Это не случайно, что в конце обеих общедоступных лекций* я всё с большей настойчивостью подчёркивал, что антропософия должна быть для людей не теорией, не просто лишь наукой, не чем-то таким, что обычно принято именовать знанием, но чем-то, что может превратиться в нашей душе из просто знания, просто теории – в непосредственную жизнь, в эликсир жизни. Так что благодаря антропософии мы не только что-то знаем, но в первую очередь через неё к нам притекают энергии, оказывающие нам помощь не только в обычной жизни, которую мы ведём здесь в материальном существовании, но и в жизни в целом, которую мы ведём как в материальном бытии, так и в развоплощённом от тела состоянии между смертью и новым рождением. Чем больше мы воспринимаем антропософию так, что она доставляет нам укрепляющие энергии, благодетельные для жизни элементы, тем лучше мы её понимаем. Возможно, вслед за таким утверждением у многих на языке вертится вопрос: если антропософии, получается, следует быть чем-то, что даёт жизненную силу, наделяет энергией, то почему же от нас в антропософии тем не менее требуется приобретать всевозможные сведения, имеющие теоретический вид, отчего нас, так сказать, в жизни нашей ветви донимают всякого рода сведения относительно предшествовавших нашей Земле планетарных воплощений? Почему нам следует узнавать вещи, приключившиеся в отдалённые времена? Зачем нам знакомиться также и с более задушевными, утончёнными законами относительно реинкарнации, кармы и т. д.? Многим может показаться, что здесь мы, в свою очередь, также имеем дело с чем-то вроде науки, как предлагаются нам теперь науки также и во внешней жизни, относительно материального мира.

Так вот, в связи с этим вопросом, который мы затрагиваем здесь именно в качестве такого вопроса, что приходит на ум сам собой, нам следует решительно отказаться от всякого жизненного комфорта. Необходимо скрупулёзно испытать себя на предмет того, а не примешивается ли в этот вопрос, ещё когда его задают, что-то от обычной жизненной рутины, которая, прошу меня простить, слишком уж точно описывается словами: человек, собственно говоря, не слишком-то расположен к тому, чтобы что-то изучать, духовно усваивать. Это доставляет ему беспокойство. Мы должны задать себе вопрос, а не примешивается ли к этому вопросу что-то от данного ощущения непокоя. Ибо, в сущности говоря, мы отталкиваемся от того, что склонны чуточку верить, что то высочайшее, что способна нам доставить антропософия, может быть достигнуто более лёгкими методами, нежели те, на какие указывает, к примеру, культивируемая нами литература. Нередко ещё довольно легкомысленно подчёркивают, что вообще-то человеку достаточно лишь познать самого себя, достаточно постараться сделаться хорошим человеком – и вот он уже в достаточной степени антропософ. Ну что ж, как раз это-то и даёт нам более глубокое уяснение того, что быть хорошим человеком – это одна из самых непростых на свете вещей, и ничто не требует такой подготовки, как именно этот идеал – быть хорошим человеком.

А что до вопроса о самопознании, то, по правде говоря, это вовсе не такой вопрос, на который можно ответить с места в карьер, как, вероятно, полагают многие. Так что сегодня нам хотелось бы вплотную заняться как раз некоторыми из вопросов, которые зачастую находят выражение в только что сказанных словах. Мы хотим посмотреть, в какой степени антропософия, пускай лишь по видимости, предстаёт нам в качестве учения, в качестве науки, несмотря на то, что она в высшей степени даёт нам как раз то, что может быть названо самопознанием и должна давать то, что принято именовать целеустремлённым порывом к хорошему человеку. Впрочем, речь здесь прежде всего идёт о том, что мы рассматриваем с разных точек зрения, как антропософия может изливаться в жизнь.

Возьмём один определённый случай из числа больших жизненных вопросов. Я подразумеваю не те вопросы, что касаются научных исследований, но те, которые доставляет повседневная жизнь, вопросы, несомненно знакомые каждому из нас: вопрос об утешении, которое мы можем обрести в жизни, когда нам тем или иным образом пришлось пострадать, когда нам так или иначе не удаётся получить удовлетворение от жизни. Иначе говоря, мы спрашиваем самих себя: в какой степени антропософия способна доставить опечаленному человеку утешение, когда он в утешении нуждается? Впрочем, всё то, что может быть сказано по данному вопросу, всякий отдельный человек должен был бы применить к своему частному случаю. Когда обращаешься ко многим людям сразу, приходится говорить только в общем.

