В пивной зале, большой, совершенно пустой посередине комнате, по стенам – возле бочек и на бочонках – сидели несколько крестьян, которые, впрочем, выглядели иначе, нежели люди в трактире самого К. Одеты они были почище и поединообразней, в жёлто-серую, грубую ткань, присборенные куртки, прилегающие рейтузы. То были невысокие, на первый взгляд чрезвычайно схожие меж собой люди с плоскими и костлявыми лицами, при том что щёки у них круглились. Полные спокойствия, они почти не шевелились, провожая вошедших одним только взглядом, однако неспешно и равнодушно. И всё же, поскольку их было так много и они были так неподвижны, они оказывали на К. определённое действие. Он опять взял Ольгу за руку, дабы тем самым пояснить людям своё здесь присутствие. В одном углу с места поднялся мужчина, знакомый Ольги, и собрался было к ней подойти, однако К. развернул её, поддерживая под локоть, в другом направлении. Заметно это было лишь ей одной, и она смирилась с этим, бросив на него искоса насмешливый взгляд.

     Пиво разносила молодая девушка, которую звали Фрида*. Невзрачная, невысокая, светловолосая девушка с печальными чертами лица и худыми щеками, которая, однако, ошеломляла своим взглядом: в нём читалось особенное превосходство. Когда этот взгляд упал на К., ему показалось, что он мгновенно разделался с некими относящимися до К. моментами, о существовании которых не догадывался и он сам, при том, что взгляд убеждал его в их наличии. К. не переставал разглядывать Фриду со стороны, даже и тогда, когда она уже говорила с Ольгой. Казалось, Ольга с Фридой подругами не были, они обменялись лишь несколькими прохладными словами. К. захотел прийти на выручку и потому вдруг спросил: «Знаете вы господина Клама?» Ольга засмеялась. «Что ты смеёшься?» – в сердцах спросил К. «Да не смеюсь я», – отвечала она, однако продолжала смеяться. «Ольга так и не повзрослела, что за ребячливая девушка», – сказал К. и далеко перегнулся над стойкой, чтобы взгляд Фриды ещё раз надолго остановился на нём. Однако она не поднимала глаз, а тихо спросила: «Вы бы хотели видеть господина Клама?» К. попросил об этом. Она указала на дверь, тут же по левую руку от себя. «Там небольшое смотровое отверстие, вот в него можете и посмотреть». «А ничего, что здесь люди?» – спросил К. Она оттопырила нижнюю губу и своей необычайно мягкой рукой подтянула его к двери. Через небольшое отверстие, явно пробуренное для наблюдения, он мог обозревать почти всю соседнюю комнату.

