Итак, случилось то, что можно было предвидеть, но чему никак нельзя было помешать. Фрида его бросила. Вероятно, это не окончательно, уж так-то скверно дело не обстояло, Фриду можно было завоевать обратно, она легко поддавалась влиянию чужаков, особенно этих помощников, которые полагали положение Фриды подобным своему собственному, а теперь, когда они уволились, подбили на это также и её, но К. надо было перед ней явиться, напомнить ей обо всём, что говорило в её пользу, и она вновь будет полна раскаяния и – его, вот только бы ему удалось оправдать посещение девушки тем успехом, которым он ему обязан. Но несмотря на эти размышления, которыми он пытался успокоить себя насчёт Фриды, он не успокаивался. Ещё недавно он бахвалился Фридой перед Ольгой и называл её единственной своей опорой, однако опора эта оказалась не слишком-то надёжной, не потребовалось вмешательства даже кого-то могущественного, чтобы отобрать Фриду у К., довольно оказалось этого, не слишком-то соблазнительного помощника, этого куска мяса, подчас заставлявшего сомневаться в том, доподлинно ли это – живое существо.

     Иеремия начал было удаляться, К. позвал его опять. «Иеремия, – сказал он, – буду с тобой вполне откровенным, ответь мне и ты искренне на один вопрос. Мы уж ведь больше не в отношениях господина и слуги, чему рад не только ты, но и я, так что у нас нет причин друг друга водить за нос. Вот здесь, у тебя на глазах, я ломаю прут, предназначавшийся для тебя, потому что дорогу через сад я выбрал не из страха перед тобой, но чтобы застать тебя врасплох и несколько раз вытянуть тебя им. Так вот, больше не сердись на меня за это, всё это уже позади; не будь ты навязанным мне по службе слугой, а просто моим знакомым, мы уж, конечно, пускай даже твой вид меня подчас немного коробит, прекрасно бы поладили. И мы с тобой сейчас могли бы наверстать то, что было в данном смысле упущено». «Ты полагаешь? – спросил помощник и, зевая, потёр утомлённые глаза. – Мог бы я тебе объяснить всё дело поподробнее, да нет времени: мне пора к Фриде, детка ждёт меня, трактирщик дал ей, вняв моим уговорам, время на то, чтобы оправиться, она-то хотела, верно, чтобы про всё позабыть, тут же схватиться за работу, вот мы и хотели бы провести по крайней мере это время вместе. Что до твоего предложения, то у меня, уж конечно, нет повода тебе врать, но точно так же нет повода и для того, чтобы что-то тебе поверять. Ведь у меня-то всё не как у тебя. Пока я находился с тобой в служебных отношениях, ты был для меня, уж конечно, очень важным лицом, не в силу твоих качеств, но по причине служебного задания, и я исполнил для тебя всё, что ты желал, теперь же ты мне безразличен. Да и переламывание прута меня не трогает, оно напоминает мне лишь про то, что за грубый господин у меня был, но на то, чтобы меня к тебе расположить, это не годится». «Ты говоришь со мной так, – сказал К., – как если бы уже совершенно точно было известно, что тебе никогда больше не придётся меня бояться. Но ведь дело-то далеко не так. Вероятно, ты от меня всё еще не освободился, ведь так быстро здесь дела не делаются…» «Бывает, что и ещё скорее», – вставил здесь Иеремия. «Бывает, – сказал К., – однако ничто не говорит о том, что так происходит на этот раз, по крайней мере ни ты, ни я еще не имеем на руках письменного постановления. Так что процедура ещё идёт своим ходом, а я ещё не пускал в ход свои связи, но это сделаю. Если исход окажется для тебя неблагоприятным, то ты ведь не слишком-то постарался расположить своего господина к себе, так что, возможно, ломать прут не было нужды. Фриду же ты и вправду соблазнил, и поэтому тебя так и распирает от гордости, однако при всём моём к тебе уважении, которое я испытываю, даже если ты больше нисколько меня не уважаешь, мне было бы довольно сказать Фриде всего несколько слов, я отлично это знаю, чтобы разоблачить ту ложь, которой ты её уловил. А только ложь могла переманить у меня Фриду». «Не пугают меня эти угрозы, – сказал Иеремия. – Ты ведь вовсе и не желаешь, чтобы я был твоим помощником, ты меня боишься как помощника, ты и вообще опасаешься помощников, лишь от страха ты ударил такого славного Артура». «Возможно, – сказал К., – но больно-то ему от того меньше не было? Быть может, мне ещё представится возможность таким вот образом обнаруживать тебе свой страх. Я вижу, служба в помощниках принесла тебе мало радости, так что мне доставит громадное удовольствие, несмотря на все страхи, вновь тебя к ней принудить. И уж на этот раз я приложу все усилия к тому, чтобы заполучить тебя одного, без Артура, уж тогда-то мне удастся заняться тобой как следует». «Неужели ты думаешь, – спросил Иеремия, – что я испытываю от всего этого хоть малейший страх?» «Совершенно убеждён, – отвечал К., – что небольшой страх в тебе шевелится, ну, а если ты умён, то страх этот немалый. Почему же ты тогда не отправился уже к Фриде? Скажи, она тебе нравится*?» «Нравится? – переспросил Иеремия. – Она хорошая смышлёная девушка, прежняя возлюбленная Клама, так что в любом случае она достойна уважения. И если она непрестанно меня упрашивает избавить её от тебя, почему мне не оказать ей любезность, особенно раз я и тебе этим нисколько не досаждаю, поскольку ты утешился с этими проклятыми Варнавиными». «Теперь-то я хорошо вижу твой страх, твой совершенно жалкий и убогий страх, ведь ты попытался меня уловить ложью! Фрида просила лишь об одном: избавить её от совершенно озверевших, похотливых, как обезьяны, помощников; к сожалению, у меня не было времени для того, чтобы исполнить её просьбу до конца, и вот последствия моего упущения!»