Почему мы нуждаемся в утешении в нашей жизни? Потому что можем быть опечалены тем или другим, потому что можем страдать, потому что с нами может приключиться горе. Так вот, естественно, что человек чувствует себя в отношении горя таким образом, как если бы что-то внутри него должно было проявлять несогласие, так что он сказал бы сам себе: почему я должен испытывать горе, почему это горе меня постигло? Разве не могла бы моя жизнь протекать так, чтобы никакие горести на меня не обрушивались, чтобы я был доволен? Тот, кто задаёт этот вопрос, может получить ответ лишь в том случае, если обретёт действительное понимание природы нашей человеческой кармы, человеческой судьбы. Почему мы всё-таки страдаем, живя на свете? Причём подразумеваются этим как внешние, так и внутренние страдания, возникающие из внутренней нашей конституции, в связи с тем, что мы не всегда довольны сами собой, не всегда способны в себе разобраться. Вот о чём идёт здесь речь. Почему в жизни нас постигают такие, оставляющие нас неудовлетворёнными вещи?

Если мы углубимся в законы кармы, то убедимся в том, что в основе наших страданий лежит нечто подобное тому, что может быть пояснено в обычной жизни между рождением и смертью, скажем, на таком примере, приводившемся мной уже неоднократно. Допустим, до 18 лет некто жил исключительно на отцовские средства, причём жил в полное своё удовольствие, ни в чём себе не отказывая. Но здесь отец лишается своего добра, он разоряется. Юноша должен выучиться чему-то дельному, ему приходится поднапрячься. Начинается жизнь, полная страданий и лишений. Мы отлично поймём, что страдания, через которые ему приходится пройти, ему не слишком-то приятны. Предположим, этот человек дожил до 50 лет. Благодаря тому, что тогда ему пришлось чему-то выучиться, он сделался приличным человеком. Теперь он прочно стоит на ногах и может сказать сам себе: «То, как я судил о моих бедах и огорчениях тогда, на тот момент было вполне понятно; но теперь мне следует судить об этом иначе, теперь я должен сказать, что страдания бы меня не постигли, обладай я уже тогда всеми совершенствами, пусть даже это были бы ограниченные совершенства 18-летнего человека. Однако когда бы меня не постигли беды, я остался бы никчёмным человеком. Это страдание превратило несовершенства в совершенство. Это страдание должен я благодарить за то, что теперь я другой человек, нежели сорока годами прежде. Ведь что тогда сошлось во мне воедино? Сошлись же моё несовершенство, в котором я тогда пребывал, и моё горе. И моё несовершенство словно бы прямо-таки отыскивало моё страдание, чтобы его можно было изгнать, чтобы оно могло преобразоваться в совершенство».

Такой анализ может быть проделан уже на основе самого банального наблюдения жизни между рождением и смертью. Если же мы вникнем в жизнь в целом и действительно займём по отношению к карме такую позицию, про которую говорилось в позавчерашней лекции, мы неизменно придём к убеждению, что все постигшие нас горести, все мучения, оказавшиеся у нас на пути, были такого рода, что наши несовершенства их отыскивали. Причём наиболее многочисленная доля этих горестей и бед выискивается теми несовершенствами, которые мы принесли из прежних воплощений. И поскольку эти несовершенства находятся в нас, некто в нас, отличающийся большей разумностью, чем мы сами, отыскивает дорогу к бедам, к страданиям. Ибо золотым правилом жизни оказывается то, что мы, как люди, постоянно носим в себе кого-то более разумного, чем мы, кого-то куда мудрее нас. Ведь тот, к кому мы в обычной жизни адресуемся со словом «я», не столь мудр. Этот «менее мудрый», представься ему право выбирать между страданием и удовольствием, избрал бы путь к удовольствию. А «более разумный» – это тот, кто покоится в глубине нашего подсознания и к кому не простирается наше обыденное сознание. Он скрывает от нас путь к лёгким удовольствиям и воспламеняет в нас магическую энергию, которая проделывает дорогу к скорбям без нашего ведома. Но что это означает: без нашего ведома? Означает же это то, что более разумный обретает больше власти в сравнении с менее разумным и постоянно действует в нас таким образом, что подводит наши несовершенства к нашим болям и позволяет нам страдать, поскольку всяким нашим внутренним и внешним страданием мы искореняем какое-то несовершенство и делаемся совершеннее.

