[Глава вторая[*]]

Разговор с г-жой Грубах, а затем с барышней Бюрстнер

Той весной К. взял за обыкновение проводить вечера так, что после работы, когда это было ещё возможно (а он по большей части оставался на службе до девяти часов), он немного прогуливался в одиночку или же с сотрудниками, а потом отправлялся в пивную, где обыкновенно и восседал до одиннадцати за столом для завсегдатаев – в обществе по большей части более старших посетителей[†]. Случались, впрочем, и исключения из такого распорядка, когда К., например, получал приглашение от директора банка, который чрезвычайно высоко ценил его работоспособность и надёжность, – прокатиться на автомобиле или поужинать на его вилле. Кроме того, раз в неделю К. посещал девушку по имени Эльза[‡], которая ночами до позднего утра трудилась в винном погребке официанткой, днём же принимала гостей исключительно в постели.

Этим вечером, однако (а день быстро подошёл к концу среди напряжённой работы и многочисленных уважительных и дружеских поздравлений с днём рождения), К. намеревался сразу отправиться домой. Об этом он думал во все небольшие паузы в работе; он не знал точно, как это объяснить, однако ему казалось, что утренние события вызвали в квартире госпожи Грубах большой беспорядок, и что именно он-то и требовался, чтобы порядок восстановить. Но стоило лишь этому порядку восстановиться, как всякий след тех событий оказался бы изглажен, и всё бы вновь пошло обычным чередом. Трёх сотрудников так уж опасаться не следовало, они вновь погрузились в многочисленный коллектив банка, и никакой перемены в них заметно не было. К. неоднократно вызывал их в свой офис поодиночке и всех в месте не для какой иной цели, как чтобы за ними понаблюдать, и всякий раз мог в полном удовлетворении их отпустить.[§]

Но когда в полдесятого вечера К. подошёл к дому, в котором жил, то в воротах натолкнулся на парня, стоявшего там расставив ноги и покуривая трубку. «Вы кто такой?» – первым делом спросил К. и придвинулся к парню поближе: в полумраке вестибюля было видно не так-то много. «Сударь, я сын домового управляющего», – отвечал парень, он вынул трубку изо рта и отступил в сторону. «Сын домового управляющего?» – переспросил К. и недовольно постучал тростью по полу. «Нет ли у сударя каких-либо пожеланий? Не пригласить ли мне отца?» «Нет, нет», – сказал К., и в голосе его слышалась какая-то милостивая нота, словно тот парень сделал что-то скверное, однако он его прощает. «Всё хорошо», – сказал он после и отправился дальше, но прежде, чем начать подниматься по лестнице, ещё раз обернулся назад.

К. мог прямиком отправиться в свою комнату, но поскольку он намеревался переговорить с госпожой Грубах, то сразу же постучал в её дверь. С вязаным чулком в руках она сидела за столом, на котором высилась гора старых чулок. К. рассеянно повинился за столь поздний визит, однако госпожа Грубах была очень любезна и не желала слушать никаких извинений: с ним она готова беседовать всегда, ему прекрасно известно, что он – её лучший и любимый жилец. К. оглядел комнату, всё опять пребывало в прежнем состоянии, посуда для завтрака, стоявшая спозаранок на столике у окна, также была убрана. «Сколь многое женские ручки приводят в порядок без шума и пыли!» – подумалось ему: сам-то он, вероятно, переколотил бы всю посуду на месте, но отнести бы ничего не смог. Он посмотрел на госпожу Грубах с неясной благодарностью. «Почему вы трудитесь так допоздна?» – спросил он. Теперь оба они сидели за столом, и К. время от времени зарывался рукой в чулки. «Работы много, – отвечала она. – Днём я принадлежу жильцам; так что если я желаю привести в порядок собственные дела, мне остаются только вечера». «Вероятно, сегодня я доставил вам дополнительной работы?» «Как это?» – спросила она, чуть подсобравшись, с рукоделием на коленях. «Я говорю о людях, которые были здесь поутру». «Ах, вот оно что, – сказала она и вновь предалась своей безмятежности. – Никакой особой работы мне от этого не приключилось». К. молча смотрел, как она снова взялась за чулок. “Похоже, она удивлена, что я об этом говорю, – подумал он, – она полагает, что это неправильно, что я об этом говорю. Тем важнее мне это делать. Только с пожилой женщиной я и могу об этом поговорить”. «Ну, как же, работы это вам точно наделало, – сказал он затем, – но больше такого не повторится». «Нет, такого больше не может повториться», – ответила она ободряюще и едва ли не печально улыбнулась К. «Вы всерьёз так полагаете?» – спросил К. «Да, – тихо сказала она, – но прежде всего вам не следует принимать это так близко к сердцу. Ведь чего только на свете не случается! Поскольку вы так доверительно беседуете со мной, господин К., могу вам признаться, что я немного подслушала под дверью, а ещё стражники мне кое-что рассказали.[**] Речь здесь и вправду идёт о вашем счастье, и это действительно меня заботит, быть может, больше, чем мне подобает, потому что я ведь всего только квартирная хозяйка. Так вот, значит, я кое-что слышала, но не могу сказать, чтобы это было что-то уж очень скверное. Нет. Вы вправду арестованы, но не так, как арестуют вора. Вот когда кого арестуют как вора, тогда это скверно, но этот вот арест… Он представляется мне чем-то учёным, простите, если я говорю какую-то глупость, но он представляется мне чем-то учёным, чего я, впрочем, не понимаю, однако же и понимать-то этого не надо».

