Поскольку мы рассматриваем в рамках духовной науки, помимо нашего материального мира, ещё и иные, сверхчувственные миры, и утверждаем, что человек пребывает в связи не только с этим материальным миром, но ещё и со сверхчувственными мирами, законен вопрос: что, прежде, чем человек достигнет какого бы то ни было ясновидческого дара, обнаруживается в человеческой душе такого, что представляло бы собой нечто сверхчувственное, что давало бы нам указание на то, что у человека имеется контакт со сверхчувственными мирами? Иначе говоря: возможно ли также и обычному человеку, не обладающему никакими ясновидческими способностями, подметить в душе нечто такое, испытать что-то, что соотносится с высшими мирами? Ответу на этот вопрос будут преимущественно посвящены как наши нынешние рассуждения, так и те, что предстоят завтра.

При рассмотрении человеческой души она отчетливо распадается на три части, в известной степени друг от друга независимых, но в то же время пребывающих между собой в тесной связи.

Первое, с чем нам приходится иметь дело, когда мы взираем на самих себя как на душу – это жизнь наших представлений (Vorstellungsleben), в определённом отношении охватывающая также и наше мышление, нашу память. Воспоминания и мысли – это не что-то материальное, они относятся к незримому, к сверхчувственным мирам. В жизни своих идей (Gedankenleben) человек уже располагает указанием на высшие миры. Понятие о том, что такое эта жизнь представлений, можно составить следующим образом: принесём человеку некий предмет, который он наблюдает. Затем человек отвернётся. Он не тотчас же забывает предмет, но сохраняет в себе его образ, который продолжает в нём жить. Итак, мы окружены представлениями о мире, и говоря о жизни представлений, мы можем иметь их в виду как часть нашей душевной жизни.

Вторая часть собственной душевной жизни может быть воспринята нами, если мы зададимся вопросом: наличествует ли в нашей душе, по отношению к предметам и сущностям, что-то ещё помимо наших представлений? Да, мы располагаем ещё чем-то сверх этого. Это то, что мы именуем чувствами любви и ненависти, с чем соотносим в своём мышлении симпатию и антипатию. Мы считаем что-то красивым, а другое – отвратительным, одно мы любим, а другое, возможно, ненавидим, что-то мы почитаем добрым, а другое – дурным. Если мы пожелаем обобщить, с чем имеем мы дело в данном случае, то можем говорить об эмоциональных движениях. Жизнь эмоций (Gemütsleben) коренным образом отличается от жизни представлений. В случае жизни эмоций мы имеем дело с куда более задушевной отсылкой к незримому, нежели то было с жизнью представлений. Вот второй член нашей душевной организации, жизнь эмоциональных побуждений. Итак, перед нами уже два душевных члена: наша жизнь представлений и жизнь эмоциональных движений.

Третий член мы обнаруживаем тогда, когда уже не связываем вещь с красотой или уродством, не принимаем её за хорошую или плохую, но ощущаем в себе позыв к тому, чтобы совершить то или это: в нас обнаруживается импульс к действию. Когда мы что-либо предпринимаем, совершаем значительный поступок или хотя бы ещё только берёмся за предмет, в нашей душе должен неизменно наличествовать импульс, который нас к этому побуждает. Мало-помалу эти импульсы претворяются в привычки, так что нам не всегда, не по случаю всякого своего действия, приходится пускать в дело эти свои импульсы. К примеру, выходя из дома с намерением отправиться на вокзал, мы не принимаем решения последовательно сделать первый, второй и третий шаг, но просто идём до вокзала. В основании всего этого лежит третий член нашей душевной жизни, а именно наши волевые импульсы как нечто такое, что всецело выдаётся за пределы зримого.

Связав эти три присущих человеку импульса с тем вопросом, с которого мы начали: обладает ли обычный человек каким-то непосредственным указанием на существование высших миров, – мы сталкиваемся с необходимостью привлечь к рассмотрению жизнь собственных сновидений и то, как она соотносится с тремя душевными элементами мыслительного побуждения, эмоционального переживания и волевого импульса. Мы в состоянии четко различать друг от друга эти три члена своей душевной жизни: жизнь наших представлений, жизнь наших эмоциональных движений и наши волевые импульсы. Размышляя относительно собственной душевной жизни, мы оказываемся в состоянии различать эти отдельные члены собственной душевной жизни в их внешнем самопроявлении.