     Посреди комнаты за письменным столом, в покойном закруглённом кресле, ярко освещённый низко свисающей лампой, сидел господин Клам. Не особенно крупный, грузный и толстый господин. Лицо всё ещё было гладким, но щёки всё же пообвисли под грузом возраста. Черные усы топорщились далеко в стороны. Глубоко насаженное на нос, поблескивающее пенсне скрывало глаза. Сиди господин Клам полностью за столом, К. видел бы один лишь его профиль, но поскольку был он круто развернут в его сторону, то видел его полностью анфас. Левый локоть Клама опирался на стол, правая рука, в которой была дорогая сигара, покоилась на колене. На столе стоял стакан с пивом; так как с боков стол был ограждён бортиками, К. не мог доподлинно знать, лежали ли там какие-либо бумаги, всё же ему показалось, что стол был пуст. Для пущей уверенности он попросил Фриду заглянуть в отверстие и дать ему знать, так ли это. Поскольку же она недавно заходила в комнату, то была в состоянии безо всяких околичностей подтвердить, что никаких бумаг там не было. К. спросил Фриду, не следует ли ему уже идти, однако она ответила, что он может смотреть столько, сколько заблагорассудится. Теперь К. остался с Фридой наедине: Ольга, как отметил он между прочим, всё же добралась до своего знакомого и теперь она, раскачивая ногами, восседала на высоком бочонке. «Фрида, – шёпотом сказал К., – а вы ведь хорошо знаете Клама!» «О, да, – ответила она, – очень хорошо». Она облокотилась подле К. и игриво, как показалось теперь К., поправляла свою лёгкую кремовую блузку с вырезом, которая лежала на её тщедушном теле как что-то чужеродное. После она сказала: «Помните Ольгин смех?» «Да, вот нахалка!» «Так вот, – сказала она примирительным тоном, – для смеха имелись основания. Вы спросили, знаю ли я Клама, а ведь я, – здесь она непроизвольно чуть выпрямилась, и вновь её торжествующий взгляд, вовсе не связанный с тем, что в это время произносилось, упёрся в К., – я-то ведь его любовница**». «Любовница Клама», – сказал К. Она кивнула. «Но раз так, – сказал К. со смехом, дабы сломить лёд чрезмерной серьёзности меж ними, – тогда вы для меня – весьма уважаемая фигура». «Не только для вас», – дружелюбно отвечала Фрида, однако на смех его никак не отозвалась. У К. имелось средство против её высокомерия, и он пустил его в дело, спросив: «А были вы уже в замке?» Однако это не произвело никакого действия, потому что она ответила: «Нет, а разве не довольно того, что я вот здесь, в пивной зале?» Велико же было её тщеславие, и, похоже, она намеревалась удовлетворить его как раз-таки на К. «Конечно, – ответил К., – здесь, в пивной зале, вы ведь знаете толк в занятии трактирщика». «Так и есть, – сказала она, – а начинала я скотницей в трактире “У моста”». «С такими нежными ручками?» полувопросительно сказал К., сам не давая себе отчёта, льстит ли он ей или же действительно попал под её чары. Руки её, и правда, были маленькие и нежные; однако их можно было назвать также и слабыми и невыразительными. «Тогда на это никто не обращал внимания, – сказала она, – и даже сейчас…» К. вопросительно посмотрел на неё. Она встряхнула головой и не пожелала продолжать. «Конечно, – сказал К., – у вас имеются свои тайны, и вы не станете их обсуждать с тем, кого знаете только полчаса, и у кого ещё не было возможности вам поведать, в каком, вообще говоря, положении он находится». Оказалось, однако, что это было неуместное замечание: было похоже, что он вывел Фриду из благоприятной для него дремоты. Она достала из висевшего у неё на поясе кожаного кошеля кусочек дерева, заткнула им отверстие, сказала К., явно беря себя в руки, дабы не выказать ему перемены в своём настроении: «Что до вас, я знаю всё: вы землемер», после чего прибавила: «Ну, а теперь я должна работать», и пошла на своё место за прилавок, между тем как то один, то другой посетитель поднимался с места, чтобы она наполнила их пустые стаканы. Однако К. хотел украдкой побеседовать с ней ещё раз, для чего он взял со стойки пустой стакан и подошел к ней. «Лишь одно, барышня Фрида, – сказал он, – для того, чтобы пробиться из скотниц в кельнерши пивной залы, потребны необычайные и прямо-таки