Теоретически положения такого рода можно взять в толк, однако этим мы многого не добьёмся. Но результаты будут куда более значительными, если мы станем отыскивать в жизни определённые торжественные мгновения, в которые у нас возникало желание действительно, что хватает сил, сделать такого рода положение жизненным содержанием души. В обычной жизни с её трудами, с хлопотами и спешкой, с её обязанностями это не всегда удаётся, здесь мы не всегда в состоянии устранить нашего менее разумного человека, который из нас всё же никуда не девается. Однако если нам удаётся отыскать торжественное мгновение в нашей жизни (какими бы краткими эти торжественные мгновения ни оказались), мы можем себе сказать: «Всё же я хочу отвлечься от всего, что бурлит и кипит там, снаружи, и в чём я также принимал участие, я хочу посмотреть на свои страдания так, чтобы почувствовать, что некто более разумный внутри меня с магической силой притягивается к ним, и что я сам навлёк на себя некоторые горести, без которых я бы не преодолел определённые несовершенства». И тогда нами овладеет чувство блаженной мудрости, которое, так сказать, подводит итог: «Даже и там, где мир представляется преисполненным горя, даже и там он полон мудрости!» Так что вот, примерно, каковы заслуги антропософии перед жизнью. Что до внешней жизни, мы можем снова всё это забыть. Но если не забудем, а станем вновь и вновь в этом упражняться, то убедимся, что заложили в свою душу что-то вроде ростка, и тогда многие наши мрачные мысли, многие упадочные настроения сменятся на радостный жизненный настрой, наполнятся энергией, ощущением силы и бодрости. И тогда мы извлечём из этих торжественных мгновений то, что от них наши души станут более гармоничными, а сами мы – более стойкими людьми.

А затем мы, пожалуй, могли бы (впрочем, антропософ должен взять за правило, что эти другие мгновения он должен доставлять себе лишь тогда, когда дал подействовать на свою душу первым, а именно мгновениям утешения в связи со страданием), могли бы, пожалуй добавить к этому ещё и следующее: взирать на наши радости, на то, что мы можем в жизни испытывать как радость. Тому, кто способен с самыми непринуждёнными чувствами так отнестись к собственной судьбе, словно он сам желал своих несчастий, доводится испытать нечто совершенно необычное, когда он приступает к рассмотрению своих удовольствий и радостей. Он не может справиться с ними с такой лёгкостью, с какой разделывался со своими невзгодами. Ведь нам совсем легко (а кто в это не верит, может сам попробовать поставить себя в такие условия) отыскать утешение в горе. Однако совладать с удовольствием и радостью оказывается непросто. Как бы мы ни старались вызывать в себе то настроение, что сами хотели своего несчастья, однако если мы попробуем применить это же к удовольствию и радости, нам не избежать того, чтобы не испытать чувства стыда. Мы ощутим самый настоящий стыд, и избавиться от него мы сможем лишь в том единственном случае, если скажем себе: «Нет, мои удовольствие и радость не были мне доставлены через саму мою карму!» Это единственное противоядие, ибо в противном случае стыд может настолько усилиться, что просто изничтожит нас в собственной душе. Единственное средство против этого – это не соглашаться с тем нашим «более разумным», что к нашей радости нас подталкивали и побуждали со стороны. Уже по этой мысли мы можем заметить, что были правы, поскольку чувство стыда пропадает. Дело обстоит таким образом, что удовольствие и радость в жизни достаются нам как нечто такое, что без какого-либо нашего участия уделяет нам мудрый мировой промысел, что мы должны воспринимать как благодать и по чему мы неизменно уразумеваем, что нам предопределено влиться в общемировую цельность (Gesamtall). Удовольствие и радость должны оказывать на нас в торжественные мгновения жизни, в часы одиночества, такое действие, чтобы мы воспринимали их как благодать, как благодать высших сил мироздания, которые хотят нас принять, намереваются словно бы упокоить нас в себе.

