[Глава восьмая]

Негоциант Блок – Отставка адвоката

Наконец, К. решил отказать адвокату в законном представительстве своих интересов. Хотя сомнения в том, прав ли он, поступая так, были неискоренимы, убеждение в необходимости этого шага взяло верх. В день, когда К. вознамерился направиться к адвокату, принятие данного решения потребовало от него громадной затраты сил, он работал особенно медленно и был принуждён долго оставаться у себя в бюро, так что когда он наконец очутился перед адвокатовой дверью, минуло уже десять. Ещё не позвонив в дверь, К. поразмышлял, не лучше ли было бы отставить адвоката по телефону или письмом, потому что личное собеседование несомненно обещало быть весьма тягостным. И всё же К. не захотелось от него отказываться, ведь при отставке всякого иного рода она была бы воспринята молча или сопровождаясь несколькими формальными словами, и К. никогда бы не удалось узнать (разве что только вознамерься он осведомиться об этом через Лени), как была воспринята отставка адвокатом, и какие последствия могла она иметь для К. в соответствии с вовсе не маловажным мнением адвоката. Если же адвокат будет сидеть против К. и окажется ошеломлён отставкой, К. с лёгкостью, даже если адвокат и не позволит многое из себя извлечь, заключит обо всём, что ему желательно, по его лицу и поведению. Нельзя было исключать даже и того, что тот убедит его всё же предоставить ему защиту и дать увольнению задний ход.

Первый звонок в дверь адвоката был, как обычно, безрезультатен. «Лени могла бы быть и попроворнее», – подумал К. Достоинством, однако, было уже то, что не вмешивался никто со стороны, как это случалось обычно, когда ему принимался досаждать человек в халате или кто-либо ещё. Нажимая на кнопку снова, К. оглянулся на другую дверь, но в этот раз[*] закрытой осталась также и она. Наконец в смотровом окошке адвокатовой двери показалась пара глаз, однако глаза были не Лени. Кто-то отпер дверь, однако ещё продолжил её сколько-то времени подпирать и при этом прокричал в глубь квартиры: «Это он!»; лишь после этого он открыл её уже полностью. К. налёг на дверь, потому что уже услыхал, как в двери другой квартиры за его спиной торопливо поворачивается ключ. Поэтому когда дверь перед ним наконец распахнулась, он прямо-таки ввалился в прихожую и успел ещё заметить, как по коридору, разделяющему комнаты, в одной рубашке убегает Лени, которой и адресовалось восклицание[†]. Какое-то мгновение он смотрел ей вслед, а затем оглянулся на человека, открывшего дверь. Это был суховатый мужчина небольшого роста, с пышной бородой, в руке он держал свечу. «Вы здесь служите?» – спросил К. «Нет, – отвечал тот, – я посетитель, адвокат – всего только мой представитель, я нахожусь здесь по одному юридическому вопросу». «Без пиджака?» – спросил К., двинув рукой в направлении изъяна в костюме незнакомца. «Ах, простите!» – сказал тот и осветил свечой сам себя, словно его внешний вид открылся ему лишь теперь. «Лени ваша любовница?» – коротко спросил К. Он чуть расставил ноги, а руки, в которых держал шляпу, заложил за спину. Уже одно наличие на плечах добротного пальто давало ему ощущение громадного превосходства над тщедушным коротышкой. «О, Боже, – сказал тот и поднял руку к лицу в испуганном защитном жесте, – нет, нет, как вы могли так подумать?» «Вам тут же хочется верить на слово, – со смехом сказал К. – И всё же пойдёмте». Он махнул мужчине шляпой и пропустил его вперёд. «И как же вас зовут?» – спросил К. по дороге. «Блок, негоциант Блок», – сказал коротышка и при этом представлении повернулся назад к К., однако тот не позволил ему остановиться. «Это ваше настоящее имя?» – спросил К. «Разумеется, – был ответ, – но почему вы сомневаетесь?» «Я полагал, у вас имеются причины скрыть своё имя», – сказал К. Он ощущал такую внутреннюю свободу, какую доводится изведать лишь в чужих краях, разговаривая с простонародьем, когда всё, что касается лично тебя, можно оставить при себе, и ты с исключительным безразличием рассуждаешь про то, что волнует других, тем самым возвышая их в собственных глазах, однако при этом можешь и сбросить их с пьедестала вполне произвольно. У двери кабинета адвоката К. остановился, открыл её и прокричал в спину негоцианту, послушно следовавшему дальше: «Не так скоро[‡]! Посветите сюда!» К. полагал, что Лени могла спрятаться здесь, он вынудил негоцианта обыскать все углы, однако кабинет был пуст. Перед портретом судьи К. придержал негоцианта за подтяжки сзади. «Знаете этого?» – спросил он и ткнул указательным пальцем вверх. Негоциант поднял свечу, моргая посмотрел вверх и сказал: «Это судья». «Верховный судья?» – спросил К. и встал сбоку от негоцианта, чтобы понаблюдать за впечатлением, которое произведёт на него портрет. Негоциант с восторгом смотрел вверх. «Это верховный судья», – сказал он. «Интуиция у вас никудышная, – сказал К. – Да это самый низший среди всех следователей![§]» «Теперь вспоминаю, – ответил негоциант, – мне тоже довелось уже про это слышать». «Да разумеется же, – воскликнул К., – и как это я позабыл: естественно, вы уже должны были про это слышать». «Но позвольте, отчего же это?» – спрашивал негоциант снова и снова, между тем как[**] руки К. подвигали его к двери. Уже в коридоре снаружи К. спросил: «Однако вам известно, где спряталась Лени?» «Спряталась? – спросил негоциант. – Да нет же, она, должно быть, на кухне: варит адвокату суп». «А что же вы этого сразу не сказали?» – спросил К. «Да я как раз и собирался вас туда отвести, но вы меня отозвали», – отвечал[††] негоциант[‡‡], как будто сбитый с толку противоречивыми приказами. «Похоже, вы себя таким дошлым считаете, – сказал К., – ну давайте же, ведите!» На кухне К. никогда не был, она оказалась поразительно просторной и богато обставленной. Одна здешняя плита превосходила обыкновенную в три раза, прочих же деталей было не разглядеть, поскольку в данный момент кухня освещалась одной только маленькой лампой, висевшей при входе. У плиты стояла Лени, как всегда, в белом фартуке, и разбивала[§§] яйца в кастрюлю на спиртовой горелке. «Добрый вечер, Йозеф!» – сказала она, искоса глянув на него. «Добрый вечер!» – ответил К. и указал рукой на стоявший сбоку стул, на который и должен был усесться негоциант, что и было им исполнено[***]. А К. близко подошёл к Лени со спины, нагнулся над её плечом и спросил: «Это ещё кто такой?» Лени обняла К. одной рукой (другая мешала суп), притянула его к себе поближе и сказала: «Бедолага, нищий негоциант, некто Блок. Да ты только глянь на него». Оба они оглянулись. Негоциант сидел на том самом стуле, который указал ему К., сделавшуюся теперь бесполезной свечу он задул и зажимал пальцами фитиль, чтобы не начадить. «Ты была в одной рубашке», – сказал К. и повернул голову Лени обратно к плите. Она молчала. «Он твой любовник?» – спросил К. Она хотела было взяться за кастрюлю, однако К. перехватил обе её руки и сказал: «Отвечай давай!» Она сказала: «Ступай в кабинет, я тебе всё объясню». «Нет, – сказал К., – я желаю, чтобы ты объяснила здесь». Она повисла на нём и попыталась его поцеловать. Однако К. отстранил её и сказал: «Не желаю, чтобы ты меня теперь целовала». «Йозеф, – сказала Лени и просительно заглянула К. в глаза, – не станешь же ты меня ревновать к господину Блоку». «Руди[†††], – сказала она тут же, обращаясь к негоцианту, – давай, помоги же мне, ты ведь видишь, меня подозревают, оставь ты эту свечу». Можно было подумать, тот и ухом не ведёт, однако, как оказалось, он зорко следил за всем происходящим. «Я вот тоже не понимаю, с чего вам ревновать», – сказал он довольно буднично. «Собственно говоря, мне это тоже непонятно», – сказал К. и с улыбкой посмотрел на негоцианта. Лени громко рассмеялась, воспользовалась рассеянностью К., чтобы проскользнуть в его объятия и прошептала: «Оставь ты его, ты же видишь, что это за тип. Я немножечко приняла в нём участие, потому что он уж такой важный клиент адвоката, и ни по какой иной причине. А ты? Хотел бы ты ещё сегодня поговорить с адвокатом? Сегодня он очень болен, но если хочешь, я всё-таки про тебя доложу. Но на ночь ты у меня останешься, уж это без сомнения. Да ты ведь так давно у нас не бывал, даже адвокат про тебя спрашивал. Не забрасывай тяжбу! И ещё мне нужно сообщить тебе кое-что, что я узнала. А теперь первым делом снимай пальто!» Она помогла ему его снять, забрала у него шляпу, сбегала с вещами в прихожую, чтобы их повесить, потом примчалась назад и принялась следить за супом. «Что мне, сначала про тебя доложить или первым делом подать суп?» «Сначала про меня», – сказал К. Ему было досадно: изначально он намеревался подробно обсудить с Лени свои дела, и прежде всего столь неоднозначную отставку адвоката, однако присутствие негоцианта совершенно отбило у него охоту к этому. Но теперь уже своё дело стало ему представляться слишком важным для того, чтобы этот[‡‡‡] негоциантишка мог здесь решающим образом вмешаться, и поэтому он отозвал Лени, которая уже было двинулась с места. «Знаешь, вначале отнеси ему суп, – сказал он, – ему нужно подкрепиться для беседы со мной, силы ему потребуются». «Вы также клиент адвоката», – тихо проговорил, как бы утверждая, негоциант из своего угла. Но приняли его в штыки. «Вам-то что за дело?» – спросил К., Лени же сказала: «А ну, цыц!» «Так что сначала я несу ему суп, – сказала Лени и налила суп в тарелку. – Но тут надо опасаться того, что вскоре он уснёт, после еды он быстро засыпает». «То, что я ему скажу, его взбодрит», – сказал К., который всё-то желал дать понять, что намерен обсудить с адвокатом нечто важное, он хотел, чтобы Лени его спросила, в чём дело, и лишь тогда попросить у неё совета. Однако она скрупулёзно исполняла исключительно явно высказанные распоряжения. Проходя с чашкой мимо него, она намеренно мягко задела К. и прошептала: «Я доложу про тебя сразу, ещё прежде, чем он съест суп, чтобы[§§§] как можно скорее вновь тебя заполучить». «Ступай же, – сказал К., – давай ступай». «Будь же полюбезнее», – ответила она и с чашкой в руках напоследок крутнулась в дверях юлой.