незаурядные способности, но достигнута ли тем самым, для соответствующего человека, конечная цель? Бессмысленный вопрос. В вашем взоре, не смейтесь надо мной, барышня Фрида, читается не столько прошлая, сколько предстоящая борьба. Однако сопротивление, оказываемое миром, велико, и становится еще больше с укрупнением целей, так что не будет никакого позора от того, чтобы промыслить себе помощь даже маленького, не лишённого влияния, но также борющегося человека. Быть может, как-нибудь однажды нам удастся поговорить друг с другом без помех, а не под обстрелом бесчисленных глаз». «Не знаю я, чего вам угодно», – сказала она, и на этот раз в звуке её голоса, против воли, сказывалась не жизненный успех, но бесконечная череда разочарований. «А, может быть, вы задумали отбить меня у Клама? Подумать только!»*** – и она всплеснула руками. «Вы меня увидали насквозь, – сказал К., как бы утомлённый столь запредельным недоверием, – именно таково и было потаённейшее моё намерение. Вам следовало бросить Клама и стать моей любовницей. И уж теперь я могу идти. Ольга! – воскликнул К. – Мы отправляемся домой». Ольга послушно соскользнула с бочонка, но не сразу распрощалась с обступившими её друзьями. И здесь Фрида тихо произнесла, угрожающе глядя на К.: «Когда же я смогу с вами переговорить?» «Могу я здесь переночевать?» – спросил К. «Да», – сказала Фрида. «А можно мне остаться прямо сейчас?» «Ступайте с Ольгой, чтобы я могла спровадить отсюда людей. А уже через столечко времени можете вернуться». «Ладно», – сказал К. и нетерпеливо стал дожидаться Ольги. Однако крестьяне её не отпускали: они выдумали танец, в центре которого находилась Ольга, и они плясали в хороводе; всякий раз под всеобщий крик один из них приступал к ней, крепко обхватывал одной рукой за бёдра**** и несколько раз её кружил; хоровод всё ускорялся, крики – голодные и хриплые – постепенно сливались в единый рёв. Ольга, которая прежде с улыбкой желала прорваться через обступивший круг, теперь могла лишь, пошатываясь, с распущенными волосами, бессильно падать на руки то одного, то другого. «И вот таких-то людей мне сюда шлют!» – сказала Фрида и в гневе закусила тонкие губы. «Кто это?» «Кламова челядь, – ответила Фрида. – Он постоянно приводит с собой эту публику, само присутствие которой меня просто изнуряет. Я едва знаю, господин землемер, что я вам сегодня такое говорила; если сказала что-то дерзкое и злое, простите: в этом повинно присутствие этих людей. Они – самые презренные и отвратные из всех, кого я знаю, а я ещё должна наливать им пиво! Сколько же я просила Клама, чтобы он оставлял их дома; уж если мне приходится терпеть обслугу других господ, то он по крайней мере мог бы со мной посчитаться, но все мои мольбы были напрасны: за час до его прибытия они уже ломятся сюда, словно коровы в стойло. Но теперь им действительно пора в стойло, где им и место! Не будь вас тут, я распахнула бы ту дверь, и Кламу пришлось бы выгонять их самолично». «Но разве он ничего не слышит?» – спросил К. «Нет, – отвечала Фрида, – он спит». «Как! – вскричал К. – Он спит?! Но когда я заглядывал в комнату, он ведь не спал, а сидел за столом». «А он вечно так сидит, – сказала Фрида, – вот и когда вы на него смотрели, он уже спал. Разве иначе я бы вам дозволила заглядывать? Это его обычное положение при сне, господа спят очень много, и это почти необъяснимо. Впрочем, не спи он так много, разве мог бы он выносить этих людей? Но теперь мне придётся выгонять их самой». Она достала из угла кнут и сделав один-единственный высокий, не вполне уверенный прыжок, примерно так, как скачут ягнята, напустилась на танцующих. Поначалу они обратились также и к ней так, словно появилась новая танцорка, и на самом деле какое-то время всё походило на то, что Фрида собирается выпустить кнут из рук, но затем она подняла его снова. «Именем Клама, – кричала она, – в стойло! Все в стойло!» Тут уж они увидали, что дело серьёзное; в непонятном для К. страхе они начали отступать назад, под натиском первых там распахнулась дверь, внутрь ворвался ночной воздух, все исчезли из глаз вместе с Фридой, которая, вероятно, гнала их через двор в стойло.