Итак, по мере того, как благодаря нашим бедам и страданиям мы возвращаемся к самим себе, делаем себя более совершенными, посредством наших удовольствий и радостей (однако только в том случае, если рассматриваем их в качестве благодати) мы культивируем в себе такое чувство, которое может быть названо исключительно ощущением блаженного упокоения в божественных силах и энергиях мира. И здесь в качестве единственного оправданного настроения в отношении удовольствия и радости может быть названа исключительно одна благодарность. И никто не сможет совладать со своими удовольствием и радостью, пока в часы уединённого самопознания он будет относить удовольствие и радость на счёт своей кармы. Если он приписывает их карме, то впадает в то заблуждение, которое ослабляет и парализует наше духовное начало. Всякая мысль о том, что удовольствие и радость заслужены нами, ослабляет и парализует нас. Это выглядит жестоким, поскольку многим, уж раз они приписывает себе собственные горести как желавшиеся ими же самими и ими заслуженные вследствие индивидуальных качеств, многим хотелось бы быть самовластными хозяевами также и собственных удовольствий и радостей. Однако уже самый заурядный взгляд, брошенный на жизнь, может научить нас тому, что в удовольствии и радости имеется что-то удушающее. Нигде мы не найдём такого наглядного изображения этого удушающего действия удовольствия и радости, как в «Фаусте», где парализующее действие удовольствия и радости наглядно выводится в следующих словах: «Так и шатаюсь от желанья – к наслажденью. И в наслажденье вновь влекусь к желанью»**. И стоит лишь кому-то призадуматься относительно влияния удовольствия, если рассматривать его в личностном аспекте, как он убедится в том, что удовольствие есть нечто такое, что ввергает нас в жизненную неустойчивость и удушает нашу самость.

Это ни в коем случае не следует рассматривать как проповедь против удовольствия, как призыв к тому, чтобы мы предались самоистязаниям, быть может, принялись бы себя мучить раскалёнными клещами и т. п. Этого не надо. Если данный вопрос уяснён нами должным образом, всё это вовсе не означает, что мы должны избегать удовольствий. Не «избегать» имеется здесь в виду, но относиться к ним, когда они выпадают на нашу долю, со спокойствием. Однако нам следует развить в себе то настроение, чтобы воспринимать их как благодать, и чем больше, тем лучше, потому что тем сильнее мы погружаемся в божественное. Так что эти слова сказаны не с тем, чтобы проповедовать аскезу, но ради того, чтобы пробудить верное настроение в отношении удовольствия и радости.

Но если кто скажет: «В удовольствии и радости присутствует нечто парализующее и удушающее, и потому я бегу от удовольствия, от радости» (это идеал фальшивого аскетизма, самоистязания), то такой человек будет избегать благодати, дарованной ему богами. И, вообще говоря, все самоистязания аскетов, монахов и монахинь – это непрерывный бунт против богов. Нам подобает ощущать горести как нечто нам причитающееся по причине кармы, а радость воспринимать как благодать, которой удостоило нас божественное начало. Пускай же удовольствие и радость будут служить нам знаком того, насколько близко нам удалось привлечь к себе Бога, а боль и скорбь – знаком того, насколько мы далеки от того, чего должны достичь, как разумные люди. Это задаёт наше фундаментальное настроение в отношении кармы, и без этого фундаментального настроения мы по сути не сможем продвигаться в жизни вперёд. По тому, что уделяет нам мир из благого, из прекрасного, нам следует ощущать, что позади этого мира стоят силы, про которые в Библии говорится***: «И они увидели, что он прекрасен и благ» (он – это мир). Постольку же, поскольку мы в состоянии воспринимать страдание и боль, нам необходимо признать то, что сделал человек из мира на протяжении воплощений, и что ему следует улучшить, когда он воспитывает в себе деятельное перенесение этих скорбей.

Изложенное представляет собой лишь двоякий способ приятия нашей кармы. Наша карма состоит, в известном смысле, из страданий и радостей. Мы ставим свою волю в верное к ней отношение, так, словно мы действительно её желали, если нам удаётся занять правильную позицию применительно к страданиям и радостям. Однако мы можем распространить это ещё дальше. И сегодняшний и завтрашний анализ должны нам указать как раз на то, как можем мы относиться к карме.