«То, что вы сказали, госпожа Грубах, никакая не глупость, во всяком случае я отчасти с вами согласен, вот только сужу я обо всём этом резче вас и почитаю это просто-напросто не за что-то учёное, но вообще за пшик, пустое место. Меня застали врасплох, вот и всё! Встань я с постели сразу как проснулся, не дай я себя огорошить этим непоявлением Анны, но отправься прямо к вам, не обращая внимания ни на кого, кто встал бы у меня на пути, позавтракай я на этот раз в порядке исключения на кухне, и поручи я вам поднести мою одежду из моей комнаты, короче говоря, когда бы я действовал разумно, так ничего бы и не произошло, и всё, что должно было случиться, оказалось бы придушено на корню. Но ведь обычно ты так мало подготовлен. В банке, например, я подготовлен, там со мной ничего подобного случиться не могло, там у меня собственный слуга, на столе передо мной стоят общий и местный телефоны, всё время приходят люди, посетители[††] и сотрудники, но помимо этого и в первую очередь там я непрестанно пребываю в рабочем состоянии, а потому сохраняю присутствие духа, там мне прямо-таки приятно было бы столкнуться с чем-нибудь подобным. Ну, да теперь это миновало, и я, собственно, даже и не желал бы более об этом говорить, и только ваше суждение, суждение разумной женщины мне было желательно услышать, и я очень рад, что здесь мы согласны меж собой. А теперь вы должны подать мне руку, такое согласие следует скрепить рукопожатием».

“Подаст она мне руку или нет? Инспектор мне руки не подал”, – думал он и смотрел на женщину уже не прежним, но испытующим взглядом. Она поднялась с места, поскольку встал также и он, она немного смутилась, поскольку поняла не всё из того, что было сказано К. Однако от этого смущения она сказала что-то такое, чего вовсе не желала сказать, что вообще было неуместно: «Да не принимайте вы это так близко к сердцу, господин К.», – произнесла она со слезами в голосе и при этом, естественно, про рукопожатие позабыла. «А я и не знал, что принимаю это близко к сердцу», – сказал К.; он ощутил вдруг бесконечную усталость и отчётливо увидел бессмысленность всякого одобрения от этой женщины.