     «Господин землемер! Господин землемер!» – послышался в переулке чей-то возглас. То был Варнава. Он подбежал совершенно запыхавшись, однако не забыл поклониться К. «У меня получилось», – сказал он. «Что получилось? – спросил К. – Ты передал мою просьбу Кламу?» «Это не вышло, – сказал Варнава, – я очень старался, но это было невозможно, уж я так лез вперёд, простоял весь день, хотя меня и не просили, так близко к стойке, что один раз писец, которому я загораживал свет, даже в сторону меня отодвинул, когда Клам поднимал глаза, поднимал руку, давая знать о себе, что нам запрещено, пробыл в канцелярии дольше всех, остался там со служителями уже один, а как я обрадовался ещё раз, когда увидал, что Клам возвращается, но оказалось, что это не ради меня, он хотел лишь посмотреть что-то ещё в одной из книг, а потом сразу ушёл, и, наконец, один служитель, поскольку я всё не двигался с места, едва ли не вымел меня за двери шваброй. Я во всём этом так подробно сознаюсь, чтобы не навлечь на себя вновь твоего неудовольствия моими достижениями». «Что мне пользы, Варнава, от всех твоих стараний, – сказал К., – когда никакого успеха от них нет». «Но я добился успеха, – сказал Варнава. – Выхожу я из своей канцелярии (так уж я её называю: “моя канцелярия”) и вижу, как из дальнего коридора медленно выходит один господин, вообще-то повсюду там уже опустело, ведь было уже очень поздно, вот я и решил его подождать, ведь то была удачная возможность там остаться, по мне-то так и вообще лучше всего было остаться там, чтобы не надо было доставлять тебе скверные новости. Но и вообще подождать господина имело смысл, это был Эрлангер**. Ты его не знаешь? Он один из первых секретарей Клама. Слабосильный маленький такой господинчик, он ещё хромает немного. Эрлангер сразу же меня узнал, он и вообще славится своей памятью и знанием людей; он сдвигает брови вместе, и этого ему оказывается достаточно, чтобы узнать всякого, зачастую также и людей, которых он никогда не видел, а про кого он лишь слышал или читал; так, к примеру, меня он вряд ли когда мог видеть. Но хотя он тут же узнаёт всякого, для начала он спрашивает его так, словно не уверен. “Уж не Варнава ли ты?” – сказал он мне. А после спросил: “Ты ведь знаешь землемера, не так ли?” И потом сказал: “Как удачно. Я еду теперь на «Барский двор». Землемеру следует там меня посетить. Я живу в комнате номер 15. Но ему нужно явиться тут же. У меня там всего несколько встреч, так что спозаранок около пяти я возвращаюсь назад. Скажи ему, что мне очень важно с ним переговорить”».