Наша карма указывает нам не просто на то, что завязано на нашу жизнь отношениями горя и радости. Вообще-то на протяжении жизни мы встречаем много людей, да так, что должны усматривать в этом кармические воздействия, к примеру, много людей, с которыми у нас возникают лишь беглое знакомство, людей, с которыми мы оказываемся на значительный период свой жизни в большей или меньшей близости по причине того или иного отношения родства или дружбы. Мы встречаем людей, отношения с которыми доставляют нам огорчения, или же эти беды, то есть помехи, возникают у нас вследствие совместной с ними деятельности, а то ещё мы встречаем людей, которые оказывают нам поддержку, или, напротив, это мы помогаем им, короче, возникают многообразные связи. Так вот, если только должно сделаться плодотворным в антропософском смысле слова то, что говорилось позавчера**** относительно приятия кармы, мы должны также и применительно к такому жизненному факту устроиться так, что вместе с нашей более разумной частью мы этого в определённом смысле желали, то есть желали появления такого человека, который, по видимости, сам вышел на нас, желали как раз такого человека, с которым делаем то или иное дело. Но чего же всё-таки мог бы желать этот наш «более разумный» деятель, помещающийся в нас же, когда ему хочется повстречать того или иного человека, на что же он мог бы здесь опереться? Никакой другой разумной идеи здесь, не правда ли, не возникает, кроме как той, чтобы сказать себе: мы хотим с ним повстречаться, потому что прежде уже его встречали и это уже было подготовлено прежде. Это могло иметь место не в последней жизни, но гораздо раньше. Поскольку в прошедшей прежде жизни мы так или иначе имели дело с этим человеком, поскольку мы в том или ином отношении оказались ему обязаны, этот наш «более разумный» сводит нас с ним. Происходит прямо-таки «приведение» к соответствующему человеку некой магической силой.

Впрочем, здесь мы попадаем в область чрезвычайно многообразную и разветвлённую, так что относительно неё можно указать лишь общие аспекты. И всё же ссылаться здесь следует лишь на то, что действительно установлено благодаря ясновидческим исследованиям. Это может оказаться полезно всякому, поскольку он сможет некоторым образом разобраться в этом и применить к собственной жизни.

Выясняется примечательный факт. Все мы приблизительно посередине жизни переживаем такую эпоху, когда, так сказать, восходящая линия переходит в нисходящую, когда мы уже выплеснули из себя всю энергию молодости, перешагнули через высшую точку и дальше всё идёт уже по нисходящей линии. Эта точка, приходящаяся на четвёртый десяток жизни, не может быть указана в качестве общего правила, и всё же она имеет значение для каждого из нас. Это тот период нашей жизни, который мы проживаем в нашем мире более всего на материальном плане. В данном отношении можно поддаться иллюзии. Сейчас вы в этом убедитесь. Да, всё то, что предшествовало, с самого детства неизменно представляло собой, пускай даже это становилось всё слабее и слабее, некую экспозицию тех вещей, что мы принесли с собой в нынешнюю инкарнацию. Вот что мы извлекли из себя, вот чем обустроили свою жизнь, так что мы всё ещё продолжаем питаться за счёт энергий, принесённых нами с собой из духовного мира. К означенному моменту они оказываются использованными. И когда мы бросим взгляд на нисходящую линию, тут уже дело обстоит так, что мы накапливаем и перерабатываем уже то, чему выучились в школе жизни, чтобы взять это с собой в следующее воплощение. Всё это мы вводим в духовный мир; прежде же мы из него черпали. Здесь мы интенсивнее всего живём в мире материального плана, здесь мы более всего задействованы во всё то, что занимает нас извне. Тут мы, так сказать, уже прошли период учения, тут мы вступаем непосредственно в жизнь, и здесь нам уже следует определиться с собственной жизнью. Здесь мы, так сказать, заняты самими собой, преимущественно заняты устройством внешних обстоятельств для самих себя и помещением себя в сопряжённое с внешним миром состояние. Однако то, что сопрягает нас с миром – это разум и исходящие из разума волевые импульсы. Характер того, что здесь из нас изливается, в наибольшей степени чужд тому, перед чем способны открыться духовные миры. Посреди жизни мы, так сказать, более всего удалены от духовного начала.