Уже от двери он ещё спросил: «Барышня Бюрстнер дома?» «Нет, – ответила госпожа Грубах и сопроводила эту сухую справку улыбкой запоздалого здравомысленного участия. – Она в театре. Вам что-то от неё угодно? Мне ей что-то передать?» «Ах, я хотел всего лишь с ней перемолвиться». «К сожалению, не знаю, когда она придёт: после театра она обычно является поздно». «Да это вовсе даже маловажно, – сказал К. и уже было повернул опущенную голову к двери, чтобы уйти, – я хотел только перед ней извиниться за то, что воспользовался сегодня её комнатой». «В этом нет нужды, господин К., вы слишком предупредительны, барышня вообще ничего про это не знает, уже с самого раннего утра её не было дома, всё уже вновь приведено в порядок, убедитесь сами». И она открыла дверь комнаты барышни Бюрстнер. «Спасибо, я вам верю», – сказал К., однако подошёл к растворённой двери. В погружённую во тьму комнату безмолвно светила луна. Сколько можно было видеть, и вправду всё было на местах, даже блузка больше не висела на ручке окна. Подушки на кровати выглядели особенно пышными, местами их заливал лунный свет. «Барышня часто приходит домой поздно», – сказал К. и посмотрел на госпожу Грубах, словно ответственность за это несла она. «Уж таковы молодые люди!» – извиняющимся тоном произнесла госпожа Грубах. «Конечно, конечно, – сказал К. – однако это может зайти слишком далеко». «Верно, – сказала госпожа Грубах[‡‡], – насколько же вы правы, господин К. Возможно, даже в данном случае. Разумеется, я не желаю порочить барышню Бюрстнер: это хорошая, милая девушка, дружелюбная, опрятная, надёжная, трудолюбивая, всё это я ценю очень высоко, но верно и то, что ей бы гордости побольше, посдержаннее быть. За этот месяц[§§] я уже дважды встречала её по окраинным улицам, и всякий раз она была[***] с другим кавалером. Мне очень неловко, истинным Богом клянусь, я это только вам рассказываю, господин К., но ведь не миновать, а придётся мне переговорить об этом с самой барышней. Сверх того это – не единственное, что питает мои подозрения». «Вы двинулись по совершенно ложному пути, – отвечал К.: он разъярился вконец и был почти не в силах это скрыть, – а кроме того вы, судя по всему, неверно поняли моё замечание насчёт барышни: я вовсе не это имел в виду. Я положительно вас предостерегаю, чтобы вы вообще говорили барышне что-либо, вы всецело заблуждаетесь, я прекрасно знаю барышню, и всё, что вы про неё наговорили, неправда. А впрочем, возможно, я захожу слишком далеко, я ни в чём вам не препятствую, можете говорить ей всё, что пожелаете. Доброй ночи!» «Господин К., – умоляюще произнесла госпожа Грубах, – и поспешно подошла за ним к двери его комнаты, которую он уже распахнул, – разумеется, у меня и в мыслях не было говорить с барышней, и, уж конечно, перед тем я собираюсь понаблюдать за ней ещё, лишь вам доверила я то, что мне известно. И, наконец, ведь всякому жильцу на пользу, когда усилия направляются на содержание пансиона в чистоте, а ничего иного в мои намерения и не входило». «Чистота! – выкрикнул К. уже в щёлку двери, почти полностью её затворив. – Если вы желаете поддерживать пансион в чистоте, то первым делом вам придётся избавиться от меня». Вслед за этим он захлопнул дверь и ни на какие легкие постукивания больше внимания не обращал.

При этом он решил, поскольку спать ему нисколько не хотелось, ещё пободрствовать, а по такому случаю также и установить, когда появится барышня Бюрстнер. Быть может, тогда ему удастся ещё и перемолвиться с ней парой слов, каким бы неуместным это теперь не представлялось. Лёжа на подоконнике и растирая утомлённые глаза, какое-то мгновение он думал даже о том, как бы наказать госпожу Грубах и уговорить барышню Бюрстнер съехать от неё с ним вместе. Однако тут же это представилось ему немыслимым перебором, и он даже ощутил подозрение насчёт себя самого: уж не связано ли это с его желанием сменить квартиру по причине утренних происшествий. Ничего более неразумного, но прежде всего ничего более бессмысленного и презренного невозможно было даже и представить.[†††]