     Внезапно Иеремия пустился бежать. Варнава, прежде почти не обративший на него внимания в своём возбуждении, спросил: «Что это вдруг вздумалось Иеремии?» «Опередить меня у Эрлангера», – сказал К. И он тут же побежал за Иеремией***, нагнал его, повис у него на руке и сказал: «Что такое, уж не охватила ли тебя внезапно тоска по Фриде? У меня она не меньше твоей, так что мы пойдём нога в ногу».

     Перед неосвещённым «Барским двором» стояла небольшая группа людей, у двух или трёх были с собой переносные фонари, так что некоторые лица можно было распознать. К. увидел лишь одного знакомого, это был возчик Герстекер. Тот приветствовал его вопросом: «Ты что, всё ещё в деревне?» «Да, – ответил К., – я здесь надолго». «А мне-то что до этого», – сказал Герстекер, закашлялся с надрывом и отвернулся к остальным.

     Оказалось, что все ожидают Эрлангера. Эрлангер уже прибыл, однако прежде, чем принять посетителей, он ещё совещался с Момом. Общий разговор вращался вокруг того, что ожидать в доме не дозволялось, так что приходилось стоять в снегу на улице. Мороз стоял небольшой, и всё же явной бесцеремонностью было заставлять посетителей****, быть может, часами напролёт ожидать в ночи перед домом. Разумеется, здесь не было вины Эрлангера, который, напротив, был весьма предупредителен, вряд ли про это знал и, несомненно, был бы этим очень раздосадован, когда бы ему про это сообщили. Виновата была хозяйка «Барского двора», которая в болезненном стремлении к свободе не желала терпеть, чтобы сразу много посетителей являлись в «Барский двор». «Уж если этого не миновать, и они должны приходить, – говаривала она, – то уж тогда, ради всего святого, пусть являются исключительно по одному». И она добилась того, что посетители, поначалу ждавшие приёма просто в коридоре, позже – на лестнице, затем в прихожей, и наконец – в пивной зале, были в конечном итоге выдворены в переулок. Но даже и этого ей показалось мало. Для неё было невыносимо, как она выражалась, быть постоянно «осаждённой» в собственном доме. Она не могла уразуметь, для чего вообще нужны приёмные часы*****. «Чтобы крыльцо перед домом грязнить», – ответил ей как-то на такой вопрос один чиновник, вероятно, со зла, но это показалось ей весьма убедительным, и она охотно цитировала данное высказывание. Она стремилась к тому (и теперь это уже отвечало пожеланиям посетителей), чтобы напротив «Барского двора» возвели здание, в котором посетители могли бы ждать. Любезнее всего ей было бы, чтобы заслушивание посетителей и опросы происходили вне «Барского двора», однако этому противились чиновники, а если чиновники всерьёз чему-то противились, тут уж трактирщице, понятное дело, на своём не настоять, хотя по ходу уточнений она благодаря своему не знавшему устали, да притом по-женски мягкому рвению устроила здесь своего рода тиранию в миниатюре. Однако трактирщице, надо полагать, предстояло мириться с заслушиванием и опросами на «Барском дворе» также и впредь, потому что господа из замка воздерживались покидать «Барский двор» по служебным делам. Они вечно спешили, и посещали деревню лишь с величайшей неохотой, не испытывая ни малейшего желания удлинять своё здесь пребывание за пределы безусловно необходимого, так что от них невозможно было требовать, чтобы они исключительно ради неприкосновенности «Барского двора» со всеми своими бумагами временно перемещалась в какой-то другой дом через улицу и тем самым теряли время. Охотнее всего чиновники улаживали бы служебные вопросы в пивной зале или же в своей комнате, по возможности за едой или прямо из постели, перед тем, как заснуть, или же утром, когда они были слишком утомлены, чтобы подняться, и желали ещё немного понежиться в постели. Напротив того, вопрос возведения дома ожидания, казалось, был шагом в направлении удачного решения, однако, разумеется, довольно чувствительным наказанием для трактирщицы оказывалось то (и над этим посмеивались), что как раз в связи с возведением дома ожидания понадобились многочисленные обсуждения, так что коридоры трактира почти никогда не пустовали.