К.[****] смотрел ей вслед; теперь он окончательно решил, что адвокат будет уволен, так что, пожалуй, это к лучшему, что ему не удалось больше поговорить об этом с Лени: вряд ли она обладала достаточной широтой видения ситуации в целом, принялась бы наверняка отсоветовать и, возможно, в самом деле на этот раз удержала бы К. от увольнения адвоката, так что он, чего доброго, так бы и остался при своих сомнениях и беспокойстве, но в конце концов через сколько-то времени всё же исполнил бы то, что решил, потому что решение это было слишком уж настоятельным. А чем раньше его исполнить, тем большего вреда можно избежать. И кроме того, возможно, на этот счёт его мог бы просветить негоциант.

К. повернулся; едва заметив это, негоциант вознамерился подняться с места. «Не вставайте», – сказал К. и подвинул стул к нему. «Так, значит, вы старинный клиент адвоката?» «Да, – ответил негоциант, – очень старинный». «И сколько же лет он ваш поверенный?» – спросил К. «Не знаю, смотря что вы подразумеваете, – сказал негоциант, – по хозяйственно-правовым вопросам – а я торгую зерном – адвокат представляет мои интересы с тех пор, как я возглавил фирму, то есть вот уже примерно двадцать лет, а в моей собственной тяжбе, на которую вы, вероятно, и намекаете, он также меня защищает с самого начала, получается, вот уже более пяти лет». «Нет, намного больше пяти, – прибавил он тут же и достал[††††] старый бумажник[‡‡‡‡], – тут у меня всё-всё записано, если угодно, я сообщу вам точные даты. Тяжело помнить всё. Видимо, моя тяжба тянется уже гораздо дольше, она началась вскоре после смерти жены, а это случилось уже более пяти с половиной лет тому назад». К. придвинулся к нему ближе. «А что, значит, адвокат берётся за обычные юридические вопросы?» – спросил он. Это смыкание суда с правоведением произвело на К. необычайно успокаивающее действие. «Конечно, – сказал негоциант, после чего зашептал К. на ухо. – Тут говорят даже, что в этих юридических вопросах он подкован лучше, чем в прочих». Но затем, похоже, он стал раскаиваться в своих словах: положил руку К. на плечо и сказал: «Очень вас прошу меня не выдать». К. успокаивающе похлопал его по ляжке и сказал: «Нет, я не доносчик». «Ведь он такой мстительный», – сказал негоциант. «Ну, уж против такого верного[§§§§] клиента он точно ничего не предпримет», – сказал К. «О, увы, нет , – сказал негоциант, – если вывести его из себя, он перестаёт во что-либо вникать, а к тому же, говоря по правде, я ему не верен». «Как это?» – спросил К. «Могу ли я вам это поверить?» – нерешительно спросил негоциант. «Мне кажется, просто должны», – ответил К. «Так вот, – сказал негоциант, – я вам это отчасти поведаю, но и вы также должны мне доверить тайну, чтобы впредь мы взаимно держались перед адвокатом друг за дружку». «Вы очень предусмотрительны, – сказал К., – однако я поверю вам такую тайну, которая вас совершенно успокоит. Так в чём, значит, заключается ваша неверность по отношению к адвокату?» «У меня, – сказал негоциант с сомнением в голосе и таким тоном, словно он признаётся в чём-то неблаговидном, – у меня помимо него есть ещё и другие адвокаты». «Но это ведь не так уж скверно», – сказал К., слегка разочарованный. «Здесь – нет, – сказал негоциант, который с самого своего признания тяжело дышал; впрочем, замечание К. придало ему уверенности. – Это не дозволяется. И что дозволяется менее всего, так это помимо так называемого[*****] адвоката нанимать ещё и подпольного[†††††] адвоката. А это-то я как раз и сделал: у меня помимо него ещё пять подпольных адвокатов». «Пять! – вскричал К.: его поразило уже само число. – Пять адвокатов помимо этого?» Негоциант кивнул: «И как раз теперь я договариваюсь ещё с шестым». «Но на что вам столько адвокатов?» – спросил К. «Мне нужны они все», – ответил негоциант. «Пояснить не желаете?» – спросил К. «Охотно, – сказал негоциант. – Прежде всего я всё-таки не желаю проиграть тяжбу, но это понятно само собой. По этой причине я просто не могу упускать из виду ничего такого, что могло бы пойти мне на пользу; даже когда в каком-то определённом случае виды на пользу лишь очень малы, я не должен пренебрегать также и ими. Поэтому я употребил на тяжбу всё, чем владею. Так, например, я вывел из своего предприятия все деньги: прежде мои конторские помещения занимали почти целый этаж, теперь же я довольствуюсь комнатушкой на задворках, где тружусь с одним учеником. Разумеется, такое сокращение было вызвано не только выводом средств, но ещё в большей степени моим уходом от дел. Когда хочешь сделать что-то по своей тяжбе, прочим можно заниматься лишь очень и очень мало». «Так, значит, вы и сами трудитесь в суде? – спросил К. – Вот про это я бы весьма охотно кое-что разузнал». «На этот счёт я могу рассказать совсем немного, – сказал негоциант. – Поначалу я и в самом деле пытался чего-то добиться, но вскоре отступился. Это чересчур изматывает, а достижения невелики. Хотя бы одно то, что работать там, вести переговоры оказалось – по крайней мере для меня – совершенно невозможно. Да величайшей стресс уже просто там сидеть и ожидать. Вы ведь и сами знаете, какой спёртый воздух в канцеляриях». «Но откуда вам известно, что я там был?» – спросил К. «Я находился как раз в посетительской, когда вы через неё проходили». «Что за случай! – воскликнул К., всецело увлечённый услышанным; при этом он совершенно позабыл про давешнюю несолидность негоцианта. – Так, значит, вы меня видели! Вы были в посетительской, когда я там проходил. Да, однажды я там проходил». «Ну, не такой уж это и случай, – отвечал негоциант. – Я бываю там едва ли не ежедневно». «Теперь мне, вероятно, тоже придется ходить туда часто, – сказал К., – вот только мне, пожалуй, впредь вряд ли будут оказывать такой почётный приём, как в тот раз. Все встали с мест. Можно было подумать, что я судья». «Нет, – сказал негоциант, – мы приветствовали тогда судебного сторожа. Про то, что вы – обвиняемый, нам было известно. Такие новости распространяются мгновенно». «Значит, про это вы уже знали, – сказал К., – но в таком случае, быть может, моё поведение показалось вам надменным. Про это ничего не говорили?» «Нет, – ответил негоциант, – напротив. Но всё это глупости». «И все-таки: что за глупости?» – спросил К. «Почему вы спрашиваете про это? – раздражённо спросил негоциант. – Похоже, вы ещё не знакомы с тамошними людьми и, быть может, поймёте это неверно. Вам следует поразмыслить о том, что в этих делах снова и снова речь заходит много о чём таком, относительно чего рассудка оказывается недостаточно, люди просто-напросто чересчур измотаны и рассеяны многоразличными обстоятельствами, а в качестве суррогата – предаются суевериям. Я говорю про других, но и сам вовсе их не лучше. Таким суеверием, к примеру, является то, что по лицу обвиняемого, и прежде всего по очертаниям его губ, многие берутся прозревать исход тяжбы. Так вот, эти люди утверждали, что вы, если судить по очертаниям ваших губ, несомненно будете в скором времени осуждены. Повторяю: это смехотворное суеверие, и к тому же в большинстве случаев оно полностью опровергается фактами, но когда живёшь в этом обществе, оказывается трудно не поддаться таким вот мнениям. Только вообразите, какое сильное воздействие может оказывать это суеверие[‡‡‡‡‡]! Вы ведь там обратились к одному, правда? Но он был едва в состоянии вам ответить. Разумеется, существует много причин для того, чтобы там сконфузиться, но одной среди них был в том числе и вид ваших губ. Позднее он поведал, что ему представилось, что по вашим губам ему удалось распознать также и знак собственного приговора». «По моим губам? – переспросил К., вытащил из кармана зеркальце и посмотрел на себя. – Но я не в состоянии ничего такого особенного прочесть по собственным губам. А вы?» «Я тоже нет, – сказал негоциант. – Ну совершенно ничего». «Как же суеверны эти люди!» – воскликнул К. «А я вам про что?» – сказал негоциант. «Но, значит, они много общаются друг с другом и обмениваются мнениями? – спросил К. – Я пока что держался совершенно особняком». «Вообще говоря, друг с другом они не общаются, – сказал негоциант, – это было бы и невозможно, ведь их так много[§§§§§]. К тому же общих интересов очень мало. Если подчас в какой-то группе зарождается вера в общий интерес, вскоре это оборачивается заблуждением. Предпринять против суда что-либо сообща оказывается невозможно. Всякий отдельный случай расследуется сам по себе, и суд это скрупулёзнейший. Так что сообща ничего не провернуть, и лишь отдельному человеку удаётся подчас чего-то тайком добиться; и только когда это достигнуто, про него узнают прочие; но никто не знает, как это вышло. Поэтому никакой общности нет, правда, время