Когда созерцание пустой улицы ему приелось, К. улёгся на кушетку, оставив при этом дверь в прихожую чуть приотворённой, чтобы тут же с кушетки увидеть любого, кто войдёт в квартиру. Примерно до одиннадцати часов он спокойно лежал на кушетке, куря сигару. Но оставаться там после этого он больше не мог, он чуть выдвинулся в прихожую, словно это могло ускорить приход барышни Бюрстнер. Никакой особенной тяги к ней он не ощущал, он был не в состоянии даже доподлинно припомнить, как она выглядит, но теперь ему хотелось с ней переговорить, и его раздражало, что поздний её приход вносил смятение и беспорядок также и в завершение дня. Она была виновата ещё и в том, что сегодня он не поужинал, и что он пропустил намеченное на сегодня посещение Эльзы. Правда, и то, и другое он мог ещё наверстать, отправившись теперь в тот винный погребок, где служила Эльза. Впрочем, он ещё намеревался сделать это после разговора с барышней Бюрстнер.[‡‡‡]

Миновала уже половина двенадцатого, когда на лестнице послышались чьи-то шаги. Погружённый в раздумья К., который звучно прохаживался вперёд и назад по прихожей так, словно то была его собственная комната, укрылся у себя за дверью. Явилась барышня Бюрстнер. Запирая дверь, она зябко запахнула шёлковую шаль вкруг узеньких плеч. Ещё мгновение – и она зайдёт в свою комнату, куда К., разумеется, уж никак не мог проникнуть в полночь; значит, ему следовало обратиться к ней теперь же, однако он, на беду, упустил зажечь у себя в комнате электрическое освещение, так что его выход из тёмного помещения приобретал вид нападения, и уж во всяком случае должен был очень её испугать. От собственной беспомощности, и поскольку упустить момент было никак нельзя, он прошелестел в дверную щёлку: «Барышня Бюрстнер!» Прозвучало это как просьба, и уж во всяком случае не как оклик. «Кто здесь?» – спросила барышня Бюрстнер и оглядела прихожую расширившимися глазами. «Это я», – сказал К. и вышел из-за двери. «Ах, господин К.! – сказала с улыбкой барышня Бюрстнер. – Добрый вечер!» – и она протянула ему руку. «Я хотел вам сказать кое-что, позволите мне сделать это теперь?» «Теперь? – спросила барышня Бюрстнер. – Но действительно ли в этом есть необходимость именно сейчас? Это несколько необычно, не правда ли?» «Я жду вас с девяти часов». «Ну да, я была в театре, мне ведь про вас вовсе ничего известно не было[§§§]». «Повод для того, что я хочу вам сказать, возник лишь сегодня». «Что ж, ничего принципиального у меня против этого нет, за исключением того, что от усталости я валюсь с ног. Так что зайдите в мою комнату на несколько минут. Беседовать здесь мы не можем ни в коем случае, ведь мы перебудим всех, и это было бы мне весьма неприятно даже не столько из-за людей, сколько из-за нас самих. Ждите здесь, пока я не зажгу свет у себя, и тогда выключите свет здесь». К. так и поступил, однако он ещё подождал, пока барышня Бюрстнер ещё раз вполголоса не пригласила его входить. «Садитесь», – сказала она и указала на оттоманку, сама же, несмотря на усталость, про которую упоминала, осталась возле спинки кровати на ногах; она также не сняла и маленькую, сплошь усыпанную цветами шляпку. «Так что же вам угодно? Я в самом деле сгораю от любопытства». Она слегка заплела нога за ногу[****]. «Возможно, вы скажете, – начал К., – что дело это не столь неотложное, чтобы обсуждать его теперь, однако…» «Никогда не слушаю вступлений», – сказала барышня Бюрстнер. «Это облегчает мою задачу, – сказал К. – Сегодня поутру