Возьмём для начала жизнь представлений. Эта жизнь представлений беспрерывно протекает на протяжении всего дня, если только мы не совершенно рассеяны. Представления имеют в нас место сплошь целый день, а когда к вечеру мы устаём, первым делом эти представления начинают замутняться. Всё происходит так, словно они претворяются в своего рода туман. Они слабеют всё больше и больше, и тогда мы в состоянии заснуть. Так что эта жизнь представлений, которой мы обладаем на материальном плане, длится от пробуждения и до засыпания, и в качестве таковой в момент засыпания она пропадает. Никто же не станет полагать, что когда он в самом деле спит (то есть спит не по-ясновидчески), мыслительная жизнь всё же может в нём продолжаться точно так, как при бодрствовании. Мыслительная жизнь – и соответственно жизнь представлений, которые наполняют нас от пробуждения и до засыпания, должна угаснуть, и лишь тогда мы можем заснуть.

Однако человеку следует сказать себе: представления, которыми он располагает и на которых он был прежде всего сосредоточен в течение дня, представления, с которыми он вовсе не расстаётся, если только не погружён в полудрёму – все они не составляют никакого препятствия для засыпания. В том, что это так, можно убедиться лучше всего, если как раз перед засыпанием предаться особенно живым представлениям, например, читая сложную по содержанию книгу. Если нам пришлось думать по-настоящему напряжённо, то мы заснём всего лучше, если же мы не в состоянии заснуть, то бывает неплохо взять книгу или заняться чем-то таким, что заставит нас изо всех сил размышлять, например, попробовать разобраться в книге по математике, и это поможет нам с засыпанием. И наоборот, не рекомендовано ничего такого, что возбуждает наш интерес, как, допустим, роман, в котором много такого, что привлекает непосредственно нас самих. Здесь уже заявляют о себе наши эмоциональные порывы, а жизнь наших эмоциональных порывов – это есть нечто такое, что мешает нам заснуть. Укладываясь спать в оживлённом настроении, зная, что мы чем-то загрузили душу или испытывая в ней какую-то необычайную радость, которая ещё не была изжита, мы весьма часто долго переворачиваемся с бока на бок, не будучи в состоянии уснуть. Так что в то время как представления, не сопровождаемые эмоциональными душевными движениями, утомляют нас и побуждают засыпать, то, что приводит нашу душу в действительно сильное движение, напротив того, засыпанию препятствует. Оказывается невозможно произвести разделение, потребное в том случае, если мы желаем погрузиться в состояние сна. Уже из одного этого мы можем видеть, что жизнь наших эмоциональных порывов иначе соотносится со всем нашим существованием, нежели жизнь наших представлений.

Впрочем, если мы желаем как следует уяснить разницу, нам следует обратить внимание ещё и на нечто другое, а именно на наши сны. В самом деле, на первых порах, ощущая причудливое воздействие сновидений, человек может полагать, что это представления, продолжающие свое существование во сне. Однако если ознакомиться с тем, как обстоит дело, поподробнее, мы замечаем, что жизнь наших представлений во сне не продолжается. То, что в состоянии утомлять нашу душу, не имеет продолжения во сне. Происходит это лишь в том случае, если наши представления связаны с сильными эмоциями. В сновидческих образах себя проявляют исключительно эмоциональные порывы. Правда, чтобы это уяснить, необходимо ознакомиться с делом поближе. Вот пример: некто видит во сне, что снова молод и с ним случаются те или иные происшествия. И тут же картина сна переменяется и происходит нечто такое, что он, возможно, вообще никогда не изведывал. Имеет место событие, которое вообще чуждо его памяти, поскольку он не переживал его на материальном плане. Появляются, однако, знакомые ему люди. Как часто бывает, что во сне человек оказывается замешанным в такие происшествия, по ходу которых встречается с друзьями или знакомыми, которых давно не видел. Однако вглядевшись попристальнее, он вынужден сказать себе, что подлинная подкладка всего того, что проявляется во сне – это эмоциональные порывы. Возможно, мы всё ещё зависим от того друга, не вполне от него освободились. В наличии всё ещё должно сохраняться некое связанное с ним эмоциональное переживание. В сновидении невозможно отыскать ничего, что бы не было связано с эмоциональными побуждениями. Отсюда, соответственно, следует сделать определённый вывод, а именно такой: если представления, усваиваемые нами от бодрствующего дневного состояния, не обнаруживаются в снах, это служит доказательством того, что они не были увлечены в наш сон. Если эмоциональные переживания оказываются помехой нашему сну, это доказывает, что они не отпускают нас от себя, что они должны присутствовать, дабы быть в состоянии выступить в сновидческих картинах. Это эмоциональные переживания влекут за собой сновидческие образы. Связано это с тем, что эмоциональные переживания куда теснее связаны с подлинной сутью человека, нежели жизнь представлений. Эмоциональные переживания мы несём с собой также и в сон. Так что это – тот душевный член, который остаётся связанным с нами также и во сне. В противоположность обычным представлениям, эмоциональные порывы – это нечто такое, что переходит вместе с нами в сон, а значит, куда теснее, куда глубже связано с человеческой личностью, нежели обыкновенное мышление, не пронизанное эмоциональными переживаниями.