от времени в посетительской доводится встречаться с другими, но там разговаривают мало. Суеверные воззрения бытуют с незапамятных времён и прямо-таки умножаются сами собой». «Я видел там, в посетительской, господ, – сказал К., – их ожидание показалось мне таким бесполезным». «Ожидание не бесполезно, – сказал негоциант, – бесполезно только самостоятельное вмешательство. Я уже говорил, что теперь у меня помимо этого ещё пять адвокатов. Кто-то мог бы вообразить (да я сам поначалу в это верил), что теперь я мог бы полностью предоставить дело им. Но это совершенно неверно. Я могу оставить его на них даже ещё в меньшей степени, чем когда у меня был лишь один адвокат. Должно быть, это вам совершенно непонятно?» «Нет, – сказал К. и успокаивающе положил руку на руку негоцианта, дабы воспрепятствовать его чрезмерно ускоренной речи, – я хотел бы только вас попросить говорить чуть медленнее, это всё сплошь очень важные для меня вещи, а я не в состоянии как следует за вами следить». «Хорошо, что вы мне про это напомнили, – сказал негоциант, – вы ведь новичок, мальчишка здесь. Вашей тяжбе только полгода, не так ли? Да, я про это слышал. Такой вот свеженький процесс! А вот я всё это продумывал уже не счесть сколько раз, и для меня это – самоочевиднейшие выкладки». «Верно, вы рады тому, что ваша тяжба продвинулась уже так далеко?» – спросил К.: ему не хотелось напрямик спросить о том, как обстоят у негоцианта дела. Впрочем, чёткого ответа он не получил. «Да, я валандаюсь со своей тяжбой вот уж пять лет, – сказал негоциант и поник головой, – это не такое уж малое достижение». Затем он ненадолго замолчал. К. прислушался: не идёт ли Лени. С одной стороны, он не желал её прихода, потому что про многое ещё не спросил, а также не желал, чтобы Лени застигла его за этим доверительным разговором с негоциантом; с другой же стороны он сердился на то, что несмотря на его присутствие она остаётся у адвоката так долго, куда дольше, чем то было необходимо, чтобы подать суп. «Я прекрасно помню время, – начал негоциант по новой, и К. тут же вновь весь превратился во внимание, – когда моей тяжбе было столько же, сколько теперь вашей. Тогда у меня был лишь этот адвокат, но я был не слишком им доволен». “Тут-то я всё и узнаю”, – подумал К. и энергично закивал головой, словно это могло сподвигнуть негоцианта сказать всё, что знать стоило. «Моя тяжба, – продолжил негоциант, – не двигалась вперёд, правда, проходили следственные действия, и я каждый раз являлся, собирал материалы, предоставил суду все свои конторские книги, в чём, как я узнал позднее, вовсе не было необходимости, снова и снова посещал адвоката, а он всё подавал разные ходатайства». «Разные ходатайства?» – спросил К. «Да, разумеется», – сказал негоциант. «Для меня это очень важно, – сказал К. – В моём случае он всё ещё работает над первым ходатайством. Он ничего ещё не сделал. Теперь я вижу, что он постыдно мной пренебрегает». «У того, что ходатайство ещё не готово, могут иметься разные вполне основательные причины, – сказал негоциант. – Кроме того, в случае моих ходатайств впоследствии оказалось, что они совершенно бесполезны. Мне самому довелось одно прочесть благодаря любезности некоего судейского чиновника. Оно, надо признать, было весьма учёным, однако по сути бессодержательным. Прежде всего очень много латыни, а я её не понимаю, затем – на протяжении страниц – общие обращения к суду, а ещё лесть по адресу некоторых вполне определённых чинов, которые хоть и не были названы по имени, однако человек посвящённый в любом случае мог их отгадать, потом самовосхваление адвоката, в ходе которого он прямо-таки раболепно пресмыкался перед судом, и наконец анализ юридических казусов былых эпох, которые призваны были уподобляться моему случаю. Однако, анализ этот, сколько я мог его отследить, был исполнен весьма тщательно. Впрочем, при всём при том я вовсе не желаю высказывать суждения относительно работы адвоката, да и то ходатайство, что я прочёл, было лишь одно из нескольких, но, как бы то ни было, и про это я теперь и желал бы поговорить, тогда я никак не наблюдал какого-то продвижения вперёд в моей тяжбе». «Но какое продвижение вперёд было бы вам желательно?» – спросил К. «Весьма дельный вопрос, – с улыбкой сказал негоциант, – в этих делах вообще редко наблюдается продвижение вперёд. Но в ту пору я этого не знал. Я – предприниматель, и тогда это ещё соответствовало истине гораздо больше, чем теперь, я желал зримого продвижения, всё в целом должно было продвигаться к завершению или по крайней мере положение должно было явно улучшаться. Взамен этого проходили одни только допросы, имевшие по большей части одно и то же содержание: все ответы я уже затвердил наизусть, как отче наш; по нескольку раз за неделю ко мне на фирму, на квартиру или где там меня ещё можно было отыскать являлись рассыльные из суда: разумеется, это докучало (сегодня, по крайней мере в данном отношении, ситуация намного улучшилась, поскольку телефонный звонок доставляет куда меньше беспокойства), а тут ещё среди моих деловых партнёров[******], но в первую очередь среди моих родичей получили распространение слухи о моей тяжбе, так что ущерб наблюдался со всех сторон, и не было ни малейшего признака того, что хотя бы наипервейшее судебное разбирательство произойдёт в ближайшее время. Вот я и отправился к адвокату и ему пожаловался. Хоть он и пустился в обстоятельные объяснения, однако решительно отказался хоть в чём-то пойти мне навстречу: мол, никто не в состоянии повлиять на установление даты заседания, и настаивать на этом в ходатайстве, как требовал[††††††] я, просто-таки неслыханно, это погубит как меня, так и его. Я подумал: то, чего не желает или неспособен исполнить этот адвокат, захочет и сможет другой. Вот я и начал оглядываться в поисках другого адвоката. Желаю тут же предупредить: ни один так и не потребовал и не реализовал назначения даты основных слушаний, это и в самом деле невозможно, впрочем, с одним исключением, о котором я ещё упомяну, так что в данном отношении этот адвокат меня не обманул; в прочем же должен сказать, что я не сожалею о том, что обратился к другим адвокатам. Полагаю, вы уже много чего наслушались от доктора Гульда про подпольных адвокатов, вероятно, он изобразил их вам чрезвычайно презренными, и таковы они и есть на самом деле. Впрочем, всякий раз, когда он про них рассуждает и сравнивает с ними себя и своих коллег, в его соображения закрадывается небольшая ошибка, и я хотел бы между делом обратить на неё ваше внимание. Тогда он неизменно именует себя и других адвокатов своего круга, чтобы их отличить, “крупняками”, “крупными адвокатами”. Это ложь; то есть, разумеется, всякий волен называть себя “крупным”, если это ему по душе, но в данном случае определяющим оказывается исключительно судебная практика. Так вот, в соответствии с ней, наряду с подпольными адвокатами, существуют также ещё мелкие и крупные адвокаты. Данный адвокат и его коллеги, однако, являются всего только мелкими адвокатами, крупные же, про которых я только слышал, но никогда их не видал, пребывают на уровне, возвышающемся над мелкими гораздо значительнее, чем сами они возвышаются над презренными подпольными адвокатами». «Крупные[‡‡‡‡‡‡] адвокаты? – спросил К. – Это кто такие? Как к ним попасть?» «Значит, вам ещё никогда не доводилось о них слышать, – сказал негоциант. – Нет такого обвиняемого, который бы о них какое-то время не мечтал после того, как про них услышал. Так что лучше бы вам этим не обольщаться. Мне неведомо, кто такие крупные адвокаты, а попасть к ним и вовсе невозможно. Не знаю ни одного случая, про который можно было бы с уверенностью сказать, что они принимали в нём участие. Кого-то они защищают, но достичь этого по собственной воле невозможно: они защищают лишь того, кого желают защищать. Однако дело, за которое они принимаются, уж верно должно покинуть пределы суда низшей инстанции. В прочем же лучше о них и не думать, потому что в противном случае все обсуждения с прочими адвокатами, их советы и их услуги представляются слишком уж отвратительными и бесполезными: я и сам прошёл через то, что лучше всего было бы всё забросить, улечься дома в постель и ни про что больше не слышать. Разумеется, это опять-таки было бы глупее всего, да к тому же и в постели вашего спокойствия хватило бы ненадолго». «Так что вы тогда не слишком-то долго думали про крупных адвокатов?» – спросил К. «Недолго, – ответил негоциант и улыбнулся вновь. – К сожалению, полностью позабыть про них невозможно, и ночь особенно благоприятствует таким размышлениям. Но тогда ведь мне хотелось немедленного успеха, и поэтому я отправился к подпольным адвокатам[§§§§§§]».

