактирщик сидел напротив К. на краешке скамьи, не отваживаясь усесться поудобнее, и неотступно на него смотрел большими карими глазами, с которых не сходило выражение страха. Вначале он сам навязался К., но, теперь похоже, с радостью убежал бы прочь. Боялся ли он, что его будут расспрашивать про графа? Опасался ли ненадёжности «барина», за которого принимал К.? К. пришлось его отослать. Он посмотрел на часы и сказал: «Скоро появятся мои помощники, ты сможешь их разместить здесь?»

«Конечно, господин, – сказал он, – но разве они не будут жить с тобой в замке?»

Получается, он с такой лёгкостью и готовностью отказывался от постояльцев, и в первую голову от К., которого он, очевидно, желал бы переселить в замок?

«Это ещё неясно, – сказал К., – для начала мне нужно знать, что за работа меня ждёт. Если мне, к примеру, придётся работать здесь, внизу, куда разумней и жить тоже внизу. Кроме того, боюсь, что жить в замке наверху мне не придётся по вкусу. Я хочу сохранять свободу».

«Ты не знаешь замка», – тихо молвил трактирщик.

«Разумеется, – сказал К. – от поспешных суждений надобно воздержаться. Покамест насчёт замка я знаю только то, что там понимают толк в мастерах, раз сумели отыскать приличного землемера. Возможно, имеются там и иные достоинства». С этими словами он поднялся, чтобы избавить от своего присутствия нервно кусавшего губы трактирщика. Завоевать доверие этого человека будет не так-то просто.

Когда К. выходил, в глаза ему бросился висевший на стене тёмный портрет в тёмной же рамке. Он приметил его ещё со своего места, но издали не смог ничего различить, подумав, что сам портрет, должно быть, вынули из рамки, оставив лишь чёрный задник. И всё же, как оказалось, это был портрет, погрудный портрет человека лет пятидесяти. Он так притиснул голову к груди, что глаза едва виднелись; в таком опущенном положении в глаза прежде всего бросались высокий, нависающий лоб и мощный крючковатый нос. Затиснутая, вследствие положения головы, подбородком борода вытарчивала книзу далеко вперёд. Запущенная в шевелюру левая рука была, впрочем, не в состоянии сдвинуть голову с места. «Кто это? – спросил К. – Граф?» К. стоял перед портретом, даже не глядя на трактирщика. «Нет, – ответил трактирщик, – смотритель замка». «Хороший у вас в замке смотритель, что правда, то правда, – сказал К. – Жаль, что сын у него такой никудышный». «Нет, – сказал трактирщик, чуть притянул К. к себе и прошелестел ему на ухо, – Шварцер вчера прихвастнул: его отец – всего только помощник смотрителя, притом из самых последних». На миг в трактирщике, как представилось К., проступило ребячество. «Вот шельмец!» – сказал со смехом К., однако трактирщик не стал смеяться вместе с ним, а сказал: «Но его отец тоже влиятелен». «Вот тоже! – сказал К. – Ты всякого держишь за влиятельного. Быть может, и меня?» «Тебя, – отвечал трактирщик робко, но при этом серьёзно, – я влиятельным не считаю». «Значит, у тебя превосходная наблюдательность, – сказал К., – и верно, по правде говоря, я совсем даже не влиятелен. И потому, возможно, влиятельные фигуры оказывают мне за это не меньше уважения, чем тебе, вот только я не столь искренен, как ты, и не всегда желаю в этом сознаваться». И, желая утешить трактирщика и чуть его к себе расположить, К. легонько похлопал его по щеке. Тут уж тот чуть улыбнулся. Собственно говоря, то был совсем ещё юноша, с мягким и почти лишённым бороды лицом. Как же он сошёлся со своей широченной пожилой женой, которую можно было видеть через смотровое окошко снующей по кухне с широко расставленными локтями? Однако теперь К. не испытывал желания вникать в него сколько-то глубже, сгоняя наконец-то проступившую улыбку с его губ. Так что он лишь подал ему знак отворить дверь на улицу и вышел вон, в чудное зимнее утро.