Но как обстоит дело с третьим душевным членом, с волевыми побуждениями? Здесь мы также можем привлечь на помощь некоего рода пример. Правда, наблюдать это способны лишь те люди, которые прослеживают момент засыпания на несколько более утончённом уровне. Если благодаря специальной подготовке человек обрёл определённые способности наблюдать этот момент, такое наблюдение оказывается чрезвычайно интересным. Поначалу наши представления оказываются как бы окутанными облаком, окружающий мир исчезает и у вас возникает чувство, словно ваше душевное существо ощущает себя расширившимся за пределы собственной телесности, словно оно более не втиснуто в пределы кожной оболочки, но перетекает в космические стихии. С засыпанием может быть связано ощущение сильнейшего удовольствия. Далее наступает определённый момент, когда проявляется определённое воспоминание. Вероятно, им обладает ничтожное число людей, однако проявив максимум внимания, этот момент подметить можно. Перед нашим взором проходят как благие, так и дурные волевые импульсы, которые нам довелось испытать, но примечательно здесь то, что в отношении благих волевых импульсов человек чувствует: это – нечто такое, что связано со всеми здоровыми волевыми побуждениями, что освежает тебя. И вот если перед тем, как заснуть, человек прослеживает душевным взором благие волевые импульсы, то он ощущает себя тем более освежённым и полным сил, а тем самым зачастую в нем зарождается и чувство: «О, если бы это мгновение могло таким и остаться! Если бы только оно могло длиться вечно!» И здесь человек ощущает, как душевное начало покидает начало телесное, после чего имеет место толчок – и человек погружается в сон.

Нет необходимости быть ясновидящим, чтобы это испытать, нужно лишь наблюдать душевную жизнь. Из этого следует нечто весьма важное. Наши волевые импульсы оказывают воздействие перед погружением в сон, и мы воспринимаем их как некое оплодотворяющее нас начало. Мы ощущаем необычайное подкрепление. В сравнении с обычными душевными движениями нам следует сказать, что они теснее связаны с нашим личностным началом, нежели наше обыденное мышление, наши обыденные представления. Так что теперь нам следует сказать о том, что является нашими волевыми импульсами, что это не просто нечто такое, что пребывает с нами во время сна, но нечто приводящее к нашему укреплению, к упрочению в нас жизни. Жизнь наших волевых импульсов связана с нашей жизнью ещё куда теснее, чем эмоциональные побуждения, и тот, кому приходилось часто наблюдать момент засыпания, чувствует при этом, что если за данный день ему не удаётся оглянуться ни на один благой волевой импульс, это оказывает на него такое действие, как если бы что-то в нём оказалось убито из того, что переходит с ним в состояние сна. Так что волевые импульсы связаны со здоровьем и недугом, с нашей жизненной энергией.

Видеть мысли невозможно. Сначала мы видим розовый букет посредством обыкновенных средств телесного восприятия. Однако когда человек отворачивается или уходит прочь, образ предмета остаётся внутри него. Он не видит предмета, однако может его представить. Так что мир наших идей представляет собой нечто сверхчувственное. Тем более сверхчувственный характер имеют наши эмоциональные порывы, а наши волевые импульсы хоть и претворяются в дела, но всё же являют собой нечто сверхчувственное. Однако в то же время мы ещё знаем, принимая во внимание всё сказанное теперь, что наша идейная жизнь, не пронизанная нашими же волевыми импульсами, связана с нами наименее тесно. Может показаться, что только что сказанное опровергается в силу того, что, тем не менее, наши представления, оставшиеся от предыдущего дня, на следующий день вновь выступают на нашем душевном плане, что мы можем о них вспомнить. И в самом деле, нам как раз и приходится о них вспомнить. Мы вынуждены сверхчувственным образом вновь вызывать в памяти собственные представления.

С эмоциональными нашими порывами дело обстоит уже иначе, ведь они связаны с нами уже тесней. Отправившись на покой вечером в настроении, полном раскаяния, мы наверняка это почувствуем, проснувшись наутро с головной болью или чем-то в этом роде. Если нам довелось пережить сожаления, на следующий день мы почувствуем это на собственном теле – как слабость, тяжесть, оглушённость; а радость – ощутим в качестве телесной крепости и приподнятости. Так что тут уж нам нет нужды раздумывать ни о радости, ни о сожалениях – мы ощущаем их в собственном теле. Нам нет нужды вспоминать о том, что было: оно имеется в наличии, отправившись вместе с нами на покой и пожив вместе с нами. Наши эмоциональные переживания связаны с нашим вечным началом теснее и плотнее, чем наши мысли.