«Как это вы ладком посиживаете!» – воскликнула Лени, которая вернулась с чашкой и осталась стоять в дверях. Они и в самом деле сидели, тесно придвинувшись друг к другу, так что при самом ничтожном повороте должны были столкнуться головами; негоциант, отличавшийся помимо своей малости ещё и тем, что горбил спину, принудил также и К., дабы что-либо услышать, сильно сгорбиться. «Ещё минуточку!» – воскликнул К., отстраняя Лени, и недовольно дёрнул[*******] рукой, всё ещё покоившейся на руке негоцианта. «Он пожелал, чтобы я ему рассказал про мою тяжбу», – пояснил негоциант Лени. «Да рассказывай, рассказывай», – сказала та. К негоцианту она обращалась ласково, но также и свысока, и это не понравилось К.: как он теперь узнал, человек этот всё же обладал определённой ценностью, во всяком случае, он располагал опытностью и отлично мог ею поделиться с другим. Вероятно, Лени судила о нём превратно. К. раздражённо следил за тем, как Лени забирает у негоцианта свечу, которую тот продолжал всё это время держать, вытирает его руку своим фартуком, а затем становится подле него на колени, чтобы счистить воск, накапавший со свечи ему на брюки. «Вы собирались мне рассказать про подпольных адвокатов», – сказал К. и, ничего больше не говоря, отодвинул руку Лени. «Ты чего это?» – спросила Лени, легонько шлёпнула К. и продолжала своё занятие. «Ах да, про подпольных адвокатов», – сказал негоциант и провёл по лбу рукой, словно обдумывая вопрос. Желая ему помочь, К. продолжал: «Вам хотелось немедленного успеха, и поэтому вы отправились к подпольным адвокатам». «Совершенно верно», – ответил негоциант, однако продолжения не последовало. “Верно, не желает об этом говорить при Лени”, – подумал К.; он подавил сильное желание немедленно услышать продолжение и не стал более наседать на негоцианта[†††††††].

«Ты доложила обо мне?» – спросил К. у Лени. «Разумеется, – отвечала та, – он тебя ждёт. Так что оставь теперь Блока, с Блоком ты сможешь поговорить и потом, он же здесь остаётся». К. всё ещё медлил. «Вы остаётесь здесь?» – спросил он негоцианта: он желал получить ответ от него самого, и он не хотел, чтобы Лени говорила про негоцианта, словно его здесь нет; сегодня он был прямо-таки полон тайной злобы на Лени. И снова отвечала одна только Лени: «Он часто здесь спит». «Спит здесь?» – воскликнул К.; он-то полагал, что негоциант лишь подождёт его здесь, пока он в пожарном порядке переговорит с адвокатом, а после они вместе уйдут и тогда уже основательно и без помех всё обсудят. «Да, – сказала Лени, – ведь не всякого же допускают к адвокату в любое время, как тебя, Йозеф. Ты, похоже, нисколько не удивляешься тому, что адвокат, несмотря на болезнь, всё же принимает в одиннадцать ночи. Ты воспринимаешь то, что делают для тебя друзья, как нечто совершенно само собой разумеющееся. Что ж, твои друзья, или по крайней мере я, делают это с охотой. Мне от тебя не нужно никакой иной благодарности помимо любви, да я и не нуждаюсь ни в чём ином: просто меня люби». “Любить тебя”, – подумалось было К. в первый момент, и лишь потом его озарило: “А ведь верно, я её люблю”. Тем не менее всем прочим он пренебрёг, а вслух сказал: «Он меня принимает потому, что я его клиент. Когда бы также и здесь требовалась чья-либо помощь, приходилось бы на каждом шагу клянчить и беспрерывно благодарить». «Никакого сладу с ним сегодня, правда?» – спросила Лени негоцианта. “А теперь отсутствующий – я”, – подумал К. и рассердился уже и на негоцианта, когда тот, перенимая ту же неучтивость, что проявила Лени, сказал: «Адвокат его принимает ещё и по другой причине. Дело в том, что его случай интереснее моего. А кроме того, его тяжба ещё в начале, так что, вероятно, не успела так сильно запутаться, вот адвокат и занимается ею с удовольствием. Позже это всё может перемениться». «Как же, как же, – сказала Лени и с улыбкой посмотрела на негоцианта, – вы только посмотрите, как он треплется! Да не верь ты ему, – здесь она обратилась уже к К., – ни на столечко. Насколько он мил, настолько же и болтлив. Возможно, адвокат его ещё и поэтому не переносит. Но всяко принимает он его только под настроение. А уж как я билась, чтобы это переменить, да всё понапрасну. Только вообрази: иной раз я докладываю про Блока, так он принимает его лишь на третий день. Если же в момент, как Блока вызовут, его не оказывается на месте, пиши пропало: нужно про него докладывать ещё раз. Потому-то я и позволила Блоку спать здесь, ведь и на самом деле случалось так, что он вызванивал его среди ночи. Так что теперь Блок – в готовности также и ночью. Правда, теперь уж бывает и так, что адвокат, когда обнаруживается, что Блок под рукой, отзывает своё же распоряжение его впустить». К. вопросительно посмотрел на негоцианта. Тот кивнул и проговорил с той же открытостью, с какой прежде беседовал с К. – возможно, правда, от смущения он не мог сосредоточиться: «Верно, со временем становишься так зависим от адвоката». «Да он жалуется только для вида, – вступила Лени[‡‡‡‡‡‡‡], – а вообще-то он охотно здесь спит, как уже нередко мне сознавался сам». Она подошла к небольшой двери и разом её распахнула. «Хочешь глянуть на его спальню?» – спросила она. К. подошёл и с порога заглянул в низенькое лишённое окон[§§§§§§§] помещение, полностью заполненное узкой койкой. Чтобы в неё лечь, необходимо было перешагнуть через спинку. В изголовье имелось углубление в стене, и там стояли образцово выстроенные свеча, чернильница и перо, а также стопа бумаги, вероятно, документы по тяжбе[********]. «Вы спите в комнате прислуги?» – спросил К. и повернулся назад к негоцианту. «Лени освободила её для меня, – ответил[††††††††] тот, – это чрезвычайно удобно». К. долго в него всматривался; возможно, первое впечатление, которое создалось у него от негоцианта, было всё же верным: опыт у него имелся, поскольку его тяжба тянулась уже давно, однако за этот опыт ему пришлось дорого заплатить. Внезапно сам вид негоцианта сделался ему невыносимым. «Ну, так и укладывай его в постель!» – закричал он Лени, которая, казалось, не вполне его понимала. Сам же он[‡‡‡‡‡‡‡‡] намеревался отправиться к адвокату и[§§§§§§§§] через расставание с ним отделаться не только от него, но освободиться также и от Лени, и от негоцианта. Однако ещё прежде, чем он достиг двери, негоциант тихо к нему обратился[*********]: «Господин поверенный!» К. повернул злое лицо к нему. «Вы[†††††††††] забыли своё обещание, – сказал негоциант и просительно потянулся к К. с места, на котором сидел, – вы ещё собирались рассказать мне свою тайну». «Правильно, – сказал К. и скользнул взглядом по Лени, которая внимательно за ним наблюдала, – так вот слушайте же; впрочем, это уже никакая не тайна. Я отправляюсь теперь к адвокату, чтобы его уволить». «Он его увольняет!» – воскликнул негоциант, вскочил со стула и забегал по кухне с воздетыми руками. Он кричал снова и снова: «Он увольняет адвоката!» Лени собралась было недолго думая наброситься на К., но на пути у неё подвернулся адвокат[‡‡‡‡‡‡‡‡‡], за что она кулаком отпустила ему тумака[§§§§§§§§§]. Всё ещё сжимая руки в кулачки она побежала затем следом за К., однако у того было перед ней большое преимущество. Так что когда Лени его нагнала, он был уже в комнате адвоката. Он почти закрыл за собой дверь, однако Лени удержала створку от закрывания, вставив в неё ногу, ухватила его за плечо и попыталась вытащить наружу. Но он так сильно сжал её запястье, что ей пришлось со стоном разжать хватку. Войти сразу же в комнату она не отважилась, а К. запер дверь на ключ[**********].