Теперь он увидел наверху замок, чётко очерченный в чистом воздухе, причём очертания его ещё подчёркивались повторявшим все формы снегом, лежавшим тонким слоем повсюду. Впрочем, вверху, на горе, как представлялось, снега было куда меньше, чем здесь, в деревне, по которой К. продвигался теперь с не меньшим трудом, чем вчера по шоссе. Снег доходил здесь до окон избушек, и так же весомо налегал он и на низкие крыши, между тем как на горе вверху всё свободно и легко устремлялось ввысь; по крайней мере так выглядело это отсюда, из низины.

В общем и целом, замок, каким представлялся он издали, отвечал ожиданиям К. Это не было ни древнее рыцарское гнездо, ни новый роскошный дворец, но обширное строение, образованное немногими двухэтажными и множеством низких зданий, тесно прижавшихся друг к другу; не знай ты, что это замок, его можно было принять за городок. К. заметил лишь одну башню; жилое ли это здание или же башня относилась к церкви, было не распознать. Вокруг кружили густые стаи ворон.

Не отрывая взора от замка, К. шёл всё дальше: ничто иное его теперь не заботило. Но по мере приближения замок разочаровывал его всё сильнее: по сути, то был всего лишь жалкий городишка, составленный из деревенских изб, примечательный лишь тем, что, вероятно, всё здесь было возведено из камня; впрочем, краска давно осыпалась, а камни, сдаётся, раскрошились. К. мимоходом вспомнился городок, откуда он был родом: так вот, он едва ли уступал этому мнимому замку. Явись К. сюда исключительно поглазеть, было бы жаль усилий, затраченных на столь далёкое путешествие, и он поступил бы куда разумнее, когда бы отправился снова на прежнюю свою родину, где не бывал так давно. И он мысленно сравнил колокольню у себя на родине – с башней, высившейся наверху. Та колокольня, вполне проявленная и без какого-либо промедления сужавшаяся кверху, с широкой крышей, увенчанная красной черепицей, выглядела вполне земным зданием (да и что другое могли бы мы построить?), однако была у неё более возвышенная цель, нежели у низменной толпы зданий, и выражение у неё было более ясное, нежели у хмурых будней. Эта же башня наверху (а никакой другой видно не было), башня жилого дома, какой представлялась она отсюда, возможно, башня основного замка, являла собой единообразное округлое строение, где-то щедро увитое плющом, с маленькими окошками, блестевшими теперь на солнце (в чём проглядывало некое сумасбродство), и завершалась наверху парапетом, зубцы которого, разбросанные в беспорядке, пришедшие в запустение, словно вычерченные напуганной или детской рукой, вырисовывались на фоне голубого неба. Всё выглядело так, словно некий раздавленный отчаянием обитатель дома, которому следовало бы скрываться в самой удалённой его комнате, вдруг проломил крышу и вырос из-под неё, чтобы явить себя миру††. И снова К. замер на месте, словно ждал, что такая остановка даст ему больше оснований для суждения. Позади деревенской церкви, возле которой он остановился (собственно говоря, то была часовня, расширенная, чтобы вмещалась вся община, похожими на амбар пристройками), находилась школа.

Приземистое, длинное здание, примечательным образом совмещавшее в себе черты временности и глубокой старины, располагалось позади обнесённого решёткой сада, ныне представлявшего собой заснеженное поле. Ученики с учителем как раз вышли на улицу. Не спуская с учителя глаз, дети плотно его обступили и безостановочно трещали со всех сторон, причём в их стремительной болтовне К. не понимал ни слова†††. Учитель был молодой человек небольшого роста, с узкими плечами, впрочем, не настолько, чтобы это могло показаться смешным. Он приметил К. ещё издалека, да, впрочем, вне группы самого учителя К. был единственным, сколько хватало глаз, человеком в округе. К., как приезжий, первым приветствовал этого человечка, от которого так и веяло страстью повелевать. «Добрый день, господин учитель», – сказал он.