Но тот, кто был в состоянии наблюдать собственные волевые импульсы, ощущает, что они просто наличествуют в нас вновь. Они неизменно в нас присутствуют. Может случиться так, что в момент просыпания мы замечаем, что в этот самый миг мы в определённом отношении непосредственно вновь переживаем то, что благодаря нашим благим нравственным побуждениям было накануне воспринято нами в качестве радости жизни. В самом деле, ничто нас так не освежает, как то, чему мы в предыдущий день дали пронизать свою душу как благому волевому импульсу. Так что мы имеем основания сказать, что теснее всего с нашим бытием связано то, что мы именуем нашими волевыми импульсами.

Значит, три части души различны между собой и, приняв эти различия во внимание, мы поймём, что на основании оккультной науки в определённой степени можно говорить о том, что благодаря нашим мыслям, которые ведь имеют сверхчувственную природу, мы находимся в связи со сверхчувственным миром, благодаря нашим эмоциональным переживаниям – с другим, а через наши волевые импульсы – ещё с третьим сверхчувственным миром, который ещё теснее связан с нашим собственным существом. И потому мы говорим: чувственно внешним образом воспринимая мир, мы можем тем самым воспринять всё, что пребывает в материальном мире. Когда мы представляем, наши представления, жизнь наших идей находится в связи с астральным миром, наши эмоциональные порывы приводят к нашему контакту с тем, что мы именуем небесным миром, низшим деваханом, а мир нравственных импульсов приводит нас к связи с высшим деваханом или миром разума. Так что через свои мысли, эмоции и волевые импульсы человек связан с тремя мирами. И поскольку человек принадлежит к астральному миру, он в состоянии внедрять свои мысли в астральный мир, свои эмоциональные порывы он может внедрять в деваханический мир, а в высший небесный мир он может переносить всё то, чем обладает его душа в плане волевых импульсов.

С такой перспективы мы видим, насколько права была оккультная наука, говоря о трёх мирах. И приняв это во внимание, мы увидим мир нравственного начала в совершенно ином свете, ибо посредством мира благих волевых импульсов мы находимся в связи с высшим из трёх миров, до которых прежде всего достигает человеческая сущность.

Наша повседневная идейная жизнь доходит лишь до астрального мира. И неважно, сколь остроумны и изящны наши мысли: те из них, что не оказываются несомы эмоциональными порывами, не распространяются далее астрального мира, для прочих же миров не имеют никакого значения. Тем самым вам, разумеется, делается понятно то, что принято говорить о внешней науке, об этой самой сухой, трезвой, внешней науке: посредством мыслей, не пронизанных эмоциональными переживаниями, никакой человек не в состоянии что-то высказать о каких-то прочих мирах помимо астрального. При обыкновенных условиях мышление научного работника, химика или же математика, не сопровождается никаким эмоциональным переживанием; и оно не распространяется далее поверхности. И в самом деле, от научного исследования прямо-таки требуют, чтобы оно протекало таким образом, и потому оно проникает лишь в астральный мир.

Лишь когда с рассуждениями исследователя связываются восторг или же отвращение, мысли обретают то, что необходимо для попадания в мир девахана. Только тогда, когда в мысли, в представления оказываются привнесены эмоциональные порывы, когда одно воспринимается как доброе, а другое – как дурное, мы связываем с мыслями то, что внедряет их в небесный мир. Лишь тогда можем мы заглянуть в более глубокие основания бытия. Если мы желаем уяснить что-то относительно деваханического мира, никакие теории нисколько не способны нам в этом помочь. Помочь может только привязка мыслей к эмоциональным переживаниям. Мышление связывает нас лишь с астральным миром. Так, например, когда геометр постигает свойства треугольника, это продвигает его лишь до астрального. Однако когда он воспринимает треугольник как символ и извлекает из него то, что заложено в нём относительно причастности человека к трём мирам, относительно его трёхчленности и т. д., это помогает ему подняться выше. Тот, кто ощущает в символах выражение душевной энергии, кто напечатлевает это своей душе, тот, кто испытывает чувства в связи с тем, что люди просто знают, – этот человек связывает свои мысли с деваханом. Поэтому и при медитации необходимо прочувствовать то, что было нам дано, ибо лишь посредством этого мы оказываемся связанными с деваханическим миром. Так что обычная лишённая эмоционального начала наука, как бы ни была она проницательна, способна связать человека лишь с астральным миром.

