[Глава пятая]

Экзекутор[*]

Как-то в один из ближайших вечеров К. шёл коридором, соединявшим его бюро с парадной лестницей – в тот раз он отправлялся домой едва ли не последним: только в экспедиции в нешироком световом пятне лампы накаливания продолжали трудиться двое служащих. И здесь он услышал стоны, доносившиеся из-за двери, за которой, как всегда полагал К., находилась кладовая, хотя сам он никогда туда не заглядывал. Он остановился в изумлении и прислушался ещё раз, дабы убедиться в том, что здесь нет ошибки; затишье продлилось несколько мгновений, однако затем стоны послышались вновь. К. собрался было позвать кого-то из служащих: быть может, ему пригодился бы свидетель, но затем его охватило такое необузданное любопытство, что он прямо-таки настежь распахнул дверь рывком. Как он вполне справедливо предполагал, то действительно была кладовая. За порогом валялись старые, уже непригодные бланки, поваленные глиняные бутылочки из-под чернил. В самой же комнате, горбясь под низким потолком, стояли трое мужчин. Светила им укреплённая на полке свеча. «Что вы здесь делаете?» – торопясь от волнения, однако негромко, спросил К. Один из мужчин, явно доминировавший над прочими и привлекавший взгляд первым делом[†], был облачён в своеобразный тёмный кожаный костюм с низким вырезом на шее, оставлявший руки полностью открытыми[‡]. Он ничего не отвечал[§]. Но двое других закричали: «Господин! Нас должны выпороть, потому что ты нажаловался на нас следователю». И лишь теперь до К. дошло, что это и в самом деле стражники Франц и Виллем, и что третий держит в руке розгу, чтобы их пороть. «Как же, – сказал К., уставившись на них, – ничего я не жаловался, я сказал только, как обстояло дело у меня на квартире. А ведь вы, надо сказать, вели себя совсем небезупречно». «Господин! – сказал Виллем, между тем как Франц явно пытался спрятаться за ним от третьего. – Когда бы вы только знали, какие гроши нам платят, вы бы нас не осуждали. Мне нужно кормить семью, а Франц вот собрался жениться, ну, мы и пытаемся, насколько возможно, пополнить карман, а простой работой, даже самой усердной, этого не добиться, вот ваше исподнее меня и приманило; разумеется, стражникам запрещено так делать, это было неправильно, но такая уж здесь существует традиция, уж вы мне поверьте, что исподнее достаётся стражникам. Понятно, впрочем, и то, что означают проделки такого рода для того, кто имел несчастье подвергнуться аресту. И, разумеется, если он открыто об этом заявит, следует наказание». «То, о чём вы теперь говорите, было мне неизвестно, да и в любом случае я не стал бы требовать вашего наказания, здесь был лишь вопрос принципа». «Франц, – повернулся Виллем к другому стражнику, – разве я тебе не говорил, что господин не требовал нас наказать. А вот теперь ты слышишь, что ему даже было невдомёк, что нас должны наказать». «Не давайте себя разжалобить такими речами, – обратился к К. третий, – наказание столь же справедливо, сколь неизбежно». «Не слушай его, – сказал Виллем и тут же запнулся – исключительно с тем, чтобы быстро поднести ко рту ударенную розгой руку, – нас наказывают только потому, что ты на нас донёс. В противном случае ничего бы с нами не случилось, даже узнай они, что мы наделали. Разве это можно назвать справедливостью? Мы оба, но прежде всего я, за длительное время доказали свою дельность как стражников, да ты сам должен признать, что с точки зрения начальства стерегли мы хорошо, у нас была надежда продвинуться дальше, и мы несомненно также стали бы экзекуторами, как вот этот, которому просто повезло, что на него никто не донёс, потому что такого рода доносы, и правда, случаются очень редко. А теперь, господин, всё пропало, нашей карьере конец, нам придётся