Дети разом умолкли, и внезапная эта тишина как приуготовление к его собственным словам, пожалуй, могла прийтись учителю вполне по нраву. «Осматриваете замок?» – спросил он более добродушно, чем ожидал К., однако таким тоном, словно не одобрял занятие К. «Да, – отвечал К., – я здесь приезжий, прибыл лишь вчера вечером». «Не нравится вам замок?» – скороговоркой спросил учитель. «Что-что?» – спросил, в свою очередь, слегка обескураженный К., и повторил вопрос, его смягчив: «Нравится ли мне замок? А почему вы полагаете, что он мне не нравится?»

«Никому из приезжих он не нравится», – сказал учитель. Дабы не сказать какую-нибудь бестактность, К. сменил тему, спросив: «С графом вы, полагаю, знакомы?» «Нет», – отвечал учитель и хотел было отвернуться. Однако К. не собирался сдаваться, а спросил ещё раз: «Как? Вы не знакомы с графом?» «И как бы мог я с ним познакомиться?» – тихо спросил учитель и прибавил громко, уже по-французски: «Не забывайте, нас слушают невинные дети!» Услыхав это, К. счёл себя вправе спросить: «Господин учитель, не позволили бы вы нанести вам визит? Мне придётся задержаться здесь надолго, и уже теперь я чувствую себя немного одиноким: с крестьянами у меня ничего общего, но и к замку я, пожалуй, также не отношусь». «Разница меж крестьянами и замком не столь уж велика», – сказал учитель. «Возможно, – сказал К., – но в моём положении это ничего не меняет. Так могу я явиться к вам?» «Я живу в Лебяжьем переулке, у мясника». Прозвучало это скорее как указание адреса, нежели приглашение, однако К. сказал: «Хорошо, я приду». Учитель кивнул, после чего продолжил путь с завопившими вновь детьми. Вскоре они пропали с глаз в круто сбегавшем вниз переулке.

Между тем К. ощутил внутри смятение: этот разговор его раздосадовал. Впервые с прибытия на него действительно навалилась усталость. Долгий проделанный сюда путь, казалось, вовсе на нём не сказался, и в самом деле, как же спокойно, шаг за шагом, продвигался он днём! Теперь, однако, последствия чрезмерного напряжения дали о себе знать, разумеется, весьма несвоевременно. Стремление завязывать новые знакомства неодолимо влекло его вперёд, но всякое новое знакомство умножало усталость. И если бы К. в нынешнем своём состоянии заставил себя продлить прогулку по крайней мере до входа в замок, этого было бы более, чем достаточно.

Так что он двинулся дальше, однако то был долгий путь. Дело в том, что дорога под ногами, эта главная улица деревни, не вела к крепостной горе, но лишь подводила к ней, после чего как бы намеренно отклонялась в сторону, и хоть она более не отдалялась от замка, но и не приближалась к нему. К. постоянно ждал, что дорога вот-вот должна будет, наконец, свернуть к замку, и продвигался вперёд лишь потому, что это ожидание жило в нём; вероятно, по причине усталости он всё не отваживался сойти с дороги; и ещё он всё глядел и глядел на деревню, которой не видно было конца: всё те же крохотные избушки, и заледеневшие окна, и снег, и безлюдье; наконец, он сорвался с этой цепко ухватившейся за него улицы, и узкий проулочек поглотил его; здесь сугробы были ещё глубже: нелегко было вытягивать утопающие в снегу ноги, его пробил пот; и вдруг он встал, не будучи в состоянии продвинуться дальше…

Впрочем, это вовсе не значило, что К. остался совсем один: справа и слева стояли крестьянские дома. К. слепил снежок и швырнул им в окно. Тут же отворилась дверь – первая отворённая дверь за всё время, что он шёл по деревне – и в ней возник старый крестьянин в коричневой меховой кацавейке, со склонённой набок головой, дружелюбный и размягчённый. «Можно к вам ненадолго? – сказал К. – Я очень устал». Он совершенно не расслышал, что отвечал старик, и принял с благодарностью просунутую ему доску, которая мгновенно вызволила его из снега. Пара шагов – и вот он уже в горнице.