Напротив того, искусство, музыка, живопись и т. д. ведут его в низший деваханический мир. На это можно было бы возразить: если дело обстоит таким образом, что наши эмоциональные переживания ведут в низший девахан, того же следовало бы ожидать также и от наших влечений, стремлений, инстинктов. Что ж, разумеется, они на это способны. Однако это доказывает лишь то, что мы куда ближе связаны со своими чувствами, чем с мыслями. Наши симпатии также могут быть связаны с нашей низшей натурой, влечения и инстинкты также приводят эмоциональную жизнь в движение, а это вводит в низший девахан. Между тем как от всего, что связано с неверными представлениями и мыслями, мы избавляемся в камалоке, то, что получило в нас развитие вплоть до эмоциональных переживаний, переходит вместе с нами в деваханический мир и напечатлевается на нас до следующего воплощения, что получает выражение в карме. Посредством своей эмоциональной жизни, постольку поскольку она способна располагать этими двумя ступенями, мы возвышаемся до деваханического мира или же его оскверняем.

Напротив того, посредством наших волевых импульсов, которые бывают нравственными или безнравственными, мы либо оказываемся в хороших отношениях с высшим миром или же его оскверняем, за что должны расквитаться в своей карме. Если человек, о котором идёт речь, настолько мерзок и беспутен, что посредством своих дурных импульсов он устанавливает с высшим миром такую связь, которая глубоко его оскорбляет, он оказывается исторгнутым оттуда. И всё же толчок должен исходить от высшего мира. При подходе к делу под таким углом зрения перед нами во всём своем величии предстаёт значение нравственной жизни.

Из миров, с которыми человек столь тесно связан посредством своей трёхчастной душевной природы, а также своей материальной природой, из этих миров исходят также и те энергии, которые способны вести человека через мир. Это значит, что когда мы наблюдаем какой-либо предмет материального мира, это может иметь место лишь вследствие того, что у нас есть глаза, чтобы его видеть, и тем самым человек оказывается в связи с материальным миром; благодаря реализации им своей душевной жизни он оказывается связан с астральным миром, благодаря реализации эмоций – с миром деваханическим, а через нравственность – с высшим деваханическим миром.

Четыре мира:	Причастность человека
Высший девахан	Воля: нравственные импульсы
Низший девахан	Эмоции: эстетические идеалы
Астральный мир	Мысли: эфирная природа
Материальный мир	Телесность: материальная природа

Человек соотносится с четырьмя мирами четверояким образом. Однако это значит не что иное, нежели то, что он находится в связи с сущностями этих миров. С этой точки зрения интересно было бы рассмотреть развитие человечества, всмотреться в его прошлое и ближайшее будущее.

Из миров, на которые мы указали, исходят энергии, проникающие в нашу жизнь. Здесь нам первым делом следует отметить, что в эпоху, оставленную нами позади, люди преимущественно были вынуждены, были склонны прежде всего к тому, чтобы подвергаться воздействиям со стороны материального мира, получать импульсы из материального мира. Он остался позади нас в качестве греческо-латинской эпохи. В эту эпоху на Земле действовал Христос в материальном теле. Поскольку в эпоху эту человек имел предрасположенность к тому, чтобы на него оказывали воздействие силы, заложенные в материальном мире, Христу пришлось явиться на материальном плане.

Теперь мы живём в эпоху, в которой преимущественное развитие получило мышление, когда человек воспринимает свои побуждения из идейного мира, из мира астрального. Это обнаруживается уже во внешней истории. О философии догреческой эпохи и говорить-то почти невозможно, разве что о подготовке мышления в догреческую эпоху, и поэтому история философии начинается с Фалеса*. Научное мышление появляется лишь после греческо-латинской эпохи. Интеллектуалистическое же мышление заявляет о себе лишь примерно в XVI в. Великий научный прогресс с тем-то и связан, что любой эмоциональный порыв оказывается исключен из работы мышления. А наука в нашу эпоху столь любима как раз потому, что мышление в ней не пронизано эмоциональными переживаниями. Наша наука неэмоциональна и усматривает своё благо в том, чтобы ничего не чувствовать. Горе тому, кто пожелал бы что-то ощутить в ходе лабораторного эксперимента! В этом и состоит характерная особенность нашей эпохи, приводящая человека преимущественно к связи с астральным планом.

Следующая эпоха, которая наступит за нашей, будет уже эпохой спиритуальной. Здесь наши восприятия не будут безмолвствовать также и в пределах науки. Пожелай кто-нибудь тогда пройти испытание, чтобы получить допуск к науке, понадобится, чтобы он способен был воспринимать свет, находящийся позади всех вещей, духовный мир, допускающий возникновение всего. И ценностное содержание научной работы будет тогда состоять в том, что будет отслеживаться, способен ли человек в ходе испытания обнаружить достаточное эмоциональное переживание, в противном же случае не видать ему положительной оценки как своих ушей. Как бы много человек ни знал, если у него нет надлежащих чувств, экзамен ему не сдать. Возможно, это может показаться диковинным, и всё же так и будет, что лабораторный стол возвысится до алтаря, на котором годность испытуемого будет заключаться в том, что при разложении воды на водород и кислород будут возникать чувства, соответствующие тому, что испытывают в этом случае боги. И тогда человек будет получать свои импульсы благодаря тесной внутренней связи с низшим деваханом.