порядок в вашей комнате, в некоторой степени по моей вине, был незначительно нарушен, это было сделано посторонними людьми и против моей воли, и всё же, как было сказано, в этом была моя вина; вот за это я и хотел просить у вас прощения». «Моя комната?» – спросила барышня Бюрстнер, однако посмотрела при этом испытующе не на комнату, а на К. «Именно так, – сказал К., и здесь они впервые посмотрели друг другу в глаза, – а то, каким именно образом это произошло, само по себе никакого упоминания не заслуживает». «Однако как раз это-то и есть самое интересное», – сказала барышня Бюрстнер. «Нет», – ответил К. «Что ж, – сказала барышня Бюрстнер, – я вовсе не хочу вторгаться в чьи-то секреты, если вы настаиваете на том, что это неинтересно, не стану ничего против этого возражать. Прощение, о котором вы меня просите, я вам охотно даю, тем более, что я не в силах отыскать ни следа какого-либо беспорядка». Упершись ладонями в бёдра, она приступила к обходу своей комнаты. Возле коврика с фотоснимками она остановилась. «Вы только посмотрите! – воскликнула она. – Мои фото и в самом деле перепутаны. Но это гадко. Значит, кто-то, не имея на это никаких прав, заходил в мою комнату». К. кивнул и молча обругал сотрудника Каминера, которому никогда не удавалось обуздать свою бесплодную и бессмысленную бойкость. «Удивительно, – сказала барышня Бюрстнер, – что я вынуждена запрещать вам то, что вы должны были бы запретить себе сами, а именно входить в мою комнату в моё отсутствие». «Но я вам уже объяснял, барышня, – сказал К. и тоже подошёл к фотоснимкам, – что не покушался я на ваши фото; поскольку же вы мне не верите, то вынужден признаться, что это следственная бригада привела с собой трёх служащих банка, один из которых, и его я при ближайшем представившемся случае из банка выставлю, вероятно, и брал фото в руки. Да, здесь и в самом деле находилась следственная бригада» – прибавил К., поскольку барышня устремила на него вопросительный взгляд. «Из-за вас?» – спросила барышня. «Да», – ответил К. «Нет!» – воскликнула барышня и рассмеялась. «Однако это так, – сказал К. – А что, вы полагаете, я невиновен[††††]?» «Что ж, невиновен… – сказала барышня. – Мне бы не хотелось так вот сразу высказывать, быть может, сопряженное с тяжкими последствиями суждение[‡‡‡‡], да и не знаю я вас совсем, однако и опасным же преступником должен быть тот, к кому так вот сразу высылают следственную бригаду. Но раз вы на свободе (а я заключаю[§§§§] по крайней мере по вашему спокойствию, что из тюрьмы вы не сбежали), вы никакого такого преступления совершить не могли». «Да, – сказал К., – и следственная бригада как-никак в состоянии установить, что я невиновен или во всяком случае не столь виновен, как принято считать». «Разумеется, такое возможно», – очень взвешенно сказала барышня Бюрстнер. «Видите ли, – сказал К., – у вас не слишком большой опыт в судебных разбирательствах». «Да, у меня его нет, – сказала барышня Бюрстнер, – и я уже много раз сожалела об этом, потому что хотела бы знать всё, а как раз то, что относится до суда, необычайно меня интересует. Однако я наверняка пополню свои знания в этом направлении, потому что в следующем месяце поступаю канцеляристкой в адвокатское бюро». «Прекрасно, – сказал К., – тогда вы сможете оказать мне небольшую помощь в моей тяжбе». «Вполне возможно, – сказала барышня Бюрстнер, – почему бы нет? Я охотно использую свои познания». «Я говорю об этом всерьёз, – сказал К., – или по крайней мере наполовину