Большая, сумрачная горница. После улицы почти ничего не видать. К. наткнулся было на корыто, его остановила женская рука. Из угла густо летели детские крики и визги. Из другого угла валил пар, превращая полусвет – в сплошную мглу. К. стоял, будто окутанный облаком. «Да он пьян!» – произнёс кто-то. «Кто вы такой? – воскликнул повелительный голос – и продолжил, обращаясь, верно, к старику. – Ты зачем его пустил? Что, так и будем впускать всех, кто таскается по улицам?» «Я графский землемер», – сказал К., пытаясь так оправдаться перед этим невидимым. «Ах, да он землемер», – произнёс женский голос, и теперь уже воцарилась полная тишина. «Вы меня знаете?» – спросил К. «Разумеется», – прозвучал краткий ответ. То, что К. знали здесь, казалось, не слишком его хорошо рекомендовало.

Наконец, пар немного рассеялся, и К. начал понемногу осваиваться. Было похоже, здесь свершалась всеобщая помывка. Вблизи двери стирали бельё. Пар, однако, исходил из левого угла: здесь в столь громадном деревянном чану, что К. никогда прежде не приходилось такого видеть (площадью примерно в две кровати), в парившей воде купались двое мужчин. Но ещё более поразительным, хотя сразу и не сообразишь, в чём эта поразительность состояла, был правый угол. Из большого проёма, единственного в задней стене горницы, то есть, надо полагать, из двора, сюда изливался бледный снежный свет, что придавало шелковистый вид одежде женщины, которая устало, почти лёжа, расположилась в задвинутом глубоко в угол кресле. У груди она держала младенца†††. Пара детей играла вокруг неё; то были, судя по всему, крестьянские дети; казалось, однако, что к крестьянским детям они не относятся. Впрочем, недуг и утомление могут сообщить хрупкость даже и крестьянину.

«Садитесь!» – произнёс из чана мужчина с окладистой бородой, а сверх того – ещё и с мощными усами, под которыми постоянно зиял раззявленный в одышке рот. Потешно махнув рукой над краем чана и забрызгав при этом всё лицо К. тёплой водой, он указал на ларь, на котором, погружённый в раздумья, уже восседал впустивший К. старик. К. был благодарен за возможность наконец-то усесться. Больше никто внимания на него не обращал. Женщина у корыта, белокурая, в полном расцвете молодости, тихонько напевала за своей работой, мужчины в ванне плескались и поворачивались, а постоянно желавшие подсунуться к ним дети то и дело отскакивали назад, огорошиваемые щедрыми брызгами, не щадившими также и К.; женщина лежала в кресле, словно неживая, она не смотрела даже на ребёнка у собственной груди, а глядела куда-то вверх.

К., верно, долго наблюдал за ней, за этой не претерпевавшей изменений картиной скорби, но затем он, должно быть, задремал, потому что после, когда он вздрогнул от обратившегося к нему громкого голоса, его голова уже покоилась на плече старика-соседа. Мужчины покончили с мытьём, так что теперь в чану возились дети, за которыми присматривала белокурая женщина, и полностью одетые стояли перед К. Обнаружилось, что крикливый бородач был среди них младшим. В то же время другой, нисколько не превосходивший бородача ростом, оказался спокойным, раздумчивым человеком, ширококостным и широколицым; голову он держал несколько набок. «Господин землемер, – сказал он, – уж простите за неучтивость, но вам здесь нельзя оставаться». «Да я и не собирался, – сказал К., – а хотел лишь передохнуть немного. Вот, теперь отдохнул и пойду». «Должно быть, вы дивитесь недостаточному гостеприимству, – сказал мужчина, – но гостеприимство у нас не в ходу, не надобны нам гости». К. порадовался этим искренним словам; сон немного его взбодрил, а душа стала чуть зорче. Он стал свободнее двигаться, ставя свою палку то там, то сям, и приблизился к женщине в кресле; при этом, надо заметить, ростом он превосходил всех в комнате.