А после наступит эпоха, от которой будет уже недалеко до следующей великой земной катастрофы, а именно такая эпоха, в которой человек находится в связи с высшим миром посредством своих волевых импульсов, когда на Земле будет иметь вес то, что нравственно. Тогда на первом месте будут не внешние умения, не интеллектуальное начало, не эмоции, а волевые импульсы. Мерилом здесь будет служить не сноровка, но нравственные качества человека. Тем самым человечество, когда оно достигнет этого момента, войдёт в нравственную эпоху, где оно будет состоять в особых отношениях с высшим деваханическим миром.

Дело обстоит таким образом, что в ходе развития в человеке всё больше пробуждаются силы любви, из которых он может черпать свои познания, побуждения и поступки.

Между тем как прежде, когда Христос спустился на Землю в материальном теле, люди не были в состоянии воспринимать его иначе, нежели в материальном теле, в нашу эпоху в самом деле пробуждаются энергии, которые будут узревать Христа не в его материальном теле, но в таком образе, который будет существовать в качестве эфирного на астральном плане. Так что уже в нашем столетии, начиная с 30-х гг. и по нарастающей вплоть до середины века, много людей будут воспринимать Христа в качестве эфирного образа. Это будет величайшим прогрессом в сравнении с предшествующей эпохой, когда люди были недостаточно зрелы, чтобы созерцать его таким. Это и подразумевалось под словами: Христос явится на облаках{Матфей 24, 30; 26, 64; Марк 13, 26; 14, 62; Лука 21, 27; Откр. 1, 7; 14, 14; ср. 1-е Фессалон. 4, 17; - Прим. перев.} – ибо тем самым имеется в виду, что он явится в качестве эфирного образа на астральном плане. Следует, однако, подчеркнуть, что в эту эпоху его можно наблюдать исключительно в эфирном теле. Тот, кто мог бы поверить, что Христос вновь появится в материальном образе, забывает о прогрессе в возможностях, доступных человеку. Нелепостью было бы полагать, что такое событие, как Явление Христа, повторится в том же самом виде, как уже произошло однажды.

Так что следующее по очереди событие будет заключаться в том, что люди увидят Христа на астральном плане в эфирном образе, и те, кто будет тогда жить на материальном плане и примут учения духовной науки, будут его воспринимать, а те, кто уже не будут в живых, однако были подготовлены посредством духовно-научной работы, всё же увидят его в эфирных одеяниях – в промежуток между своей смертью и новым рождением. Будут, однако и такие, кто ещё не добьётся того, чтобы узреть его в эфирном теле. Те, кто пренебрегал духовной наукой, не смогут его воспринять, а будут принуждены ожидать следующего воплощения, в ходе которого они посвятят себя тогда познанию духа и смогут подготовиться, дабы быть в состоянии понять то, что наступит тогда. Ведь когда человек живёт на материальном плане, никакого значения не имеет, изучал ли человек духовную науку или же нет; вот только Явление Христа будет для них тогда упрёком и мукой, между тем как те, кто стремились к духопознанию в предыдущем воплощении, знают, что открывается их взору.

Затем наступит эпоха, когда в человеке пробудятся ещё более высокие способности. То будет эпоха, когда Христос откроется ещё более возвышенным образом: в астральном образе в нижнем деваханическом мире. А последней эпохой нравственных импульсов будет та, где люди, проследовавшие через прочие ступени, будут видеть Христа в его Славе, как образ великого «Я», как одухотворённую самость «Я» (Ich-Selbst), как великого Наставника человеческого развития в высшем девахане.

Итак, по порядку: в греческо-латинскую эпоху Христос появляется на материальном плане, в нашу эпоху – в качестве эфирного образа на астральном плане, в следующую эпоху – как астральный образ на уровне низшего девахана, а в эпоху нравственности – как идеал великого «Я».

Вот мы и можем задаться вопросом: но для чего, собственно, нужна духовная наука? Дабы когда эти события наступят, в наличии имелось достаточно большое число подготовленных людей. Уже и теперь духовная наука работает на то, чтобы люди надлежащим образом вступали в контакт с высшими мирами, чтобы они правильно вступали в эфирно-астральное начало, в начало эстетически-деваханическое, в начало морально-деваханическое. В нашу эпоху духовно-научное движение специально ведёт дело к тому, чтобы в своих нравственных импульсах человек вступал в надлежащую связь с Христом.