«Я жду вас уже очень давно», – проговорил адвокат с постели, отложил на ночной столик документ[††††††††††], который читал при свете свечи, и надел очки, сквозь которые пристально посмотрел на К. Вместо извинения К. сказал: «Я скоро уйду». Адвокат[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] оставил замечание К. без внимания, поскольку то было не извинение, и сказал: «Впредь я больше не стану вас допускать[§§§§§§§§§§] в столь позднее время». «Это вполне отвечает также и моим пожеланиям», – сказал К. Адвокат посмотрел на него вопросительно. «Садитесь», – сказал он. «Как вам угодно», – сказал К., отодвинул стул от ночного столика и уселся. «Кажется, вы заперли дверь», – сказал адвокат. «Да, – ответил К., – это из-за Лени». В его намерения не входило кого-либо щадить. Однако адвокат спросил: «Что, опять она навязывается?» «Навязывается?» – переспросил К. «Да», – ответил адвокат. При этих своих словах он рассмеялся, чем спровоцировал приступ кашля, но после, когда приступ прошёл, начал смеяться опять. «Я так полагаю, у вас уже был случай заметить её навязчивость?» – спросил он и похлопал К. по руке, которую тот рассеянно опёр[***********] на ночной столик, теперь же поспешно отнял. «Вы не придаёте этому большого значения, – сказал адвокат, между тем как К. молчал, – ну, так тем лучше. В противном случае мне, быть может, следовало бы перед вами извиниться. Уж такая у Лени странность, которую я, впрочем, с давних пор ей прощаю и про которую я также не стал бы говорить, когда бы вы как раз теперь не заперли[†††††††††††] дверь. Странность эта – впрочем, вам-то, уж верно, мне следовало бы это растолковывать менее всего, но вы так изумлённо[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] на меня смотрите, вот оттого-то я это и делаю – так вот, эта странность заключается в том, что в представлении Лени большинство подсудимых – красавцы. Вот она на всех и вешается, всех любит, впрочем, похоже, и её также любят все; а потом, чтобы меня развлечь, она много рассказывает мне про это, когда я ей дозволю. Вся эта история поражает меня далеко не так, как, похоже, поражает она вас. Если взглянуть на всё это под верным углом, то обвиняемые и в самом деле зачастую покажутся красавцами. Впрочем, это примечательное, можно даже сказать, естественнонаучное явление. Разумеется, в качестве следствия обвинения имеет место изменение во внешнем виде – вовсе даже неприметное, не поддающееся точному определению. Ведь – совсем не так, как в прочих судебных случаях – многие тут остаются со своим обычным образом жизни, так что если у них имеется хороший адвокат, который о них заботится, то тяжба не очень-то им и мешает. И всё же те, кто обладают в данном отношении опытом, в состоянии выделить обвиняемых из самой громадной толпы – по одному, до единого человека. “Но как?” – спросите меня вы. Мой ответ вас не удовлетворит. Дело в том, что как раз обвиняемые-то и оказываются здесь самыми красивыми[§§§§§§§§§§§]. Возможно, красивыми их делает не вина, поскольку (по крайней мере так подобает говорить мне как адвокату) ведь не все среди них виновны, как и, возможно, не будущее наказание делет их красивыми теперь, потому что не всех же из них постигнет кара, а, значит, это может быть связано исключительно с запущенными против них процедурами, которые каким-то образом на них отражаются. Впрочем, даже среди красивых попадаются отменные красавцы. Но красивы они все, даже Блок, этот жалкий червь».