И вот в результате оккультных изысканий выявляется примечательный факт. Когда мы исследуем, как встречаемся с другими людьми в зрелые годы, как отыскиваем знакомства в своей жизни, забавно, но это оказываются те люди, с которыми в предыдущем или ещё более раннем воплощении мы были вместе в начале нашей жизни, в самом раннем нашем детстве. Ибо выяснилось, что как правило, но не всегда, в середине нашей жизни мы из-за некоторых внешних кармических обстоятельств встречаем тех людей, которые были как раз нашими родителями. Исключительно редки те случаи, когда мы встречам именно тех людей, что прежде были нашими родителями, в самом раннем нашем детстве, но происходит это как раз в середине жизни. Так что хотя факт этот, разумеется, выглядит весьма забавным, но тем не менее это так. И только когда мы пытаемся испробовать такое вот правило на жизни, когда мы соответствующим образом организуем наши мысли, мы можем извлечь чрезвычайно много для жизни. Когда какой-то человек примерно на 30-м году вступает в какие-либо отношения с другим человеком (быть может, в него влюбляется, завязывает с ним дружбу, вступает в какое-либо противоборство или же, некоторым образом, во что-то ещё), для нас многое проясняется и делается объяснимым, если мы для начала как бы для пробы задумываемся о том, что с этим человеком мы находились когда-то в отношениях ребёнка и родителя. И напротив, выясняется в высшей степени любопытное обстоятельство. Те люди, с которыми мы сходимся в самом раннем детстве, родители, братья с сёстрами, друзья детства или прочее детское окружение – это, как правило, такие личности, с которыми мы выстроили отношения так, что в предыдущее или какое-то из ещё более ранних своих воплощений мы свели с ними знакомство того или иного рода примерно в 30 лет. Оказывается очень часто, что в теперешнем воплощении эти люди выступают в качестве наших родителей или братьев с сёстрами. При том, что это может казаться странным, нужно лишь попробовать применить это к своей жизни. Мы убедимся, насколько более понятной становится жизнь, если мы начинам смотреть на дело в таком аспекте. Пускай даже в какой-то раз это оказывается не так: одна ошибочная попытка ещё ничего не значит. Однако наедине с собой подвергнуть жизнь такому анализу, чтобы она обрела смысл – это очень дорогого стоит. Вот только не надо пытаться устроить свою жизнь таким или иным образом, не следует выискивать именно тех, кто нам нравится, таких людей, которых мы с удовольствием бы избрали в свои родители. Не следует, вследствие какого-либо предубеждения, представлять дело в неверном свете. Вы замечаете, что здесь кроется опасность и нашим предубеждениям нет числа. Однако хорошо уже то, что мы воспитываем себя в том направлении, чтобы избавиться от предубеждений по этой трудной проблематике.

Вы можете задать мне вопрос: но как же тогда обстоит дело с жизнью по нисходящей линии? Весьма примечательным образом выяснилось, что в начале жизни мы сводим знакомство с теми людьми, с которыми были знакомы прежде в середине жизни, между тем как теперь, посреди жизни, мы вновь устанавливаем факт знакомства с ними в начале тогдашней жизни. А что с жизнью по нисходящей линии? Здесь дело обстоит так, что жизнь сводит нас с личностями, которые, быть может, имели с нами что-то общее в предыдущих жизнях, а возможно, что и нет. Они как-то пересекались с нами в предыдущих жизнях, если имеют место особенно характерные события, которые так часто случаются в человеческой жизни, когда в ней наступает какой-либо решающий момент, скажем, серьёзное жизненное испытание в связи с горьким разочарованием. Так вот и получается, что во второй половине жизни рядом с нами вновь оказываются люди, которые уже были так или иначе связаны с нами. Благодаря этому происходит некоторое смещение личностных связей, и тем самым оказываются возмещены многие эффекты прежних поступков.

Вследствие этого картина становится весьма многоплановой, и это позволяет нам уразуметь, что наши действия здесь не должны быть чрезмерно стереотипными. Именно, во второй половине жизни наш жизненный путь сводит нас с такими людьми, по которым уже выпряденная карма не может быть улажена в течение одной жизни. Предположим, в какой-то жизни мы причинили кому-то горе. Так вот, вполне можно полагать, что следующая жизнь вновь сведёт нас с этим человеком, причём тот «более разумный» в нас сделает наше взаимодействие таким, что мы сможем возместить вред, нанесённый ему прежде. Однако жизненная ситуация не всегда может оказаться такова, что мы в состоянии компенсировать всё сразу, но только часть. Тем самым возникает необходимость в осложняющих дело обстоятельствах, дающих возможность свершиться возмещению таких вот остаточных фрагментов кармы во второй половине жизни. Таким образом мы воспринимаем карму такой, что она проливает свет на наше, так сказать, общение и общежитие с другими людьми.