«Разумеется, – сказал К., – на что вам гости? И всё же подчас нужда возникает, как, например, вот во мне, в землемере». «Про то я не знаю, – неспешно ответил мужчина, – раз вас пригласили, должно быть, вы понадобились, и всё же это исключение; но мы, маленькие люди, держимся правила, и вы не можете ставить это нам в вину». «Нет, нет! – сказал К. – Я могу вас только благодарить, вас и всех, кто здесь есть». Тут, неожиданно для всех, К. развернулся буквально одним прыжком – и встал перед женщиной. Она взирала на К. усталыми голубыми глазами, прозрачный шёлковый платок наполовину закрывал ей лоб, младенец спал у её груди. «Ты кто?» – спросил К. Она презрительно (причём неясно было, относится ли это пренебрежение к К. или же к собственному её ответу) ответила: «Служанка из замка»††††.

Длилось это какой-то миг, и тут же по бокам К. выросли мужчины, которые, словно никакого иного способа объясниться не существовало, молча, однако изо всех сил потащили его к двери. При этом старик чему-то радовался и хлопал в ладоши. Засмеялась и прачка подле оравших, как безумные, детей.

Уже вскоре К. стоял в переулке, мужчины наблюдали за ним с порога. Снова падал снег; несмотря на это, казалось, вновь стало чуть светлее. Бородач нетерпеливо выкрикнул: «Так вам куда? Вот дорога к замку, а вот – к деревне». К. ничего ему не отвечал, но вот второму, который, несмотря на превосходство, выглядел пообходительнее, он сказал: «Кто вы такой? Кого мне благодарить за приют?» «Я – дубильных дел мастер Лаземан, – ответил тот, – благодарить же вам никого не надо». «Хорошо, – молвил К., – быть может, мы ещё повстречаемся». «Не думаю», – возразил мужчина. В это самое мгновение бородач поднял руку и закричал: «Добрый день, Артур, добрый день, Иеремия!» К. обернулся: оказывается, какие-то люди в этой деревне всё же показывались на улицах! И правда, от замка шли два молодых человека среднего роста; оба они были худы, оба в узких одеяниях, очень схожие также и на лицо. Лица их были крайне смуглыми, но даже на таком фоне особенной чернотой выделялись бородки клинышком. Учитывая то, что творилось на улице, они продвигались поразительно быстро, в такт выбрасывая вперёд худые ноги. «Что там у вас?» – крикнул бородач. Объясняться с ними можно было лишь перекрикиваясь – так быстро они шли, ни на миг не задерживаясь. «Дела», – прокричали они со смехом в ответ. «Где?» «В трактире». «Мне тоже туда!» – вскричал вдруг К. громче всех: он ощутил сильное желание, чтобы эти двое взяли его с собой; хоть проку от знакомства с ними было не видать, очевидно, что попутчики из них были бы добрые и живые. Слова К. они услышали, но лишь кивнули – и были таковы.

К. всё ещё стоял в снегу, не испытывая большого желания вытягивать из него ноги – лишь для того, чтобы чуть дальше увязнуть ещё глубже; дубильщик и его товарищ, довольные тем, что окончательно избавились от К., медленно, то и дело на него оглядываясь, протиснулись в дом в нешироко растворённую дверь, и К. остался под обволакивавшим его снегом один. «Есть, от чего слегка отчаяться, – подумалось ему, – окажись я здесь не намеренно, а по недоразумению».