К тому моменту, когда адвокат кончил, К. полностью взял себя в руки, в ответ на последние его слова он даже особенно выразительно кивал, тем самым подводя себя к удостоверению старинного своего воззрения, в соответствии с которым адвокат всякий раз, а значит, и теперь прикладывает усилия к тому, чтобы развлечь его с помощью высказываний общего характера, не имеющих отношения к делу, и отвлечь от основного вопроса относительно того, что именно было им исполнено по делу К., причём фактически, а не на словах. Видимо, адвокат подметил, что на этот раз К. оказывает ему более энергичное сопротивление, чем когда-либо ещё, потому что теперь он умолк, дабы дать К. возможность высказаться самому, а после спросил, поскольку К. так и не заговорил: «А вы сегодня ко мне по какому-то определённому делу явились?» «Да, – ответил К. и, чтобы лучше видеть адвоката, чуть заслонил рукою глаза от свечки, – я хотел вам сказать, что с сегодняшнего дня лишаю вас права меня представлять». «Я вас верно понял?» – спросил адвокат; он наполовину приподнялся в постели и опёрся одной рукой на подушку. «Полагаю, верно», – сказал К., напряжённо, весь подобравшись, как в дозоре, сидевший на своём месте. «Что же, мы ведь можем обсудить также и этот план», – сказал адвокат после крошечной паузы. «Нету там больше никакого плана», – сказал К. «Возможно, – сказал адвокат, – и всё же нам бы не хотелось спешить и поступать необдуманно». Он употребил слово “нам”, словно в его намерения не входило давать К. свободу и будто он желал, если уж ему нельзя было долее оставаться его представителем, то по крайней мере быть его консультантом. «А разве кто спешит? – сказал К., медленно поднялся с места и встал позади стула. – Всё обдумано досконально и, быть может, даже излишне долго. Решение окончательно». «Тогда позвольте мне сказать вам всего только несколько слов, – адвокат отодвинул перину и уселся на краю кровати. Его голые ноги, покрытые седыми волосами, дрожали от холода[************]. Он попросил К. подать ему покрывало с кушетки. К. подал покрывало и сказал: «Вы[††††††††††††] безо всякой нужды рискуете простудой». «Ну, повод-то достаточно важен, – сказал адвокат, укутывая торс периной, а затем обёртывая ноги покрывалом. – Ваш дядя – мой друг, да и сами вы за это время мне полюбились. Я открыто в этом признаюсь. Мне нет нужды этого стыдиться». Эти трогательные рассуждения старика были К. очень не по душе, потому что они вынуждали его к более пространным объяснениям, которых он бы охотно избежал, а сверх того они сбивали его с толку, в чём он открыто сознавался себе сам, при том, что они, впрочем, ни в коем случае не могли его принудить отказаться от принятого решения. «Благодарю вас за любезное отношение, – сказал он, – я также признаю, что вы приняли участие в моём деле со всей энергией, на которую только способны, и так, как представлялось вам выгодным для меня. Однако в последнее время я пришёл к убеждению, что этого недостаточно. Естественно, я никогда не стану пытаться переубедить вас, куда более зрелого и опытного человека; и если подчас я невольно пытался это сделать, прошу меня простить. Но дело, как выразились вы сами, обстоит достаточно серьёзно, и, по моему убеждению, необходимо[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] вмешаться в процесс гораздо энергичнее, чем это происходило до сих пор». «Я вас понимаю, – сказал адвокат, – вы нетерпеливы». «Я не нетерпелив, – ответил К. с лёгким раздражением и перестал подбирать слова так тщательно. – Вы должны были заметить при самом первом моём посещении, когда я явился к вам со своим дядей, что я не слишком-то заботился о тяжбе[§§§§§§§§§§§§], так что если бы мне, так сказать, насильно про неё не напоминали, я бы совершенно про неё позабыл. Однако мой дядя настоял на том, чтобы я передал вам право меня представлять, и я пошёл на это, чтобы сделать ему приятное. Но тогда ведь следовало ожидать, что отныне тяжба будет для меня проходить ещё легче, чем прежде, потому что ведь как-никак представительство передают адвокату, чтобы чуть свалить с себя тяжесть, связанную с тяжбой. Однако вышло всё наоборот. Никогда прежде у меня не было таких колоссальных забот, связанных с тяжбой, как с того момента, когда вы начали меня представлять. Когда я оставался один, я не принимал в своём деле никакого участия, однако едва это ощущал, а теперь, напротив, у меня имеется представитель, всё уже было готово к тому, чтобы что-то произошло, я непрестанно и со всё большим напряжением ждал вашего вмешательства, однако оно так и не наступило. Правда, вы неизменно меня питали различными сообщениями относительно суда, которые я, возможно, не мог бы получить ни от кого другого. Однако теперь, когда тяжба[*************] хватает меня уже непосредственно за живое, причём прямо-таки исподтишка, мне этого мало». К. оттолкнул стул и встал, распрямившись и заложив руки в карманы пиджака. «Судя по накопленному опыту, начиная с определённого момента, – тихо и спокойно заговорил адвокат, – ничего существенно нового уже не происходит. Как же много моих посетителей, находившихся примерно на той же стадии тяжбы, стояли передо мной, подобно вам, и произносли примерно те же самые речи». «Но в таком случае, – сказал К., – все эти похожие на меня посетители были столь же правы, как и я. Это нисколько меня не опровергает». «А я и не собирался вас этим опровергать, – ответил адвокат, – я хотел только ещё прибавить, что от вас я мог бы ожидать большей способности к критическому суждению, чем у прочих, особенно в связи с тем, что я в большей степени посвятил вас в судебную кухню и в мою собственную деятельность, нежели делаю это обыкновенно с прочими посетителями. А теперь я вынужден наблюдать, что, несмотря ни на что, вы всё-таки недостаточно мне доверяете. Ну, вы мне и задачу задали!». Как же унижался адвокат перед К.! Куда только подевалась его сословная честь, которая должна была быть особенно чувствительной как раз в данном вопросе. И почему же он на это шёл? Судя по всему, то был[†††††††††††††] весьма загруженный практикой адвокат, а сверх того богатый человек, так что сами по себе его не могли так уж сильно заботить ни карьерный рост, ни потеря клиента. Сверх этого он был хлипкого здоровья, так что сам должен был стремиться, чтобы работы стало поменьше. И несмотря на это всё он так цепко держался за К.! Почему? Была ли это личная привязанность к дяде или же тяжба К. действительно представлялась ему настолько незаурядной, что он надеялся отличиться в ней, будь то ради К. или же (и такой возможности также не следовало исключать) ради своих друзей в суде? Догадаться о чём-то по нему самому было совершенно невозможно, как ни вглядывался в него – уже совершенно бесцеремонно – К. Совсем недалеко было до предположения, что он с намеренно непроницаемым выражением на лице ожидает действия своих слов. Но, вероятно, он истолковал молчание К. чрезмерно благоприятно для себя, поскольку заговорил теперь уже так: «Должно быть, вы заметили, что хотя у меня просторная канцелярия, однако я не держу никаких помощников. Прежде это было не так, было время, когда на меня трудились[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] молодые юристы[§§§§§§§§§§§§§], теперь же я работаю один. Отчасти это связано с изменениями в моей практике, поскольку я всё в большей степени ограничиваю себя судебными делами наподобие вашего, отчасти же со всё более глубокими познаниями, приобретаемыми мной в этих делах. Я обнаружил, что никому не могу перепоручить эту работу, если только не желаю погрешить против своих клиентов и той задачи, которую на себя взвалил. Однако принятое мной решение самолично исполнять всю работу привело к естественным последствиям: мне пришлось ответить отказом почти на все прошения относительно представительства и согласиться лишь на те, что были мне наиболее близки. Что ж, находится немало тварей, и даже на малом от меня удалении, которые жадно набрасываются на любую малость, которую я от себя отбрасываю. А сверх этого от перенапряжения я занедужил. И всё же о своём решении не жалею, возможно, мне следовало отказать большему числу подзащитных, однако то, что я всецело отдался тем тяжбам, за которые взялся, было оправдано как нечто безусловно необходимое и увенчалось успехом. Как-то раз в каком-то сочинении я наткнулся на прекрасное определение различия между представительством интересов в обычных юридических коллизиях и в данных судебных тяжбах. Там говорилось так: “Один адвокат ведёт своего подзащитного к приговору на помочах, второй же с самого начала взваливает его себе на плечи и тащит до самого приговора и после него, так и не опустив наземь”. Так и есть. Но было бы не совсем верно утверждать, что я никогда не сожалею об этой большой работе. Когда она оказывается полностью непризнанной, вот так, как в случае с вами, – лишь тогда я едва ли о ней не сожалею». Речь эта скорее раздражила К., чем убедила его. Ему чудилось, что в тоне адвоката как-то можно было распознать, что его ждёт, если он уступит: вновь начнутся посулы, ссылки на неуклонно продвигающееся вперёд ходатайство, на улучшение в настроении судейских, но также и на большие препятствия в работе, – короче, всё, что было ему уже до отвращения известно, будет вновь извлечено, дабы вновь обманывать К. неопределёнными надеждами и мучить его неопределёнными угрозами. Надо было окончательно этому воспрепятствовать, и потому он сказал[**************]: «Что же вы намерены предпринять по моему делу, если за вами сохранится право меня представлять?» Даже с этим оскорбительным вопросом адвокат смирился и ответил: «Продолжать далее то, что я уже для вас предпринял». «Так я и знал, – сказал К. – Ничего больше не хочу слышать». «Я предприму ещё одну попытку, – сказал[††††††††††††††] адвокат, словно то, что выводило К. из себя, касалось не К., а его самого. – Дело в том, что есть у меня подозрение, что вы сбиты с толку и даёте неверную оценку не только моей правовой поддержке, но и прочему своему поведению, оттого, что, несмотря на то, что вы – обвиняемый, с вами обращались излишне хорошо или, выражаясь вернее, не занимались вами как следует, во всяком случае, внешне это выглядело именно так. Причина для этого имеется также и в данном случае, ведь пребывать в оковах нередко оказывается лучше, нежели оставаться на свободе. И всё же я бы хотел показать вам, как обращаются с прочими обвиняемыми: быть может, вам удастся извлечь из этого урок. Именно, теперь я[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] вызову Блока, вы же отоприте дверь и сядьте здесь, у ночного столика». «Охотно», – сказал К. и исполнил то, чего потребовал адвокат: он был всегда готов узнавать что-то новое. Но желая на всякий случай убедиться, что беспокоиться нет причин, он ещё переспросил: «Однако вы ведь приняли к сведению, что я лишаю вас права меня представлять?» «Да, – ответил адвокат, – но вы сможете дать обратный ход ещё сегодня». Он вновь улёгся в постель, натянул перину до подбородка и повернулся к стене. Затем он позвонил.

Лени явилась почти одновременно со звонком[§§§§§§§§§§§§§§], проворно взглядывая на присутствующих, она попыталась узнать, что произошло; то, что К. спокойно сидит подле адвокатовой постели, казалось[***************], её успокоило. С улыбкой кивнула она пристально смотревшему на неё К. «Веди Блока!» – сказал адвокат. Однако вместо того, чтобы его привести, она только лишь вышла за дверь, прокричала: «Блок! К адвокату!», после чего проскользнула в комнату вновь – вероятно, вследствие того, что адвокат так и остался лежать отвернувшись к стене и ни о чём не заботился – и встала позали стула К.[†††††††††††††††] Но теперь она принялась ему мешать, то прислоняясь к спинке его стула, то пробегая руками – впрочем, весьма ласково и бережно – ему по волосам, то поглаживая его щёки. В конце концов К. попытался ей в этом воспрепятствовать, ухватив её за руку[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡], которую она ему после некоторой борьбы всё же уступила.