     Об этих-то предметах и шла промеж ожидавших беседа вполголоса. К. поразило то, что хотя недовольства здесь хватало, никто не возражал против того, что Эрлангер вызывал посетителей посреди ночи. Он спросил об этом и узнал, что, напротив, Эрлангера надо за это ещё и усердно благодарить. На то, чтобы вообще прибыть в деревню, его подвигала исключительно добрая воля и возвышенные представления о собственной должности, ведь он мог, если бы только захотел (и это, вероятно, даже в большей степени отвечало бы имеющимся предписаниям) послать какого-нибудь низшего секретаря, чтобы тот и составил протокол. Но как раз этого-то он по большей части и избегал, желал всё самолично видеть и слышать, однако ради этого ему приходилось жертвовать ночами, потому что в его служебном графике не было предусмотрено время для поездок в деревню. К. возразил было, что вот ведь сам Клам прибывает в деревню днём и даже остаётся здесь по несколько дней; так неужели же Эрлангер, являющийся всего только секретарём, более незаменим наверху? Кто-то добродушно рассмеялся, другие же озадаченно молчали, преимущество оказалось за этими последними, так что К. насилу получил на свой вопрос ответ. Именно, лишь один нерешительно сказал, что, разумеется, Клам незаменим как в замке, так и в деревне.

     Здесь дверь трактира отворилась и между двух служителей, несших лампы, показался Мом. «Первые, кто допускается к господину секретарю Эрлангеру, – сказал он, – это: Герстекер и К. Они присутствуют?» Тот и другой заявили о себе, однако ещё прежде них Иеремия проскользнул внутрь, бросив: «Я здесь коридорный», в ответ на что Мом с улыбкой приветствовал его, хлопнув по плечу. «Надо бы мне побольше следить за Иеремией», – сказал себе К., однако при этом он вполне сознавал также и то, что Иеремия, возможно, куда менее опасен, чем Артур, ведший против него работу в замке. Быть может, и вообще умнее было бы терпеть мучения от помощников, чем позволять им так вот бесконтрольно шнырять и свободно заниматься своими интригами, к которым, как кажется, у них был особый дар.

     Когда К. проходил мимо Мома, тот сделал вид, словно лишь теперь признал в нём землемера. «Ах, неужто тот самый господин землемер, – сказал он, – который с такой неохотой проходит опрос, теперь так на него стремится! Уж конечно, непросто бывает выбрать надлежащий опрос». А когда К. собрался было остановиться после такого обращения, Мом сказал: «Ступайте, ступайте! Это тогда ваш ответ был мне необходим, теперь же – нет». И всё же К., раздражённый поведением Мома, сказал: «Вы только про себя и думаете. Я никогда не отвечал и не собираюсь это делать уже в силу одной только должности!» Мом ответил: «А про кого же нам ещё и думать? Разве здесь ещё кто есть? Ступайте же!»