Однако в течении нашей кармы мы можем рассмотреть ещё и нечто иное, то, что было нами названо в ходе двух общедоступных лекций*****: созревание, обретение нами жизненного опыта. И правда, мы можем использовать это слово, если оно не приводит к самомнению. Мы можем обратить внимание на то, каким образом становимся мудрее. Мы можем делаться мудрее на собственных ошибках, и приобретать мудрость на собственных ошибках для нас лучше всего, ибо нам не часто предоставляется возможность воспользоваться мудростью в той же самой жизни; поэтому то, чему мы выучились на ошибках, остаётся нам в качестве энергии на последующую жизнь. Однако что представляет собой, собственно говоря, то, что мы можем приобрести в качестве мудрости, в качестве жизненного опыта?

Ещё вчера я обратил внимание на следующее: мы не в состоянии непосредственно переносить свои представления из одной жизни в другую. Я указал, что сам Платон не смог бы непосредственно перенести представления своей души в иное воплощение. Забираем же мы с собой то, что имеет вид нашей воли, наших эмоций, так что по сути мы с каждой жизнью приобретаем наши представления заново, точно также, как и наш язык. Ведь преобладающая часть представлений обитает именно в языке, так что бо'льшую часть представлений мы усваиваем из языка. Эта вот жизнь с рождения до смерти приносит нам представления, которые, по сути, неизменно ведут происхождение из жизни между рождением до смертью. Но если это так, тогда ведь нам придётся себе признаться, что, значит, то, какие именно представления мы приобретаем, неизменно зависит от нашей кармы, всегда зависит от нынешних воплощений, от того, сколько воплощений мы уже проделали. То, что вы можете воспринимать как мудрость представлений, неизменно воспринимается вами извне. Так что это зависит от того, как именно обустроила вас карма – в языке, народе, семье. Вообще говоря, в наших представлениях и мыслях мы не знаем о мире ничего помимо того, что зависит от нашей кармы. А этим уже много сказано. Тем самым сказано то, что всё, что мы можем знать в жизни, что мы можем усвоить в качестве знания, представляет собой нечто совершенно личное, что посредством того, что мы приобретаем в жизни, мы никогда не покидаем пределы личности. В своей жизни мы никогда не восходим до «более разумного», но всегда остаёмся при «менее разумном». Если кто-то вообразит себе, что способен знать больше о своей высшей самости, базируясь на самом себе, на том, что было им усвоено в мире, это значит, что в угоду себе он представляет что-то ложное. Тем самым сказано не что иное, как то, что мы вообще ничего не ведаем о своей самости из того, что усвоили в жизни.

И правда, как можем мы вообще что-то знать о нашей вышей самости, как достигаем мы такого знания? А вообще-то следовало бы поставить вопрос просто так: что же мы всё-таки, в сущности, знаем? Прежде всего то, что усвоили благодаря опыту. Вот что мы знаем, и ничего больше! Человек же, который желает познать самого себя и при этом не знает, что в его душе находится всего только отображение внешнего мира, может себе напеть, что благодаря самопогружению он способен отыскать в себе собственную высшую самость. Пожалуй, что-то он и отыщет, однако это будет не что иное, как привнесённое извне. Идя таким упрощённым и комфортным путём, мы не добьёмся решительно ничего. Нам следует задаться вопросом, что происходит в иных мирах, в которых также обретается наша высшая самость, а там происходит не что иное, нежели то, что нам рассказывается о различных воплощениях Земли, вообще о том, что составляет содержание духовной науки. Подобно тому, как мы обследуем душу ребёнка на предмет внешней жизни, когда возникает вопрос о том, что находится вокруг ребёнка, точно также должны мы спросить, что же находится вокруг высшей самости? А о тех мирах, в которых пребывает наша высшая самость, мы узнаём благодаря духовной науке и тому, что рассказывается о Сатурне и всех его тайнах, о Луне, о развитии Земли, о реинкарнации и карме, о девахане и камалоке и т. д. Исключительно таким путём мы узнаём что-то относительно нашей высшей самости, той Самости, которой мы обладаем превыше материального плана. А тому, кто не желает всеми этими тайнами заниматься, следует сказать: «Да ты просто настоящий потатчик самому себе!» Ведь, в самом деле, он просто-таки тешит и ублажает свою душу: «Только вглядись в себя – и там ты обнаружишь Богочеловека». В том-то и дело, что ничего он там не найдёт помимо того, что внешним образом пережил и после складировал внутри! Богочеловека мы обнаружим лишь тогда, когда отыщем в себе то, что в нас отражается из-за пределов этого мира, так что всё, что при известных условиях может, причинив неудобства, нас наставить, является не чем иным, как самопознанием. И настоящая теософия – это на самом деле не что иное, как самопознание! Так что когда мы усваиваем духовную науку, мы вообще-то можем сказать, что воспринимаем её как нечто такое, что просвещает нас как раз насчёт нашей самости. Ведь где, вообще говоря, находится эта самость? В пределах нашего тела? Нет, она излита во весь мир, и то, что наличествует в мире, связано с нашей самостью, так что лишь когда мы узнаем мир, сможем мы познать самость.