Тут в лачуге, по левую руку, отворилось крохотное окошко; затворённое оно смотрелось тёмно-синим, быть может, из-за отражения, даваемого снегом, и было таким крошечным, что теперь, когда оно открылось, нельзя было видеть всёго лица выглядывавшего человека, а одни лишь глаза, старческие карие глаза. «Вон, стоит» – донёсся до К. дребезжащий женский голос. «Это землемер», – отвечал голос мужской. Затем мужчина подошёл к окну и спросил не то чтобы недружелюбно, но так, словно единственное, что его заботило, это чтобы на улице перед домом был полный порядок: «А вы кого ждёте?» «Саней, которые бы меня подвезли», – ответил К. «Не ездят здесь сани, – сказал мужчина, – нет здесь никакого движения». «Но ведь это дорога, ведущая в замок», – возразил К. «И тем не менее, – сказал мужчина с решительной непреклонностью, – движения здесь нет». Затем оба замолчали. Но мужчина, очевидно, о чём-то размышлял, ибо продолжал держать открытым окошко, из которого валил пар. «Скверная дорога», – сказал К., чтобы как-то ему помочь. Но тот отвечал лишь: «Это правда».

Однако спустя мгновение он всё же сказал: «Если желаете, могу вас подвезти на своих санках». «Пожалуйста, будьте так добры, – с радостью отвечал К. – Сколько с меня?» «Ничего», – сказал мужчина. К. был изумлён. «Вы как-никак землемер, – пояснил мужчина, – и относитесь к замку. Так куда вам?» «В замок», – быстро ответил К. «Тогда я вас не повезу», – тут же сказал мужчина. «Но я ведь отношусь к замку», – сказал К., повторяя собственные же слова мужчины. «Возможно», – уклончиво ответил тот. «Ну, тогда отвезите меня в трактир», – сказал К. «Хорошо, – ответил мужчина, – уже вывожу санки». Всё это не производило впечатления особенного дружелюбия, а скорее говорило о корыстном, встревоженном и едва ли не фанатичном стремлении спровадить К. с позиции, занятой им перед домом.

Ворота во двор распахнулись, и наружу выдвинулись маленькие санки для небольших грузов, совершенно плоские, без какой бы то ни было скамьи, запряжённые малосильной лошадкой. За санями шёл человек – не столько старый, сколько слабый, сгорбленный и хромой, с испитым простуженным лицом в красных пятнах, выглядывавшим особенно плюгаво из-за туго повязанного вокруг шеи шерстяного платка. Мужчина был явно болен и вышел из дому исключительно чтобы избавиться от К. К. заговорил было на эту тему, но мужчина отмахнулся. Единственно, что удалось вызнать К., так это что зовут его возчик Герстекер, а эти неудобные санки он взял лишь потому, что они были уже наготове, снаряжать же другие было бы слишком долго. «Усаживайтесь!» – сказал он и показал кнутом на санки за собой. «Я сяду возле вас», – сказал К. «Я пойду пешком», – сказал Герстекер. «Но отчего же?» – спросил К. «Я пойду пешком», – повторил Герстекер ещё раз, и здесь на него напал такой приступ кашля, что ему пришлось упереться ногами в снег, а руками держаться за край санок. К. не стал больше ничего говорить, но уселся назад в санки, кашель мало-помалу стих, и они отправились.

Замок наверху, вдруг необычайно потемневший, вновь стал удаляться. А ведь К. надеялся добраться до него ещё сегодня! И здесь – словно в ознаменование временного расставания ему причитался какой-то знак – оттуда раздался колокольный звон, бодро слетевший вниз, звон, на какое-то мгновение заставивший вздрогнуть сердце, словно ему грозило (ибо в звуке этом наличествовала также и мука) исполнение того, к чему он нерешительно устремлялся. Но уже в скором времени этот большой колокол смолк, и на смену ему пришёл слабенький, однотонный колокольчик, находившийся, быть может, также наверху, а, возможно, уже в самой деревне. Разумеется, это позвякивание лучше соответствовало и неспешной езде, и жалкому, однако неумолимому вознице.