всерьёз – от того, что подразумеваете вы. Чтобы привлекать сюда адвоката, повод уж слишком ничтожный, однако советником я бы воспользовался с большой охотой». «Верно, но если мне предстоит быть советницей, должна же я знать, о чём идёт речь», – сказала барышня Бюрстнер. «В том-то и закавыка, – сказал К., – что я сам этого не знаю». «Выходит, вы меня просто разыграли! – сказала донельзя разочарованная барышня Бюрстнер. – Было в высшей степени неуместно избрать для этого глухую ночь». И она направилась прочь от фотоснимков, где они так долго простояли вместе. «Да нет же, барышня, – сказал К., – какой там розыгрыш. Ну, почему вы мне не верите! Всё, что мне известно, я вам уже поведал. И даже больше того, потому что вообще-то никакая это не была следственная бригада: я просто так её называю, потому что никакого иного наименования для неё не знаю. И ничего она не расследовала, а меня просто арестовали, и сделала это как раз бригада». Барышня Бюрстнер уселась на оттоманку и рассмеялась вновь. «[*****]Ну, и как же это было?» – спросила она. «Чудовищно», – сказал К., однако теперь он вовсе об этом не думал, но был всецело увлечён видом барышни Бюрстнер, которая оперла голову на руку, при том, что локоть покоился на подушке оттоманки, между тем как другая её рука медленно оглаживала бедро. «Это слишком общо», – сказала барышня Бюрстнер. «Что слишком общо?» – переспросил К. Но затем он опомнился и спросил: «Показать вам, как это было?» [†††††]Ему хотелось двигаться, однако уходить он не намеревался. «Я уже устала», – сказала барышня Бюрстнер. «Вы так поздно заявились», – сказал К. «Вот, а теперь меня же упрекают, и поделом, потому что мне изначально не следовало вас впускать. Да и не было в том никакой необходимости, как выясняется теперь». «Необходимость была, и вы сейчас в этом убедитесь, – сказал К. – Могу я отодвинуть ночной столик от вашей кровати?» «Что это вам вздумалось? – сказала барышня Бюрстнер. – Разумеется, нет!» «Тогда я ничего не смогу вам показать», – произнёс К. с таким необычайным волнением, словно это причинило ему колоссальный ущерб. «Хорошо, если это необходимо вам для представления, передвиньте столик, но только бережно», – сказала барышня Бюрстнер и чуть погодя добавила ещё более слабым голосом: «Я так утомлена, что дозволяю вам больше, чем следует». К. поставил столик посреди комнаты и уселся за него. «Вам следует правильно представлять распределение ролей, это чрезвычайно интересно. Я инспектор, там на сундуке сидят два стражника, возле фотоснимков стоят три молодых человека. На оконной ручке висит, упоминаю это вскользь, белая блузка.[‡‡‡‡‡] И вот тут-то всё и начинается. Да, я позабыл себя. Самая главная персона, то есть я, стоит перед столиком вот здесь. Инспектор восседает в высшей степени покойно, нога на ногу, рука вот так свисает вдоль спинки, болван редкостный. И вот тут-то, значит, всё и начинается. Инспектор восклицает так, словно ему нужно меня разбудить, он прямо-таки орёт, к сожалению, я вынужден, если уж вознамерился дать вам об этом представление, тоже крикнуть, впрочем, выкрикнул он таким вот образом одно лишь моё имя». Внимавшая ему со смехом барышня Бюрстнер, дабы воспрепятствовать крику К., приложила указательный палец ко рту, но было уже слишком поздно. К. слишком вошёл в роль, он протяжно возгласил: «Йозеф К.», впрочем, не столь громко, как угрожал, но всё же так, что, раз раздавшись, возглас этот, как могло показаться, лишь постепенно наполнил комнату.