     Однако посреди внезапно наступившей тишины К. услышал в прихожей шаги. Чтобы как-то себя обезопасить, он заскочил за стойку зала, под которой только и можно было спрятаться. Хоть нахождение в пивной зале и не было ему запрещено, но поскольку он собирался здесь переночевать, ему следовало уклониться от того, чтобы его увидели ещё и теперь. Поэтому, когда дверь действительно отворилась, он скользнул под стол. Конечно, здесь над ним также нависала опасность быть обнаруженным, однако в таком случае не такой уж невероятной прозвучала бы отговорка, что он спрятался здесь от озверевших крестьян. То был трактирщик. «Фрида!» – закричал он и несколько раз прошёлся взад и вперёд по комнате.

     По счастью, Фрида вскоре появилась; она не упоминала К., но лишь жаловалась на крестьян и зашла – в намерении отыскать К. – за прилавок. Здесь К. смог дотронуться до её ноги, после чего ощущал себя уже в безопасности. Поскольку Фрида не упомянула К., хозяину пришлось это наконец сделать самому. «А где землемер?» – спросил он. Вообще-то это был вежливый человек, блестяще вышколенный вследствие постоянного и относительно свободного общения с гораздо более высокопоставленными персонами, однако с Фридой он говорил в особенно уважительной манере, что бросалось в глаза прежде всего потому, что по ходу разговора он не прекращал быть работодателем в отношении работника, да к тому же работника весьма дерзкого. «Про землемера я совсем забыла, – сказала Фрида и поставила маленькую свою ножку К. на грудь. – Должно быть, он давно ушёл». «Но я его не видел, – сказал трактирщик, – между тем как почти всё время был в прихожей». «Но здесь его нет», – отвечала Фрида холодно. «Быть может, он спрятался, – сказал трактирщик, – судя по впечатлению, которое он на меня произвёл, он способен на многое». «Ну, столько-то отваги и у него недостанет!» – сказала Фрида и ещё сильнее надавила ногой на К. Было в её натуре что-то весёлое и свободное, чего прежде не приметил К., и оно приняло уже совсем невероятный оборот, когда она внезапно, смеясь, со словами: «Уж не тут ли он спрятался?» наклонилась к К. и бегло его поцеловала, после чего вновь показалась наверху, огорчённо говоря: «Нет, здесь его нет». Однако также и трактирщик дал повод изумиться, сказав теперь: «Мне очень не по себе оттого, что я не знаю с определённостью, действительно ли он ушёл. Дело не только в господине Кламе, дело в предписании. Однако же предписание имеет силу для вас, барышня Фрида, как и для меня. Вы отвечаете за залу, прочие же помещения я ещё обыщу. Доброй ночи! Приятного отдыха!» Он, должно быть, ещё не покинул комнаты, как Фрида выключила электрическое освещение и нырнула к К. под прилавок. «Мой любимый! Сладенький мой!» – шептала она, но вовсе не касалась К., а лежала, раскинув руки, словно обессилев от любви; для счастливой её любви время, видно, тянулось бесконечно, она в большей степени вздыхала, нежели мурлыкала какую-то песенку. Вдруг она испугалась и, между тем, как К. всё ещё лежал, погружённый в свои мысли, словно ребёнок, принялась, его тянуть: «Давай же, здесь внизу можно задохнуться!» Они обнялись, хлипкое Фридино тело жгло ему руки; в полном каком-то забытьи, из которого он раз за разом пытался вынырнуть, впрочем, без всякого успеха, они перекатились затем на несколько шагов в сторону, глухо стукнулись о дверь Клама, а после лежали в маленьких пивных лужицах, посреди прочего мусора, покрывавшего пол. Здесь минули часы, часы совместного дыхания, совместного сердцебиения, часы, на протяжении которых К. неизменно владело чувство, что вот он заблудился, или же его занесло на чужбину так далеко, как ни одного человека прежде, да на такую чужбину, что здесь даже в самом воздухе не было ни частички воздуха родины, так что от чуждости этой здесь только и оставалось, что задохнуться, а среди нелепых и бессмысленных её соблазнов можно было лишь идти всё вдаль и вдаль, заплутываясь всё больше. Так что, по крайней мере на первых порах, то был для него вовсе никакой не ужас-ужас, но утешительное пробуждение, когда из комнаты Клама раздался низкий, повелительно-равнодушный голос, звавший Фриду. «Фрида», – сказал К. Фриде на ухо, передав таким образом окрик дальше. В порыве прямо-таки врождённого повиновения Фрида хотела вскочить на ноги, но после поняла, где она находится, вытянулась, тихонько засмеялась и сказала: «И не пойду даже я вовсе, никогда больше не пойду я к нему». К. собрался было возразить, хотел её принудить идти к Кламу, начал отыскивать остатки её блузки, однако он ничего не мог сказать: слишком уж он был счастлив сжимать Фриду в руках, но также и слишком пугливо-счастлив, потому что ему казалось, что если