Блок явился тут же по призыву, однако остался стоять перед дверью: похоже, он раздумывал, стоит ли ему входить. Он высоко поднял брови и наклонил голову, словно прислушиваясь, не прозвучит ли приказание явиться к адвокату повторно. К. мог бы его подбодрить и склонить к тому, чтобы войти, однако он уже твёрдо решил окончательно порвать не только с адвокатом, но и вообще со всем, что находилось в этой квартире, и потому вёл себя пассивно. Молчала также и Лени. Блок заметил, что никто его, по крайней мере, не гонит, и вошёл в комнату на цыпочках[§§§§§§§§§§§§§§§]; при этом лицо его было напряжённым, а руки судорожно заведены за спину. Дверь он оставил открытой на случай возможного отступления. На К. он не глядел вовсе, но исключительно на высокую перинную постель, за которой вовсе не было видно адвоката, вплотную придвинувшегося к стене[****************]. Здесь, однако, послышался его голос: «Блок тут?» – спросил он. Вопрос этот прямо-таки нанёс Блоку, продвинувшемуся уже довольно далеко, удар в самую грудь, а после – ещё один, по спине, он зашатался и, замерев в глубоком поклоне, сказал: «К вашим услугам». «Чего тебе? – спросил адвокат. – Ты явился не вовремя». «Но разве меня не вызвали?» – ответил Блок, обращаясь в большей степени к себе самому, чем к адвокату, он вытянул руки перед собой, как бы защищаясь, и был уже готов убежать прочь. «Тебя вызывали, – сказал адвокат, – и всё же ты явился не вовремя». И, помолчав, он прибавил: «Ты вечно являешься не вовремя». С тех пор, как заговорил адвокат, Блок уж больше не смотрел на постель, он неподвижно вперился куда-то в угол, и лишь прислушивался, словно вид говорившего был чересчур ослепителен, так что он не в силах был его снести. Впрочем, прислушиваться ему было также затруднительно, потому что адвокат говорил в стену, да ещё тихо и торопливо. «Вам угодно, чтобы я ушёл?» – спросил Блок. «Раз уж явился, – сказал адвокат, – оставайся!» Возникало впечатление, что адвокат не исполнил пожелание Блока, но пригрозил ему теми же розгами, ибо лишь теперь Блока начало по-настоящему колотить. «Я был вчера, – сказал адвокат, – у моего друга, третьего судьи, и мало-помалу перевёл разговор на тебя. Желаешь знать, что он сказал?» «О, прошу вас!» – сказал Блок. Поскольку адвокат ответил не сразу, Блок повторил свою просьбу ещё раз и наклонился было, словно собираясь стать на колени. Но тут на него обрушился К.: «Ты что делаешь?» – воскликнул он. Поскольку же Лени хотела ему помешать с этой репликой, он ухватил её и за вторую руку. Причём хватка его была совсем даже не ласковая: вот она и заохала, пытаясь у него руки вырвать. Однако за восклицание К. был наказан Блок, поскольку адвокат спросил его: «Ну, так кто твой адвокат?» «Это вы», – ответил Блок. «А помимо меня?» – спросил адвокат. «Никого кроме вас», – сказал Блок. «Ну, вот и не слушай больше никого», – сказал адвокат. На это Блок был согласен целиком и полностью, он бросал на К. злобные взгляды и энергично[††††††††††††††††] тряс головой в знак неодобрения. Переведи кто-нибудь его мимику и жесты в слова, это была бы самая отборная брань. И с этим-то человеком К. собирался дружески беседовать о своём деле! «Я больше не буду ни в чём тебе препятствовать, – сказал К., откидываясь на спинку стула. – Вставай на колени или ползи на четвереньках: в общем, делай, что заблагорассудится, меня это нисколько не заботит». И всё же Блок обладал чувством собственного достоинства, во всяком случае по отношению к К., потому что он направился к нему, потрясая кулаками, и выкрикнул настолько громко, насколько ему хватило духу при адвокате: «Вы не должны так со мной говорить, это недопустимо. Почему вы меня оскорбляете? Да ещё здесь, в присутствии господина адвоката, где нас обоих, вас и меня, терпят только из милости? Вы нисколько не лучше меня, потому что вы также обвиняемый, и против вас также ведётся тяжба. И если несмотря на это вы продолжаете оставаться благородным человеком, то ведь и я точно такой же человек, а может, ещё и почище вас. Но если вы почитаете себя в привилегированном положении в связи с тем, что вы вот можете здесь спокойно сидеть и спокойно внимать, в то время как я, как выразились вы, ползаю тут на четвереньках, то я напомню вам старинное юридическое высказывание: движение для подозреваемого куда лучше покоя, потому что тот, кто остаётся на месте, всегда может, сам про то не подозревая, оказаться на чаше весов и взвешен вместе со своими грехами». К. ничего не сказал, а только, не отводя глаз, таращился на этого исступлённого человека. Что за изменения произошли с ним уже за последний час! Неужто это тяжба так швыряла его словно щепку, не давая признать, кто ему друг, а кто – враг? Разве Блок не видел, что адвокат намеренно его унижает, не имея на этот раз никакой иной цели, кроме как почваниться перед К. своею над ним властью и[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] тем самым, быть может, покорить также и К.? Если же Блок был[§§§§§§§§§§§§§§§§] не в состоянии это постичь[*****************] либо если он настолько страшился адвоката, что такое знание никак не могло ему помочь[†††††††††††††††††], то как могло случиться, что он всё же был настолько дошл или же настолько дерзок, что обманывал адвоката и скрывал от него, что помимо него заставлял на себя трудиться ещё и других адвокатов? И каким это образом отваживался он нападать на К., когда тот был в состоянии тут же разгласить его тайну? Однако он отважился даже на нечто большее: он подступил к постели адвоката и принялся жаловаться на К. уже и здесь: «Господин адвокат, – говорил он, – слыхали[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] ли вы, как разговаривал со мной этот тип? Его тяжбе всего-то ничего, и вот он берётся поучать меня, человека, который ведёт тяжбу уже пять лет. Он даже поносит меня. Сам ничего не знает, а поносит меня, при том, что я, насколько хватает моих скудных сил, прекрасно выучил, чего требуют приличие, долг и правовой обычай». «Не беспокойся ни о ком, – сказал адвокат, – но исполняй то, что представляется тебе правильным». «Разумеется», – отвечал Блок, словно бы внушая себе мужество, после чего, бросив проворный взгляд вбок, он стал на колени прямо возле самой кровати. «Я уже на коленях, мой адвокат!» – сказал он[§§§§§§§§§§§§§§§§§]. Однако адвокат молчал[******************]. Блок осторожно погладил перину рукой. Посреди воцарившейся теперь тишины Лени произнесла[††††††††††††††††††], освобождаясь из рук К.: «Ты делаешь мне больно. Пусти меня. Я иду к Блоку». Подойдя к нему, она уселась на край постели. Блок чрезвычайно ей обрадовался, весьма живыми, однако безмолвными жестами он тут же принялся просить её заступиться за него перед адвокатом. Очевидно, адвокатовы сообщения нужны были ему позарез, однако, быть может, лишь для того, чтобы дать ими воспользоваться прочим своим адвокатам. Судя по всему, Лени точно знала, как подступиться к адвокату, она указала[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] на адвокатову руку и сложила губы, словно для поцелуя. Блок тут же припал к руке в поцелуе, а затем, по требованию Лени, повторил его ещё раз. Однако адвокат всё хранил молчание. Тут Лени склонилась над адвокатом, причём когда она так потянулась, сделались видны прекрасные очертания её фигуры, и, низко склонясь к его лицу, принялась гладить его длинные седые волосы. Это наконец принудило его к ответу. «Я сомневаюсь, говорить ли ему», – сказал адвокат, и можно было видеть, как он едва заметно трясёт головой, быть может, для того, чтобы с большей полнотой ощутить давление Лениной руки. Блок внимал с опущенной головой, словно самим этим слушанием он преступал некую заповедь. «Так почему же ты сомневаешься?» – спросила Лени. У К. было чувство, словно он слушает выученный разговор, повторявшийся уже неоднократно, и имеющий ещё часто повторяться в будущем, так что лишиться новизны он не мог для одного только Блока. «И как же он вёл себя сегодня?» – спросил адвокат, так