«Эй, там, – воскликнул вдруг К. (а были они теперь вблизи церкви, так что идти до трактира было бы не так далеко, и К. мог себе кое-что позволить), – очень мне удивительно, как это ты под свою ответственность взялся меня везти; так что, можно тебе это?» Герстекер ухом не повёл, а продолжал спокойно шагать подле лошадёнки. «Эй!» – крикнул К., слепил из взятого с санок снега снежок – и угодил им Герстекеру прямо в ухо. Тут уж он остановился и обернулся; теперь К. впервые увидел его так близко (а сани прокатились ещё чуть вперёд): эту сгорбленную, какую-то исковерканную фигуру, это красное, измученное, исхудалое лицо с отчего-то разными щеками (одна плоская, вторая – впалая), этот открытый, напрягшийся рот, в котором виднелось лишь несколько зубов. И здесь К. пришлось повторить – уже из жалости – всё, что он прежде собирался сказать по злобе, а именно не накажут ли Герстекера за то, что он возит К.? «Тебе чего?» – непонимающе спросил Герстекер, однако никаких разъяснений дожидаться не стал, а прикрикнул на лошадёнку, и они поехали дальше.

Когда они были почти уже у трактира (К. понял это по изгибу дороги), сделалось почти совсем темно, что немало его удивило. Что, его не было так долго? Но ведь, по его расчёту, отсутствовал он не больше часа или двух, вышел же утром†††††, и никакой потребности в еде он не испытывал, а до самого последнего времени было, сравнительно, светло, примерно, как днём – и лишь теперь настала тьма. «Короткие денёчки, денёчки-короточки!» – сказал он сам себе, сполз с санок и отправился в трактир.

Наверху невысокого крылечка стоял трактирщик, чему К. был чрезвычайно рад, и, подняв лампу в руке, освещал ему путь. Вспомнив на миг про возчика, К. остановился; где-то в темноте слышался его кашель: то и в самом деле был возчик. Что же, вскоре он снова его увидит. Лишь поднявшись наверх к смиренно его приветствовавшему трактирщику, он заметил двух мужчин по обе стороны двери. К. взял лампу из рук трактирщика и осветил их; то были те самые Артур и Иеремия, которых он уже сегодня видел. Теперь они ему козырнули. К. вспомнил службу в армии, это счастливое время, и засмеялся. «Вы кто?» – спросил он, переводя взгляд с одного на другого. «Ваши помощники», – отвечали они. «Это помощники», – негромко подтвердил трактирщик. «Как? – спросил К. – Так вы – старые мои помощники††††††, которых я пригласил приехать следом за мной, те, кого я жду?» Они подтвердили это. «Хорошо, – сказал К., чуть помолчав, – хорошо, что вы явились». «Однако, – сказал К. ещё мгновение спустя, – вы очень опоздали, вы чрезвычайно небрежны». «Дорога очень дальняя», – сказал один. «Дальняя дорога, – повторил К., но я ведь встретил вас, когда вы шли от замка». «Да», – сказали они, не пускаясь в дальнейшие объяснения. «А оборудование ваше где?» – спросил К. «Нет у нас никакого оборудования», – сказали они. «То оборудование, что я вам поручил?» – сказал К. «Нет у нас его», – повторили они «Ах, ну что за люди! – сказал К. – А в землемерии вы что-нибудь смыслите?» «Нет», – сказали они. «Но если вы – прежние мои помощники, вам всё же следовало бы в этом разбираться», – сказал К. Они молчали. «Раз так, пойдём», – сказал К. и повёл их внутрь дома, толкая в спину.