заниматься ещё куда более подневольным трудом, чем работа стражника, а сверх этого мы теперь подвергнемся ужасно мучительной порке». «Неужели розга может причинить такие мучения?» – спросил К. и дотронулся до розги, которой размахивал перед ним экзекутор. «Да ведь нам придётся раздеться совсем догола», – ответил Виллем. «Вот оно как», – сказал К. и пристально всмотрелся в экзекутора, загорелого, словно матрос, с бедовым и бодрым выражением на лице. «А что, совершенно невозможно избавить их от порки?» – спросил он его. «Нет», – ответил экзекутор и со смехом тряхнул головой. «Раздевайтесь!» – велел он стражникам. А К. он сказал так: «Не верь ты им ни в чём. От страха перед поркой у них ум немного помрачился. А то, что вот он, к примеру, – экзекутор указал на Виллема, – рассказывает про свою возможную карьеру, вообще курам на смех. Погляди, какой он жирный, да первые удары розги вообще утонут в сале. А знаешь, отчего он так разъелся? У него обыкновение съедать завтрак у всех арестованных. Разве он не съел твой завтрак? Ну вот, я же говорил. Но человек с таким пузом никогда и ни за что не сделается экзекутором, это совершенно исключено». «Бывают такие экзекуторы», – настаивал Виллем, который как раз в этот момент расстёгивал свой брючный пояс. «Нет! – сказал экзекутор и так достал розгой до шеи Виллема, что тот вздрогнул. – Раздевайся давай, а не прислушивайся». «Я тебя хорошо вознагражу, если ты их отпустишь», – сказал К. и, не поднимая на экзекутора глаз, вытащил свой бумажник (ведь такие дела лучше всего обделывать с опущенными глазами как с одной, так и с другой стороны). «Да ты и на меня донесёшь, – сказал экзекутор, – так что порку зададут ещё и мне. Нет, нет!» «Ну, поразмысли сам, – сказал К., – да если бы я хотел, чтобы их наказали, разве я бы пожелал теперь их выкупить? Я бы мог просто захлопнуть эту дверь, сделать вид, что ничего не вижу и не слышу и отправиться домой[**]. Однако же я этого не делаю, наоборот, я всерьёз желаю их освободить: да если бы я заподозрил, что их накажут или хотя бы только могут наказать, я ни за что не назвал бы их имена. Ведь я вообще не считаю их виноватыми, виновна организация, виновны[††] высшие чиновники». «Вот именно!» – воскликнули стражники и тут же получили розгой по своим уже оголённым спинам. «Окажись здесь под твоей розгой высший судья, – сказал К., в то же самое время пригибая вниз розгу, которая уже вновь собиралась взметнуться вверх, – я и вправду бы не стал тебя удерживать от порки, но наоборот, ещё бы тебе и приплатил, чтобы ради доброго дела ты постарался как следует». «То, что ты говоришь, звучит вполне правдоподобно, – отвечал экзекутор, – но я не дам себя подкупить. Меня поставили экзекутором, вот я и произвожу экзекуцию». Стражник Франц, который до сих пор вёл себя сравнительно сдержанно, быть может, в ожидании благоприятного исхода вмешательства К., подошёл теперь к двери, будучи одет в одни только брюки и, пав на колени и повиснув на руке К., прошептал: «Если ты не в силах добиться пощады для нас обоих, так попробуй по крайней мере освободить меня. Виллем меня старше, и он во всех отношениях не такой чувствительный, к тому же несколько лет назад его уже подвергали лёгкой порке, а я ещё не был обесчещен, да и вообще к такому образу действий подтолкнул меня исключительно Виллем, он мой наставник во всём, как в хорошем, так и в плохом. Там, внизу перед банком исхода дела ждёт моя бедная невеста, и мне уж так невыносимо стыдно». Здесь он осушил[‡‡] своё полностью залитое слезами лицо о сюртук К. «Я больше ждать не стану», – сказал экзекутор, ухватил розгу обеими руками и принялся сечь Франца, между тем как Виллем присел в углу на корточки и исподтишка[§§] наблюдал за происходящим, не