     В прихожей их встретил служитель, который их повёл уже знакомым путём через двор, после через ворота и низким, чуть спускающимся вниз коридором. Верно, на верхних этажах жили исключительно высшие чиновника, секретари же, напротив, обитали в этом коридоре, в их числе и Эрлангер, хоть он и был среди них одним из высших. Служитель погасил лампу, поскольку здесь имелось яркое электрическое освещение. Всё здесь было небольшим по размеру, но при этом очень изящным. Пространство использовалось чрезвычайно экономно. Высоты коридора едва хватало на то, чтобы идти, не пригибаясь. Двери по сторонам тесно соседствовали друг с другом. Боковые стены не доходили до потолка; вероятно, это было сделано ради вентиляции, потому что здесь, в этом глубоком, подвального типа коридоре комнатёнки наверняка были без окон. Такие не вполне примыкающие стены имели тот недостаток, что в коридоре, а также, само собой, и в самих комнатах, стоял шум. Казалось, многие комнаты были заняты, в большинстве ещё не спали, слышались голоса, удары молотка, звяканье стаканов. И всё же впечатления особой весёлости не возникало. Голоса звучали приглушённо, насилу можно было понять слово там и сям, и, казалось, здесь вовсе не кутили, но, похоже, кто-то всего лишь диктовал или же читал вслух, а как раз из тех комнат, из которых доносился звон стаканов и тарелок, не слышно было ни слова, стук же молотка напомнил К. про то, как ему где-то рассказывали, что многие чиновники, дабы оправиться от постоянного духовного напряжения, по временам занимаются столярным делом, точной механикой и т. п. Сам коридор был совершенно пуст, только перед одной дверью сидел бледный и худой, высокого роста господин в шубе, из-под которой проглядывало бельё, вероятно, в комнате ему стало слишком душно, вот он и выселился в коридор, где читал теперь газету, но невнимательно: часто он, зевая, отвлекался от чтения, нагибался вперёд и смотрел вдоль коридора, быть может, в ожидании приглашённого посетителя, медлившего с приходом. Когда они его миновали, служитель сказал Герстекеру про господина: «Пинцгауэр!»†, на что Герстекер кивнул. «Давно его не видать было внизу», – сказал он. «Очень давно», – подтвердил служитель.

     Наконец, они пришли к двери, нисколько не отличавшейся от прочих, однако за ней, как сообщил служитель, обитал Эрлангер. Опёршись на плечи К., служитель заглянул через щель в комнату. «Он лежит на постели, – сказал служитель, опустившись вниз, – впрочем, в одежде, однако мне всё же кажется, он дремлет. Подчас здесь, в деревне, на него вот так вот наваливается усталость от перемены в образе жизни. Придётся обождать. Проснувшись, он позвонит. Случалось, правда, что он так и просыпал всё своё пребывание в деревне, а по пробуждении должен был ехать обратно в замок. Ведь то, чем он здесь занимается – добровольная работа». «Пускай уж лучше теперь спит до самого конца, – молвил Герстекер, – потому что когда у него по пробуждении ещё остаётся немного времени для работы, он бывает очень недоволен тем, что спал, пытается всё на скорую руку разрешить, так что тебе и высказаться-то толком не удаётся». «А вы пришли насчёт передачи подвод для стройки?» – спросил служитель. Герстекер кивнул, отозвал служителя в сторону и тихо с ним заговорил, однако служитель его почти не слушал: превосходя Герстекера ростом более, чем на голову, он смотрел поверх него, и серьёзно и неспешно приглаживал волосы.

ПРИМЕЧАНИЯ

     * “Lieb haben” допускает также и более сильное выражение: «любить», но полагаю всё же, что К. в данном случае, особенно имея дело с Иеремией, ограничивается более нейтральным.

     ** Эрлангер (Erlanger) – житель города Эрлангена (Erlangen) в Баварии. Впрочем, фамилия героя может восходить к нем. erlangen – добиваться, получать.

     *** Здесь повествование ненадолго перерастает в едва ли не авантюрный роман, с погонями и поединками, пускай не на шпагах.

     **** Parteien, см. прим. выше, в гл. 16. Возможно, некоторых из них можно было бы назвать и «просителями». Гл. 23, разговор с Бюргелем, будет вся построена на этом термине.

     ***** Parteienverkehr, см. то же прим. в гл. 16.

     † Как и в случае Эрлангера (и также Галата), не до конца ясно, идёт ли речь о фамилии или же о происхождении человека: Пинцгау – горная область в австрийской земле Зальцбург, знаменитая породами лошадей и коров.