Париж, 17 февраля 1903 года
Глубокоуважаемый господин Каппус!
Ваше письмо дошло до меня лишь несколько дней назад. Хочу Вас поблагодарить за щедрое и любезное доверие. Мне почти нечего сказать сверх этого. Распространяться относительно достоинств Ваших стихов я не в состоянии, ибо какая-либо критическая складка у меня начисто отсутствует. Нет ничего более чуждого произведению искусства, нежели замечания критика: выступая с ними, он неизменно более или менее изящно попадает впросак. Ведь всякая вещь отнюдь не столь постижима, не столь доступна словесной характеристике, как нас постоянно убеждают; события, по большей части, несказанны и протекают в таком измерении, куда никакое слово проникнуть не в состоянии, а всего несказаннее произведения искусства, эти таинственные сущности, жизнь которых вечно длится бок о бок с нашей преходящей жизнью.
Предпослав это замечание, могу лишь сказать сверх этого, что Вашим стихам не свойственна какая-либо оригинальность, однако подспудно, негласно в них наличествуют ростки индивидуального. Наиболее ясно я ощущаю это в последнем стихотворении «Моя душа». Здесь о себе – словом и манерой – желает заявить нечто особенное. А в красивом стихотворении «К Леопарди», быть может, начинает проявляться своего рода сродство с этим великим одиночкой. И всё же пока что Ваши стихи несвоеобычны, несамостоятельны, и это касается также и последнего стихотворения, и того, что посвящено Леопарди. Любезное письмо, которым Вы их сопроводили, не преминуло растолковать мне многочисленные недостатки, которые я ощущал при чтении Ваших стихов, не будучи в состоянии при этом выделить их поименно.
Вы спрашиваете, хороши ли Ваши стихи. Итак, Вы задаете этот вопрос мне. Прежде Вы адресовали его другим людям. Вы шлете стихи по журналам. Вы сравниваете их с прочими и не находите себе места, когда какие-то редакции отвергают Ваши опыты. Так вот (раз уж Вы дозволили мне давать Вам советы), прошу Вас прекратить заниматься всем этим. Вы смотрите вокруг себя, а как раз этого-то Вам теперь и не следует делать. Никто, ни один на свете человек не в состоянии дать Вам совет и оказать помощь. Существует только одно средство. Углубитесь в себя. Обследуйте ту свою основу, которую Вы именуете «сочинительством»; проверьте, простираются ли её корни до глубочайших уголков Вашего сердца, сознайтесь себе как на духу, угрожает ли Вам кончина в том случае, если Вы лишитесь возможности писать и сочинять. Но прежде всего сделайте следующее: глухой ночью, в тиши и безмолвии задайте себе вопрос «Должен ли я писать?» Постарайтесь сыскать в себе глубинный, правдивый ответ. И если он окажется положительным, если на этот серьёзный вопрос Вы в состоянии ответить энергичным и лишенным околичностей «должен», – то выстраивайте свою жизнь в соответствии с этой необходимостью, так что Ваша жизнь, вплоть до самых маловажных и низменных ее мгновений должна будет нести на себе знак и свидетельство такого порыва. И тогда приблизьтесь к естеству. Тогда попытайтесь, словно первый человек, высказать, что Вы видите и что переживаете, что любите и что утрачиваете. Не пишите стихов о любви; на первых порах избегайте избыточно расхожих и привычных форм: они ведь и наитруднейшие, ибо для того, чтобы создать что-то свое здесь, где вдосталь весьма достойных, а отчасти и совершенно блестящих традиций, необходимы весьма значительные, вызревшие силы. И потому бегите всеобщих мотивов – к тем, что предлагают Вам Ваши будни; изображайте свои горести и надежды, изливайте на бумагу мимолетные мысли и веру в красоту, причем изображайте всё это с внутренней искренностью, молчаливой и смиренной, и для того, чтобы выразить самого себя, прибегайте к вещам из своего окружениия, к образам, посещающим Вас во сне, к тому, что хранит Ваша память. Если же собственные будни представляются Вам бедными, не вините в