ПРИМЕЧАНИЯ

* Schloßberg, букв. «за́мковая гора» – непременная достопримечательность и атрибут многих городов немецкоязычного ареала. Не следует её представлять какой-то выдающейся вышины, зачастую это довольно скромный холм, возвышающийся над городом от силы на 50-70 м. Необходимо также оговориться относительно самого слова «Das Schloß», т. е. названия романа. Дело в том, что в русском языке слово «за́мок» ассоциируется почти исключительно с крепостью, оборонительным сооружением. Однако в немецком языке «крепость», «кремль» в этом значении – это скорее Festung, Burg, Schloß же – по сути всякое значительных размеров отдельно стоящее архитектурное сооружение, предназначенное для проживания знати. В связи с этим у немцев гораздо менее распространено слово, обозначающее именно «дворец»: Palast, ещё реже – Palais, также заимствованное из фр., но уже в Новое время (уже одно то, что слова эти иноязычные, говорит само за себя). Достаточно сказать, что в корпусе сказок братьев Гримм Schloß упоминается около 230 раз, Palast же – всего 8 (4 из них – в сказке № 102 «Крапивник и медведь»). Таким образом, точного соответствия слову Schloß в русском языке не отыскать, это и замок, и дворец, возможно, даже с перевесом в пользу последнего, что необходимо учитывать читателю. В самом романе, как мы увидим ниже в настоящей главе, Schloß очень мало походит на крепость, от которой в нём, по сути, – всего только одна башня (но не похож также и на дворец, на что прямо указывает автор), скорее это – небольшой городок. Из того, что связываем с русским словом «за́мок» мы, Schloß Кафки наделён прежде всего загадочностью и недостижимостью, однако несомненно, что также и многим дворцам, как легендарным, так и вполне реальным, эти свойства бывают присущи (можно вспомнить, например, дворец персидского царя в сказочных представлениях древних греков, с его семью кольцами крепостных стен).

** Оказавшийся в деревне впервые, герой настолько хорошо ориентируется на местности, что способен определить, где должен находиться замок.

*** Единственное упоминание в романе владельца замка с этим загадочным именем.

**** Впоследствии мы о них услышим только раз, в беседе с трактирщиком, и также как о вскоре прибывающих. Возможно, это, как и оставшееся без каких либо последствий упоминание о жене и ребёнке (в том же разговоре), свидетельствует о перемене авторского замысла, но возможны и иные, мистические объяснения. Скажем, если К. находится теперь в иной реальности, то и все атрибуты его прошлой жизни должны подвергнуться изменению. Впрочем, фиктивный старый «помощник» всё же появляется, когда таковым рекомендуется сам К. в разговоре с замком по телефону.

***** Schlaftrunk – букв. «снотворное», напиток для лучшего засыпания; вероятно, имеется в виду то же, что немцы называют Nachtwein – согретое вино, выпиваемое на ночь. Ниже, в гл. 23, в качестве такового (впрочем, импровизированного) выступает ром.

† Это единственное в романе упоминание о том, что К. женат и имеет ребёнка. Больше мы про них ничего не слышим. Возможно, впоследствии автор поменял своё представление о герое, но может быть и так, что это – всего только хитрость со стороны К., дабы добиться повышенной платы: семейному, уж верно, заплатят больше, чем холостому.

†† Образ представляется несколько смутным; должен признаться, что я его не прочувствовал вполне. Выскажу осторожное предположение, что взору Кафки предносился Гёльдерлин, проживший, будучи душевнобольным, всю вторую половину жизни как раз в башне, т. н. Turmzimmer ("башенной комнате").

††† Вспоминается преподавательница с курсов немецкого в Гёте-Институте в Мюнхене: когда я пожаловался ей, что практически ничего не понимал из разговоров местных жителей в баварской деревне, она сказала, что также вряд ли много бы поняла.

††††† Кормит ли она его грудью, из текста не вполне ясно. Из шести имеющихся у меня переводов три оставляют место в той же степени неопределённости, что и я, два говорят о кормлении, русский (Райт-Ковалёва) выражается вроде бы в пользу кормления: «К её груди прильнул младенец».

†††††† Ein Mädchen aus dem Schloß. Часть переводов (фр., исп., англ. и ит.) понимают буквально: «женщина (девушка) из замка». «Служанка» стоит в укр. и у Райт-Ковлалёвой. Интересно, что когда в 13-й главе мы знакомимся с её сыном, тот, несмотря на все усилия К., так и не сообщает, кем была прежде его мать. Из слов Ольги в гл. 18 также мало что можно понять: она говорит, что случай, поведанный Амалией, «не вполне подходит» к Брунсвику. Староста в гл. 5 называет Брунсвика зятем Лаземана, что вроде бы свидетельствует в пользу «служанки», хотя никакой уверенности в этом не даёт.

††††††† К. забывает про сон у Лаземана.

†††††††† Ср. выше прим. о помощниках.