Фрида его покинет, его покинет всё, что у него есть. И как если бы согласие К. укрепило Фриду в её решимости, она сжала руку в кулак и застучала ею в дверь, крича: «Я с землемером! Я с землемером!» Теперь, во всяком случае, Клам умолк. Однако К. приподнялся, встал на колени рядом с Фридой и оглянулся на мутный предутренний свет кругом себя. Что произошло? Куда делись его надежды? Чего мог он ожидать от Фриды теперь, когда всё вышло наружу? Вместо того, чтобы осторожнейшим образом, соответственно величию врага и цели, продвигаться вперёд, он прокувыркался здесь в пивных лужах, чей запах теперь его дурманил. «Что ты наделала? – проговорил он, обращаясь к самому себе. – Мы оба погибли». «Нет, – сказала Фрида, – погибла одна я, но я ведь получила тебя. Успокойся. Но ты только посмотри, как потешаются эти двое!» «Кто?» – спросил К. и обернулся. На конторке сидели оба его помощника, чуть бледноватые от бессонной ночи, но весёлые тем самым весельем, которое сообщает истинное исполнение долга. «Что вам здесь нужно?» – завопил К., словно это они были во всём виноваты. Он поискал кругом кнут, который был с вечера у Фриды. «Но надо же нам было тебя отыскать, – сказали помощники, – раз ты не явился к нам в трактир; тогда мы поискали тебя у Варнавы и наконец нашли здесь. Здесь-то мы и сидим всю ночь. Нелёгкая у нас служба». «Вы нужны мне днём, а не ночью – сказал К, – давайте убирайтесь!» «А теперь как раз день», – ответили они, не двигаясь с места. И правда, настал день, дворовые ворота были отворены, крестьяне с Ольгой, про которую К. совершенно позабыл, втекли внутрь. Ольга была так же полна сил, как и вечером, при том, что одежда её и причёска были в полном беспорядке, и уже от двери она во все глаза принялась отыскивать К. «Ты почему не пошёл вместе со мной домой?» – говорила она, едва не плача. «И всё из-за такой-то вот бабёнки!» – сказала она, и повторила то же самое ещё несколько раз. Фрида, которая ненадолго было исчезла, вернулась со свёрточком белья. Ольга погрустнела и отошла в сторону. «Теперь мы можем отправляться», – сказала Фрида; подразумевалось само собой, что речь шла о трактире «У Моста», куда им и следовало идти. Процессию составили К. с Фридой, позади них шли помощники. Крестьяне всячески выказывали Фриде своё презрение: понятно, происходило это потому, что прежде она очень строго ими командовала; один взял даже палку и сделал вид, словно не выпустит её, если она не перепрыгнет через палку; впрочем, одного взгляда хватило, чтобы его прогнать. К. чуть перевёл дыхание, лишь оказавшись посреди снега на улице. Счастье очутиться на свободе было столь громадно, что на этот раз оно сделало сносным тяжесть пути; будь К. один, он бы пошёл ещё легче. В трактире он сразу же отправился в свою комнату и улёгся на постель, Фрида устроила себе ложе на полу рядом с ним. Помощники втиснулись сюда же, были изгнаны, но проникли вновь через окно. К. слишком изнемог, чтобы выпроваживать их ещё раз. Трактирщица нарочно поднялась к ним, дабы приветствовать Фриду, причём Фрида её именовала «матушкой»; произошла непостижимой сердечности встреча, с поцелуями и долгими объятиями. Вообще-то, покоя в комнате было не так и много: часто являлись работницы в своих мужских сапогах, чтобы что-то принести или забрать. Если им требовалось что-то из нафаршированной самыми разнообразными предметами постели, они нимало не чинясь извлекали это из-под К. Фриду они приветствовали как свою ровню. Но несмотря на это беспокойство, К. всё же пробыл в постели весь день и всю ночь. Всякие мелочи ему приносила Фрида. Когда на следующее утро он, наконец, поднялся чрезвычайно посвежевшим, то был уже четвёртый день его пребывания в деревне.

     ПРИМЕЧАНИЯ

     * Frieda, также пишется Friede, Frida – сокращённая форма рада женских имён, в которые входит корень Friede – «радость», «мир», например, Фридерика (Friederike) и Эльфрида (Elfriede).

     ** Geliebte по-нем. – это и возлюбленная, и любовница в нейтральном значении слова (в том числе и поэтическом), что, пожалуй, совсем исчезло в современном русском словоупотреблении. Когда в 14-й главе Фрида объясняется с К. начистоту, она называет его как раз «любовником» в более приземлённом смысле (Liebhaber).

     *** В романе Кафка старательно избегает любых упоминаний Бога и всего божественного, поэтому приходится «нейтрализовать» выражение оригинала «Du lieber Himmel», который я в обычном тексте предпочёл бы перевести «Боже правый», «Ах, Боже ты мой» или чем-то близким.

     **** Звучит грубовато, но так в оригинале (um die Hüften). Желай автор сказать «за талию», «за пояс», он бы так и сказал. В сущности, и мы в последних выражениях несколько лукавим.