этом сами эти будни, но вините самого себя, признайтесь себе, что Вы недостаточно поэт, чтобы вызвать из небытия их сокровища, ибо для творца не существует нищеты, для него нет скудного, неспособного вызвать интерес места. Да окажись Вы в тюрьме, стены которой не пропускали бы до Ваших ушей даже малейшего внешнего звука, разве это лишило бы Вас Вашего детства, этого драгоценного, поистине царского сокровища, этого кладезя воспоминаний? Направьте внимание в эту сторону. Попытайтесь оживить угасшие чувства этого далекого прошлого; Ваша индивидуальность укрепится, Ваше одиночество расширится и сделается сумрачной обителью, куда не доносится никаких посторонних шумов. И если от этой обращенности внутрь, из этого погружения в собственный мир на свет явятся стихи, Вам и в голову не придет спрашивать кого бы то ни было, хороши ли они. Также Вы не будете пытаться заинтересовать этими опытами журналы, ибо Вы увидите в них свой драгоценный, данный самой природой дар, плоть от плоти своей жизни и её звучный голос. Хорошо то произведение искусства, что вызвано на свет необходимостью. В таком его происхождении и заключается его достоинство, а никакого другого не существует. А потому, сударь мой, у меня нет для Вас никакого иного совета помимо следующего: обратитесь к самому себе и обследуйте заповедные глубины, из которых берет начало Ваша жизнь; в её источнике Вы отыщете ответ на вопрос, должны ли Вы заниматься творчеством. Примите этот ответ таким, каким он Вам явится, не мудрствуя и не пускаясь в толкования. Быть может, окажется, что Ваше призвание – искусство. Тогда смиритесь с этим уделом и несите его, со всеми сопутствующими ему тяготами и величием, даже не помышляя задаться вопросом о награде, приходящей откуда-то извне. Ибо творцу следует являть собой совершенно обособленный мир, он должен отыскивать всё в себе, а также в природе, с которой соединен.
Возможно, однако, что после этого нисхождения в себя, такого самообособления Вам придется отказаться от того, чтобы сделаться поэтом (достаточно, как сказано, ощутить, что можете жить без того, чтобы сочинять – и тогда в этом уже нет вообще никакой необходимости). Но и в таком случае это обращение к себе, о котором я Вас прошу, не будет напрасным. В любом случае после этого Ваша жизнь окажется выведенной на собственную дорогу, и я желаю Вам – так горячо, что невозможно описать – чтобы дорога эта оказалась благой, богатой и широкой.
Что сказать Вам ещё? Кажется, акценты расставлены надлежащим образом; под конец же я хотел бы Вам посоветовать лишь непоколебимо и серьезно следовать путем собственного развития; Вы приведёте его в величайшее расстройство, если приметесь высматривать по сторонам и ожидать откуда-то извне ответа на вопросы, который, вероятно, может быть дан лишь Вашим же внутренним чувством в самые задушевные моменты Вашей жизни.
Я был чрезвычайно рад натолкнуться в Вашем письме на имя профессора Горачека, поскольку продолжаю испытывать к этому достойному ученому величайшее почтение, а также длящуюся вот уже многие годы благодарность. Прошу Вас, соблаговолите уведомить его об этих моих чувствах; с его стороны весьма любезно всё еще помнить меня, и я по достоинству ценю такое внимание с его стороны.
Одновременно возвращаю Вам стихи, ознакомиться с которыми Вы доверили мне как другу. Позвольте еще раз поблагодарить Вас за величие и добросердечие Вашего доверия: мне захотелось отплатить за него прямым, продиктованным наилучшими намерениями ответом, который представил бы меня в несколько более достойном виде, нежели то диктовалось моим статусом полного незнакомца.
Исполненнный преданности и участия
                                                                                                                                                                                            Райнер Мария Рильке