И здесь в дверь смежной комнаты несколько раз постучали: энергично, отрывисто, с правильными промежутками. Барышня Бюрстнер побледнела и схватилась за сердце. К. испугался необычайно, потому что сколько-то мгновений он был не состоянии думать о чём-то ещё помимо утреннего происшествия и девушки, перед которой он его изображал. Едва овладев собой, он подскочил к барышне Бюрстнер и взял её за руку. «Не бойтесь, – прошептал он, – я всё устрою. Но кто бы это мог быть? Здесь рядом только одна спальня, в которой никто не живёт». «А вот и нет, – прошептала в ответ барышня Бюрстнер, – со вчерашнего дня здесь поселился капитан, племянник госпожи Грубах. Ведь все остальные комнаты теперь заняты. Я тоже про это позабыла. И надо же было вам так закричать! Ах, бедная я!» «Не горюйте, к тому нет никаких причин», – сказал К. и поцеловал её, откинувшуюся теперь на подушку, в лоб. «Прочь, прочь, – сказала она и поспешно выпрямилась вновь, – ступайте, ступайте же, что вам угодно, он подслушивает под дверью, ему всё слышно. Как вы меня мучите!» «Я уйду не прежде, – сказал К., – чем вы немного успокоитесь. Пойдёмте в другой угол комнаты, там он нас не услышит». Она позволила увести себя туда. «А вы не подумали о том, – сказал он, – что хоть всё это вам и вправду неприятно, однако никакой опасности для вас здесь нет? Вы знаете, что госпожа Грубах, которая здесь как раз всё определяет, особенно поскольку капитан – её племянник, так вот, госпожа Грубах на меня чуть не молится и безоговорочно верит всему, что я говорю. Кроме того, она от меня зависит, потому что я ссудил ей большую сумму. Я соглашусь с любым вашим объяснением нашего свидания, лишь бы только оно было чуточку разумным, и ручаюсь за то, что она согласится с ним не только для отвода глаз, но и в самом деле полностью в него уверует. При этом вы ни в коем случае не должны меня щадить. Если вы пожелаете объявить, что я на вас напал, госпожа Грубах будет проинформирована именно в этом направлении, и она будет в этом убеждена, не утратив при этом доверия ко мне, так сильно она от меня зависит». Барышня Бюрстнер, неподвижная и несколько подавленная, уставила взор в пол. «Почему бы госпоже Грубах не поверить, что я на вас напал?» – прибавил К. Сам он смотрел на её рыжеватые волосы, слегка начёсанные и плотно уложенные на пробор.[§§§§§] Он полагал, что она посмотрит на него, однако она сказала, не переменяя позы: «Простите, внезапный стук до того меня испугал, и даже не последствиями, которые может повлечь присутствие капитана. После вашего крика было так тихо, и здесь раздался стук, оттого-то я так и испугалась, ведь я и сидела возле двери, так что стучали рядом со мной. За ваши предложения я вас благодарю, однако их не принимаю. Я в состоянии нести ответственность, причём пред кем угодно, за всё, что происходит у меня в комнате. Мне удивительно, что вы не замечаете, как оскорбительны для меня ваши предложения – при всех ваших добрых намерениях, которые я, естественно, признаю. Но теперь ступайте, оставьте меня одну, сейчас я нуждаюсь в этом ещё больше прежнего. Несколько минут, о которых вы меня просили, обернулись получасом и даже того больше». К. взял её за руку, а после – за запястье. «Но вы на меня не сердитесь?» – спросил он. Она отняла руку и ответила: «Нет, нет, я никогда и ни на кого не сержусь». Он снова ухватил её за запястье, на сей раз она ему это позволила и повела его к двери. Он вознамерился было уйти, однако оказавшись перед дверью, словно он не ожидал здесь на неё наткнуться, он вдруг встал, и этим мгновением барышня Бюрстнер воспользовалась, чтобы высвободиться, открыть дверь и выскользнуть в прихожую, и уже оттуда тихо обратиться к К.: «Ступайте же, прошу вас. Видите…, – здесь она указала на дверь капитана, из-под которой пробивался свет, – он зажёг свет и над нами потешается». «Уже иду», – сказал К., выбежал вон, схватил её, поцеловал в губы, а потом осыпал поцелуями всё её лицо, подобно истомлённому жаждой зверю, который набрасывается языком на отыскавшийся наконец родник[******]. В завершение он поцеловал её в шею, в самое горлышко, и здесь задержал губы уже надолго. Послышавшийся из комнаты капитана шорох вынудил его оглянуться. «Теперь ухожу», – сказал К.; ему хотелось назвать барышню Бюрстнер по имени, однако он его не знал. Она устало кивнула и, уже наполовину отвернувшись, позволила ему поцеловать её руку так, словно ей самой про это ничего известно не было, и понурив голову пошла в свою комнату. Вскоре К. лежал в постели. Он уснул очень скоро, а перед тем поразмыслил о своих поступках: он был ими вполне доволен, и дивился лишь тому, что не испытывал ещё больше довольства; что до капитана, то насчёт него он искренне тревожился за барышню Бюрстнер.