Следующие три тысячи лет будут посвящены тому, чтобы Явление Христа сделалось воспринимаемым в эфирном мире. Оно будет недоступно лишь тем, кто ощущает совсем уж по-материалистически. Можно мыслить материалистически, когда признаёшь одну только материю и отрицаешь всё духовное, а можно и так, что низводишь духовное к материальному. Материалистом можно сделаться также и вследствие того, что желаешь видеть духовное исключительно в материальной оболочке. Существуют также и теософы, являющиеся материалистами. Это те, что полагают, что человечество обречено на то, чтобы увидеть Христа вновь в материальном образе. Человек не потому не является материалистом, что он теософ, но потому, что прозирает, что высшие миры присутствуют также и там, где их невозможно воспринять в чувственном их проявлении, однако, чтобы их воспринять, необходимо взойти до них в своём развитии.

Представив всё это своей душе, мы можем сказать: Христос – это в собственном смысле нравственный импульс, пронизывающий человечество нравственной энергией. Однако эту нравственную энергию необходимо понять. Именно наша эпоха испытывает необходимость в возвещении Христа. Поэтому также и перед антропософией стоит задача возвещать Христа в эфирном образе.

Прежде, чем Христос появился на Земле через мистерию Голгофы, подготовлялось также и учение Христа. Имело тогда место и телесное предвозвещение Христа. То был, прежде всего, Иисус бен Пандира, живший за сотню лет до Христа и бывший его предшественником и провозвестником. Также и он носил имя «Иисус», но в отличие от Христа Иисуса он именовался Иисус бен Пандира, сын Пандиры. Жил он приблизительно за столетие до начала нашего летоисчисления. Чтобы об этом узнать, нет нужды быть ясновидящим, ибо всё это написано в раввинистических трактатах, и этот факт зачастую служил поводом для того, чтобы путать его с Христом Иисусом. Иисуса бен Пандиру сначала побили камнями, а затем повесили на перекладине креста.

Кем был этот Иисус бен Пандира? То была великая личность, со времён Будды (то есть за 600 лет до нашей эры) почти каждое столетие воплощавшаяся на Земле, дабы продвинуть человечество вперёд. Чтобы понять его, нам придётся обратиться назад – к существу самого Будды. Нам положительно известно, что Будда жил на Земле как царский отпрыск из дома Сакья за пять с половиной столетий до нашего летоисчисления. Та личность, что сделалась Буддой тогда, прежде, до того, Буддой не являлась. Ибо будда – это никакая не личность, будда – это достоинство и звание. А этот Будда появился на свет как бодхисатва и на 29-м году жизни получил повышение в будды, когда погружённый в медитацию он восседал под деревом бодхи и низвёл с духовных высот в материальный мир учение о сострадании. Бодхисатвой был он прежде, то есть также и в предыдущих своих воплощениях, тогда же он сделался Буддой. И вот случилось так, что тем самым на определённую эпоху место бодхисатвы оказалось незанятым, то есть место наставника человечества в телесной форме, и его необходимо было занять. Когда бодхисатва, воплотившийся здесь, на 29-м году жизни был возведён в Будду, достоинство бодхисатвы было тут же передано другой личности. Так что нам приходится вести речь о преемнике бодхисатвы, возведённого здесь в достоинство будды. Преемник Гаутамы-Будды-Бодхисатвы и был той личностью, которая тогда, за сотню лет до Христа, воплотилась как Иисус бен Пандира, как провозвестник Христа в материальном теле.

И вот, теперь он является бодхисатвой человечества, пока в какой-то момент по истечении 3000 лет, считая с сегодняшнего дня, также, со своей стороны, не поднимется до будды. Так что ему потребуется как раз 5000 лет, чтобы стать из бодхисатвы – буддой. Он, воплощавшийся с тех пор почти каждое столетие, существует в воплотившемся виде также и теперь, и будет, по сути, провозвестником Христа в эфирном обличье, подобно тому, как тогда он предвозвещал Христа как телесного Христа. И многим из нас ещё доведётся лично изведать, что в 30-е гг. появятся люди (а позднее в течение этого столетия их будет всё больше и больше), которые узрят Христа в эфирном облачении. Чтобы подготовить это, и существует духовная наука, и всякий, кто принимает участие в духовно-научной деятельности, оказывает помощь в таком приуготовлении.

То, как происходит наставление человечества его вождями, но в первую очередь бодхисатвой, который сделается майтрейей-буддой, претерпевает колоссальные изменения от эпохи к эпохе. То, как преподаётся теперь духовная наука, не могло подаваться в таком виде в греческо-латинскую эпоху, тогда бы этого просто не поняли. Тогда существо Христа должно было материально-зримо предвосхитить цель развития, и лишь в таком виде мог он оказывать своё действие тогда.

