Париж, 2-й день святок 1908 года
Знали бы Вы, любезный господин Каппус, какую радость доставило мне Ваше чудесное письмо! Сообщённые мне Вами новости, действительные и внятные, какими они вновь стали теперь, представляются мне хорошими, и чем больше я о них размышляю, тем в большей степени воспринимаю их как действительно хорошие. Собственно говоря, я собирался это Вам написать в сочельник, однако за многообразными и беспрерывными трудами, которыми я живу этой зимой, старый добрый праздник наступил так стремительно, что мне едва доставало времени исполнить необходимейшие вещи, о том же, чтобы писать, не могло быть и речи. Однако на эти праздники я часто вспоминал о Вас, представляя, как покойно Вам должно быть в Вашем форте среди пустынных гор, на которые обрушиваются те великие южные ветра – словно желая их поглотить в несколько больших глотков. Покой, в котором умещаются такие шумы и движения, должен быть, в самом деле, колоссальным, а если сверх этого подумать и о том, что ко всему этому добавляется ещё и присутствие, а также звучание далекого-далекого моря, возможно, в качестве наиболее задушевного тона в этой доисторической гармонии, можно пожелать Вам только того, чтобы Вы доверчиво и терпеливо дозволили над собой трудиться величественному одиночеству, которое уже не вычеркнуть из Вашей жизни; ведь во всём, что Вам предстоит пережить и исполнить в жизни, это одиночество – в качестве анонимного воздействия – будет продолжаться и оказывать свое мягкое определяющее влияние, подобно тому, как кровь предков непрерывно струится в нас, смешиваясь с нашей собственной в то единственное и неповторимое существо, которое мы являем собой, какой бы оборот ни приняла жизнь. В самом деле, я рад, что Вы ведёте такое основательное, доступное слову существование наедине с собой – это звание, этот мундир, эта служба, всё осязаемое и ограниченное, что в таком окружении, при немногочисленной и находящейся в равной изоляции команде, сообщает всему серьёзность и необходимость и, сверх всей несерьезности военного призвания и характерного для него транжирства времени, означает зрячее применение, не только допуская самостоятельную внимательность, но прямо-таки её воспитывая. Ведь всё, что нам необходимо – это пребывать в таких обстоятельствах, которые работают над нами и время от времени сталкивают нас лицом к лицу с великими естественными предметами. Также и искусство – это всего-навсего образ жизни, и человек может, сам того не зная, живя как угодно, готовиться к нему; пребывая во всяком действительном деле, мы ближе к искусству, мы теснее к нему примыкаем, нежели в сфере оторванных от действительности полухудожественных профессий, которые хоть и создают иллюзию близости к искусству, на практике отрицают само бытие любого искусства и на него обрушиваются, как, например, делает это вся журналистика и почти вся критика, а также три четверти того, что именуется или желало бы именоваться литературой. Словом, я рад, что Вы избежали опасности сюда угодить и каким-то образом храните одиночество и мужество среди суровой действительности. Пусть наступающий год поддержит Вас и укрепит на этом пути.
Всегда Ваш
Райнер Мария Рильке