осмеливаясь повернуть голову. Тут поднялся крик, который издавал Франц, крик этот не имел никаких перерывов и изменений в тоне, казалось, он исходит не от человека, но от подвергаемого мучениям орудия[***], звук этот наполнил собой весь коридор, должно быть, его слышал весь дом. «Не вопи!» – воскликнул К., более не в силах сдерживаться; и продолжая напряжённо вглядываться в том направлении, откуда должны были появиться служащие, он ударил Франца, ударил несильно, однако этого хватило, чтобы обеспамятевший пал наземь и принялся судорожно хвататься руками за пол; от порки он при этом не ушёл: розга продолжала его находить также и на полу, и между тем, как он перекатывался под нею, её конец продолжал мерно раскачиваться вверх и вниз. Вдали уже показался служащий, вначале один, а в нескольких шагах за ним – другой. К. стремительно захлопнул дверь, подошёл к располагавшемуся поблизости окну, которое глядело во двор, и раскрыл его. Вопли полностью смолкли. Дабы не позволить служащим приблизиться, он закричал: «Это я!» «Добрый вечер, господин поверенный! – послышалось в ответ. – Случилось что-то?» «Нет, нет! – отвечал К. – Просто во дворе развылась собака». Поскольку с места служащие всё же не двинулись, К. ещё прибавил: «Можете возвращаться к своей работе». Чтобы не нужно было вступать в какой-либо разговор со служащими, К. высунулся из окна, он не решался зайти в кладовую, и отправляться домой ему также не хотелось. Место, куда он теперь заглядывал, представляло собой небольшой четырёхугольный двор, кругом него размещались конторские помещения, света уже не было видно ни в каком из окон, лишь в самых верхних виднелось отражение Луны. К. напряжённо пытался проникнуть взглядом в темноту одного угла двора, где находились вдвинутые друг в друга тележки. К. мучило то, что ему не удалось воспрепятствовать порке, однако в том, что это не получилось, не было его вины, если бы Франц не завопил – разумеется, ему было очень больно, но надобно же владеть собой в решающий момент, – так вот, не завопи Франц, К., по крайней мере с большой вероятностью, отыскал бы всё же средство уговорить экзекутора. Если весь низший персонал – подонки, то с чего это экзекутору, состоявшему на наиболее бесчеловечной должности, быть отсюда исключением, К. прекрасно подметил, как заблестели у него глаза при виде банкноты, вероятно, порку он затеял всерьёз только для того, чтобы чуть увеличить размер взятки. А К. вовсе даже не поскупился: ему в самом деле важно было освободить стражников; и раз уж он взялся теперь бороться с пагубой этого судопроизводства, само собой разумелось, что он напал также и с этой стороны. Однако в тот самый миг, когда Франц принялся вопить, всему, естественно, тут же пришёл конец. К. не мог допустить, чтобы сюда явились служащие, а, быть может, и все прочие люди, какие могли здесь очутиться, и застали его врасплох посреди беседы с этой компанией в кладовой. Требовать от К. такого самопожертвования, в самом деле, не мог никто. Имей он такие намерения, К. было бы уж куда проще раздеться самому и предложить экзекутору в качестве замены стражникам – себя. Впрочем, экзекутор наверняка не принял бы такой подмены, поскольку тем самым он, не получив никакой выгоды, тяжко прегрешил бы против своего долга[†††], причём даже вдвойне, ибо К., верно, раз уж он пребывал под судом, был неприкасаемым для всех должностных лиц суда. Впрочем, также и здесь могли приобретать вес определённые соотношения. Как бы то ни было, К. не оставалось ничего, кроме как захлопнуть дверь, хотя тем самым также и теперь все опасности для него устранены не были. То, что под конец он ещё и ударил Франца, было достойно сожаления и могло быть извинено исключительно волнением.