Вот как обстоит дело с этими мнимыми теориями, что они представляют собой не что иное, как пути к самопознанию. Тот, кто желает отыскать самость посредством упорного всматривания в собственное нутро, говорит себе: «Ты должен быть хорошим, должен быть самоотверженным!» Что же, отлично. Однако мы замечаем, что он становится всё более себялюбивым. И напротив, самоистязание великими загадками бытия, старание вырваться из этой столь льстящей самому себе, персональной самости, растворение в том, что находится в высших мирах и может быть познано исходя из них – ведёт к истинному самопознанию. Размышления о Сатурне, Солнце, Луне вовлекают нас в общемировые идеи. «В твоём мышлении живут идеи мира»******, – говорит себе антропософски мыслящая душа, но тут же прибавляет: «Затеряйся в общемировых идеях». Черпающая из антропософии душа говорит себе: «В твоих чувствах дышат мировые энергии». Но тут же она говорит: «Переживай себя посредством мировых энергий!» Не тех мировых энергий, что тебе потакают, да и не тот человек, кто зажмуривает глаза и нашёптывает себе: «Хочу быть хорошим!» – но тот, кто раскрывает глаза, а также раскрывает и духовное зрение и видит, как там, снаружи, действуют и творят мировые энергии, и сознаёт, что сам он погружён в эти мировые энергии – вот кто их переживает! А ещё душа, которая черпает силы из антропософии, говорит себе: «В твоей воле действуют общемировые сущности» – и тут же прибавляет: «Создай себя из общемировых сущностей!» И это удаётся сделать, когда мы понимаем самопознание таким образом. Тогда-то нам и удаётся пересоздать себя из общемировых сущностей.

По видимости это представляется сухим и абстрактным, на деле же это не просто теория, но нечто такое, что живёт и растёт, подобно погружённому в землю семени, испускает во все стороны энергии – и делается растением, делается деревом. Вот как обстоит дело. С помощью чувств, которые мы черпаем из тайноведения, мы приобретаем способность себя пересоздать: «Создай себя из общемировых сущностей!» Так антропософия становится жизненным эликсиром. И здесь наш кругозор расширяется, охватывая духовные миры, и вот уже мы впитываем энергию из духовных миров, а эти полученные нами энергии перенаправляем в самих себя, – и тогда уже познаём самих себя в собственных глубях. Лишь перенеся миропознание в себя, мы постигаем самих себя и постепенно передвигаемся от «менее разумного», того, что отделён Стражем порога, к «более разумному», а через него – ко всему тому, что сокрыто от человека, который ещё не желает быть сильным, однако что он как раз благодаря антропософии и обретает.

ПРИМЕЧАНИЯ

* общедоступные лекции: Вена, 6 и 7 февраля 1912 г.: «Tod und Unsterblichkeit im Lichte der Geisteswissenschaft» и «Das Wesen der Ewigkeit und die Natur der Menschenseele im Lichte der Geisteswissenschaft». Лекции не были напечатаны. Ср. соответствующие лекции Берлин, 26 октября 1911 г. и 21 марта 1912 г. в «Menschengeschichte im Lichte der Geistesforschung», GA 61.

** «Так и шатаюсь от желанья – к наслажденью…»: «Фауст» Часть первая, Лес и пещера, ст. 3249.

*** в Библии говорится: Бытие 1, 18 и 31.

**** позавчера: См. выше прим. про общедоступные лекции.

***** двух общедоступных лекций: См. прим. выше.

****** «В твоём мышлении живут идеи мира»: слова Бенедикта из второй мистериальной драмы Рудольфа Штейнера «Испытание души», картина 1-я.