ПРИМЕЧАНИЯ

[*] В первом издании М. Брода была объединена в одну главу с первой, но поскольку глава «Подруга барышни Б.» была там же включена в основной текст, а не вынесена во «Фрагменты», как в издании М. Пасли, общее число глав не претерпело изменения.

[†] Подробнее об этом см. «Фрагменты» в приложении, раздел «Прокурор».

[‡] Взамен вычеркнутого: «К своей подруге Бетте». И Эльза, и Бетта – уменьшительные от Елизаветы (Elisabeth), хотя последнее считается в большей степени итальянским вариантом имени.

[§] Вычеркнуто: «Мысль о том, что как раз благодаря этому он облегчает им наблюдение за собой, которое на них, быть может, возложено , представлялась ему столь смехотворной фантазией, что он укладывался лбом на собственные руки и на протяжении минуты оставался в этом положении, дабы вновь прийти в чувство. “Еще несколько подобных идей, – говорил он себе – и ты сделаешься полным болваном”. Но затем он с тем большей энергией поднимал свой слегка картавящий голос».

[**] Вычеркнуто: «Я полагала, что могу это сделать, потому что».

[††] Ориг. Parteien. См. ниже, в гл. 3, прим. об особенностях словоупотребления.

[‡‡] Вычеркнуто: «И, к сожалению, у меня был случай убедиться в правильности подозрений на этот счёт».

[§§] Вычеркнуто: «Неделю».

[***] Вычеркнуто: «Под руку».

[†††] Вычеркнуто: «“Впрочем, презренного я не страшусь”, – подумал он напоследок. Абзац Перед домом размеренной и энергичной поступью часового прохаживался солдат. Значит, теперь и перед домом выставлен караул. Чтобы видеть солдата, К. пришлось далеко перегнуться, потому что тот ходил близко к стене. “Эй”, – крикнул он солдату, но не настолько громко, чтобы тот мог его услышать. Впрочем, уже вскоре выяснилось, что солдат всего только ожидал горничную, которая зашла за пивом в трактир напротив, а теперь появилась в залитой светом двери. К. задался вопросом, действительно ли он хотя бы на краткий миг уверовал в то, что пост часового предназначался для него, и ответить на него он был не в состоянии».

[‡‡‡] Вычеркнуто: «Миновало полдвенадцатого, когда на лестнице послышались чьи-то шаги. Вновь оказавшийся в прихожей К., будучи всецело погружён в размышления, после каждой затяжки по старинной привычке с силой вырывал сигару из далеко выпяченных губ. Поэтому теперь ему пришлось ещё мгновение поразмышлять, прежде чем ускользнуть в свою комнату. В замочную скважину он, однако, увидел, что то ещё не была барышня Б., но всего только пожилой капитан, старший».

[§§§] Вычеркнуто: «Если вы желали что-то – а я даже не представляю, что именно – со мной обсудить, то разве у вас не имелось куда более подходящего для этого случая».

[****] Ориг.: «Sie kreuzte leicht die Beine». Р. Райт-Ковалёва так прямо и перевела: «Она слегка скрестила ноги» (я написал то же самое в черновом варианте). Вот и В. Набоков пишет: «Слегка скрестив вытянутые ноги» («Дар»), а я, если правду сказать, не очень понимаю, что имеется в виду.

[††††] Вычеркнуто: «Я выгляжу невинным».

[‡‡‡‡] Ориг.: Urteil, что означает также «приговор».

[§§§§] Вычеркнуто: «Понимаю по вашему радостному».

[*****] Вычеркнуто: «“Вы несносны: совершенно невозможно понять, всерьёз вы что-то говорите или же нет”. “Это не совсем несправедливо, – сказал К., охваченный радостью оттого, что имеет возможность болтать с хорошенькой девушкой, – это не совсем несправедливо, я совсем не обладаю серьёзностью, и по этой причине, и поэтому мне приходится обходиться шуткой как на случай чего-то серьёзного, так и на случай шутки. Но арестовали меня всерьёз”.».

[†††††] Вычеркнуто: «Он испытывал потребность».

[‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «Надо будет вам однажды мне показать, насколько она вам к лицу».

[§§§§§] Вычеркнуто: «Счастье находиться в её комнате, вблизи от неё могло каждый миг закончиться».

[******] Ср. любовную сцену из гл. 4 «Замка».