Вдали К. заслышал шаги служащих; дабы не обратить на себя их внимание, он захлопнул окно и пошёл в направлении парадной лестницы. У двери кладовой он ненадолго задержался и прислушался. Ни звука. Тот мужик[‡‡‡] вполне мог запороть стражников до смерти, ведь они всецело пребывали в его власти. К. уже было протянул руку к дверной ручке, но потом вновь её отдёрнул. Помочь он больше никому не мог, а между тем вот-вот должны были подойти служащие; однако он дал себе клятву ещё дать этому делу ход и надлежащим образом наказать настоящих виновников, а именно высших должностных лиц, ни один из которых до сих пор не отважился показаться ему на глаза. Спускаясь с крыльца банка, он внимательно вглядывался во всех прохожих, однако по всей округе, сколько хватало взора, он не увидел девушки, которая бы кого-то ждала. Так что замечание Франца насчёт того, что его ждёт невеста, оказалось ложью, впрочем, простительной, имевшей целью лишь пробудить больше сочувствия.

Вот и на следующий день стражники не шли у него из памяти; он был рассеян за работой, так что, дабы совладать с собой, ему пришлось остаться на службе даже ещё чуть дольше, чем накануне. Когда по дороге домой К. вновь проходил мимо кладовой, то открыл её, словно бы по привычке. Он оказался совершенно не в силах совладать с тем, что увидел теперь здесь взамен ожидаемой темноты. Всё оставалось неизменным, точно таким же, каким оно предстало перед ним при открытии двери предыдущим вечером[§§§]. Сразу же за порогом бланки и бутылочки из-под чернил, экзекутор с розгою, всё ещё полностью одетые стражники, свеча на полке, и стражники тут же принялись сетовать и восклицать: «Господин!» К. тут же рывком захлопнул дверь, и ещё пристукнул по ней кулаками, словно от этого дверь затворится ещё плотнее. Едва не плача, он бросился к служащим, спокойно трудившимся за множительным аппаратом: теперь они в изумлении прекратили работу. «Да очистите же вы наконец кладовую! – кричал К. – Мы ведь так в грязи утонем». Служащие были готовы исполнить это на следующий день, К. кивнул: теперь, так поздно вечером, он более не мог принудить их работать, как вообще-то намеревался. Он ненадолго присел, чтобы хоть на миг остаться вблизи служащих, и перебрал несколько экземпляров, полагая, что тем самым создаёт впечатление, будто их вычитывает, а потом, видя, что служащие не отважатся уйти с работы одновременно с ним, отправился домой – усталый, без единой мысли в голове[****].

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 

 

[*] Ориг. Prügler, весьма редкое слово, происходящее от глаг. prügeln – сечь, пороть розгой, кнутом, так что Prügler можно было бы перевести как «палач», «порщик», «кнутобой», «кнутобойца». Всё же я, как и Р. Райт-Ковалёва (но независимо от неё: так совпало) перевожу «экзекутор», что отсылает к изначальному значению слова: «исполнитель» (в том числе судебных приговоров), «свершитель». Как представляется, слово удачно совмещает как зловещую сферу палаческих обязанностей Древнего Мира, так и бюрократизированную зарегулированность канцелярской жути современности.

 

[†] Вычеркнуто: «был, казалось, полностью облачён в чёрную кожу».

 

[‡] Садистско-мазохистский мотив?

 

[§] Вычеркнуто: «и в упор смотрел на К., не размыкая губ».

 

[**] Вычеркнуто: «возможно, это было бы даже самое разумное».

 

[††] Вычеркнуто: «возможно».

 

[‡‡] Вычеркнуто: «полностью вымочил рукава К. своими слезами».

 

[§§] Вычеркнуто: «с гримасой страха на лице».

 

[***] Вычеркнуто: «слышна была не мука того, кто крик [издавал или просто: кричал]».

 

[†††] Вычеркнуто: «Не было никакого сомнения, что он отверг бы это предложение даже в том случае, когда оно сопровождалось с денежным подкупом».

 

[‡‡‡] Ориг. Mann. Вычеркнуто: «парень» или «тип» (Kerl).

 

[§§§] Вновь сновидение – теперь уже навязчиво повторяющееся!

 

[****]  Вычеркнуто: «и спокойный».