Духовная наука всё шире и шире распространяет это учение среди людей, и люди будут всё лучше и лучше понимать импульс Христа, пока сам Христос не вселится в них. Можно сегодня воздействовать на души в благом смысле, разъяснять им цель, дабы отогревать их для эстетических и нравственных идеалов и их воодушевлять. Это можно делать с помощью издаваемого гортанью слова, посредством понятий и представлений, через мышление. Однако в последующие периоды на смену теперешнему словесному языку придут более мощные побудительные импульсы, нежели те, что доступны для одного только языка. И тогда язык, слово смогут добиться того, чтобы в нём, в самом этом слове были заложены энергии, переносящие эмоциональные порывы от одной души – к другой, от учителя к ученику, от бодхисатвы – ко всем вообще, кто от него не отворачивается. Язык сможет тогда быть носителем эстетических эмоциональных переживаний. Однако для этого необходимо наступление новой эпохи. В наши же времена самому бодхисатве было бы невозможно произвести с помощью гортани такие действия, которые окажутся реализуемыми тогда.

В последнюю же эпоху, перед великой войной всех против всех, настанет такое время, что подобно тому, как сегодня язык является носителем и проводником идей и представлений, поздней же он будет передавать эмоции, так в последнюю эпоху язык будет передавать и переносить от души к душе мораль, нравственные волевые импульсы. Ныне слово ещё не в состоянии оказывать нравственное воздействие. Нашей гортани, какова она теперь, ещё не по силам воспроизвести такие слова. Однако настанет время, когда такая духовная энергия будет существовать. Прозвучат такие слова, через которые человек воспримет нравственную энергию.

Через 3000 лет, считая с сегодняшнего дня, вышеупомянутый бодхисатва сделается буддой, и тогда его учение непосредственно изольёт свои импульсы в человечество. Он будет тем, кого предвидели древние: буддой-майтрейей, подателем блага. Перед ним стоит задача подготовить людей, чтобы они понимали импульс Христа, как таковой. Ему дано задание всё в большей степени направлять глаза человека на то, что человек способен любить, способствовать тому, чтобы то, что человек в состоянии распространять в качестве теории, выливалось в нравственное русло, с тем чтобы в конечном итоге всё то, чем человек может располагать в смысле идей, излилось в область нравственного. И между тем как ныне ещё вполне возможно столкнуться с чрезвычайно ловким, однако безнравственным субъектом, нам предстоит такая эпоха, когда станет невозможно, чтобы человек был одновременно умён и аморален. Сочетание смышлёности с безнравственностью будет просто невозможным.

Понимать это следует таким образом: те, кто держался в стороне и противостояли развитию, станут бойцами, которые будут тогда все сражаться – против всех и каждого. Даже те, кто обнаруживает ныне величайшую разумность, не смогут извлечь никакой пользы из своего ума, если в последующие эпохи они не будут развиваться в эмоциональном и нравственном смысле. В самом деле, в нашу эпоху развитие получает наивысшая рассудительность. Здесь – прямо-таки её кульминация. Однако тот, кто будет теперь развивать свои умственные способности, прочие же возможности развития будет упускать, изничтожит своей разумностью самого себя. Тогда она будет действовать как внутренний огонь, который сжигает, снедает его, делает его маленьким и таким слабым, что он поглупеет и ничего не сможет осуществить; огонь, который уничтожит его в эпоху, когда нравственные импульсы достигнут своей высшей точки. Между тем, как безнравственный и умный человек пока всё ещё может представлять величайшую опасность, тогда он будет совершенно безвредным. Но зато душа будет всё в большей степени набираться нравственных сил, причём таких нравственных сил, которые человек ныне вовсе не в состоянии себе представить. Для того, чтобы воспринять импульс Христа, так чтобы он сделался в нас энергией и жизнью, потребны высшая сила и нравственность.

Итак, мы видим, что перед духовной наукой стоит задача заложить семена будущего развития человечества – уже теперь, в человечество нынешнее. Правда, также и в духовной науке следует принимать в расчёт то, что необходимо учитывать во всём мироздании: могут иметь место также и ошибки. Однако даже тот, кто пока ещё не в состоянии проникнуть в высшие миры, может как следует всё проверить и убедиться, возвещается ли там и сям то, что соответствует истине. Подвергните испытанию то, что возвещается, все единичные данные, которые собираются воедино относительно развития человечества, отдельные этапы Явления Христа и т. д., и вы убедитесь, что всё это складывается в единую картину. Вот доказательство истины, которым может обладать также и тот человек, который пока ещё не прозирает в высшие миры. Можно быть совершенно спокойным: для того, кто желает убедиться, учение о возвращающемся в Духе Христе будет единственным верным учением.

ПРИМЕЧАНИЯ

* Фалес (ок. 640 – ок. 543 до Р. Х.), первый греческий философ.