ничего не отвечая[§§§§§§§§§§§§§§§§§§]. Лени, прежде чем ответить, посмотрела вниз на Блока и недолго понаблюдала за тем, как он протянул к ней руки и умоляюще их потёр одна о другую. Наконец, она кивнула с серьёзной миной, повернулась к адвокату и сказала: «Он вёл себя тихо и прилежно». Пожилой[*******************] негоциант, долгобородый старец умолял молодую девушку свидетельствовать в свою пользу! Пускай даже сюда примешивались какие-то потаённые соображения, всё равно ничто не могло служить оправданием такого в глазах ближнего. Зрелище это едва ли не бесчестило самого зрителя. К. не мог взять в толк, как мог адвокат помышлять о том, чтобы завоевать его на свою сторону таким вот представлением. Если К. не прогнал его прежде, то данной сценой адвокату удалось этого добиться. Так вот как действовали адвокатовы методы, которым К. по счастью подвергался не так долго: они вели к тому, что в конце концов клиент забывал про всё на свете, а надеялся лишь на то, что как-то дотащится до конца тяжбы по этому тупиковому пути. Это был уже никакой не клиент, то был рабски преданный адвокатов пёс. Повели тот ему теперь заползти под кровать, словно в конуру, и начать оттуда лаять – он бы с наслаждением это исполнил. К. испытующе и вдумчиво внимал, словно получил задание доподлинно воспринять всё, что здесь говорилось, дабы впоследствии сообщить об этом в какой-то высшей инстанции и представить там подробный отчёт. «Что же он делал целый день?» – спросил адвокат. «Чтобы он не путался у меня под ногами, – сказала Лени, – я заперла его в комнате горничной, где он обычно и находится. Через окошечко в двери я время от времени могла наблюдать, что он делает. Он всё время стоял на постели на коленях, расстелив на подоконнике те бумаги, которые ты ему дал, и их читал. Это произвело на меня благоприятное впечатление: ведь окно выходит в[†††††††††††††††††††] вентиляционный колодец, так что свет оттуда почти не падает. И то, что несмотря на это Блок читал, указало мне, насколько он послушен». «Рад это слышать, – сказал адвокат. – А что, читал он с пониманием?» На протяжении этого разговора Блок не переставал шевелить губами, он явно формулировал те ответы, которые надеялся услышать от Лени. «Разумеется, на такой вопрос, – ответила Лени, – я не могу ответить с определённостью. Во всяком случае я видела, что читает он усердно. Он целый день читал одну страницу и при чтении водил по строчкам пальцем. Всякий раз, когда я заглядывала, он вздыхал[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡], словно чтение стоит ему незаурядных усилий. Надо полагать, те бумаги, что ты ему выдал, трудны для понимания». «Верно, – сказал адвокат, – этого у них не отнять. К тому же не думаю, что он в них что-то смыслит. Они лишь должны дать ему представление, насколько тяжкую борьбу я веду, чтобы его защитить. И ради кого веду я эту тяжкую борьбу? Ради – даже сказать смешно – ради Блока! Пусть проникнется сознанием также и того, что это значит. А что, занимался он без устали?» «Почитай что безотрывно, – отвечала Лени, – только раз попросил у меня напиться. Тут я ему подала в окошечко стакан воды. После, около восьми я его выпустила и покормила». Блок искоса скользнул по К. взглядом, словно про него рассказывали нечто достославное, так что это должно было произвести впечатление также и на К. Теперь он, как казалось, был исполнен добрых предчувствий, двигался свободнее и ёрзал на коленях туда и сюда. Тем явственней оказался внезапный паралич, приключившийся с ним при последовавших словах адвоката. «Ты его захваливаешь, – сказал адвокат. – Но как раз от этого мне так тяжело говорить. Дело в том, что судья высказался неблагосклонно – как про самого Блока, так и про его тяжбу». «Неблагосклонно? – переспросила Лени. – Но как так?» Блок глядел на неё так напряжённо, словно провидел в ней способности всё же обратить в свою пользу давно произнесённые слова судьи. «Неблагосклонно, – повторил адвокат. – Он был даже весьма неприятно поражён, когда я завёл речь про Блока. “Не говорите мне о Блоке”, – сказал он. “Но он мой клиент”, – ответил я. “Вы позволяете собой злоупотреблять”, – сказал он. “Я полагаю, что его дело ещё не проиграно окончательно”, – сказал я. “Вы позволяете собой злоупотреблять”, – повторил он. “Не думаю, – сказал я. – Блок весьма прилежен в тяжбе, он безотрывно держит руку на пульсе. Он почти живёт у меня, чтобы постоянно быть в курсе событий. Такое прилежание дорогого стоит. Конечно, в личном общении он неприятен, у него отвратные манеры, он нечистоплотен, однако что касается процессуальной стороны дела – он просто безупречен”. Я так и сказал: “безупречен”, с намеренным преувеличением. На это он сказал: “Блок просто хитёр. Он накопил много опыта, так что прекрасно понимает, как затянуть тяжбу. Однако его неведение намного превышает его хитрость. А вот что он скажет, если узнает, что его тяжба ещё даже и не начиналась, что к её началу не было подано даже сигнального звонка?”» «Спокойно, Блок», – сказал адвокат, поскольку Блок начал неуверенно подниматься с колен, вероятно, желая просить объяснений. То, что адвокат обратился к Блоку напрямую с более развёрнутой речью, случилось в первый раз за всё время. Его утомлённый взор наполовину устремлялся в пустоту, наполовину же ниспадал на Блока, который под его тяжестью вновь медленно опустился на колени. «Это выражение судьи не имеет для тебя ровно никакого значения, – сказал адвокат. – Так что не пугайся всякого слова. Если такое повторится ещё раз, я более ничего не стану тебе рассказывать. Фразы невозможно начать без того, чтобы ты не посмотрел так, словно вот теперь настаёт твой окончательный приговор. Постыдился бы моего клиента! И ещё ты подрываешь то доверие, которое он ко мне испытывает. А чего бы ты хотел? Ты всё ещё жив, всё ещё находишься под моей защитой. Ох уж этот неразумный страх! Ты где-то прочитал, что во многих случаях окончательный приговор является вдруг и бывает объявлен кем угодно и в любое время. Это верно, хоть и со многими ограничениями, но верно также и то, что мне отвратителен твой страх, и я вижу в нём недостаток совершенно необходимого доверия к себе. Ведь что я, собственно, сказал? Я лишь воспроизвёл высказывание некого судьи. Тебе известно, что различные воззрения множатся вокруг судебного производства вплоть до полной невнятицы. Например, данный судья связывает начало процесса с иным моментом, нежели я. Различие во мнениях, и ничего больше. На определённой стадии тяжбы, в соответствии со старинным обычаем, принято звонить в колокольчик. Согласно воззрению данного судьи, тем самым начинается тяжба. Я не могу теперь перечислить тебе всё, что этому противоречит, да ты этого и не поймёшь, тебе довольно будет того, что многое говорит против этого». Блок задумчиво пропускал мех прикроватного коврика между пальцев, страх по поводу высказывания судьи на время заставил его позабыть про собственную рабскую покорность в отношении адвоката, теперь он помышлял только о себе[§§§§§§§§§§§§§§§§§§§] и мысленно так и сяк перевёртывал слова судьи. «Блок! – сказала Лени предостерегающим тоном и тихонько потянула его вверх за воротник сюртука. – Да оставь ты эту шкуру и слушай адвоката!»[********************]

ПРИМЕЧАНИЯ

 

 

 

[*] Вычеркнуто: «чуть приоткрытая дверь».

 

[†] Вычеркнуто: «и впотьмах».

 

[‡] Вычеркнуто: «Минуточку! Ступайте сюда!».}

 

[§] См. прим. отн. Untersuchungsrichter выше: это букв. «судья по следствию» – судья и следователь в одном лице.}

 

[**] Вычеркнуто: «под лёгкими ударами К.»}

 

[††] Вычеркнуто: «сказал».}

 

[‡‡] Вычеркнуто начатое было: «адвокат».}

 

[§§] Вместо вычеркнутого: «мешала».}

 

[***] К. обращается с негоциантом как с пленником, словно желая взять реванш за Лени.}

 

[†††] Уменьшит. от имён Рудольф, Рудигер, Рудиберт.}

 

[‡‡‡] Вычеркнуто: «малозначительный».}

 

[§§§] Вычеркнуто: «ты как можно скорее закончил».}

 

[****] Вычеркнуто: «хотел позабыть про раздражение».}

 

[††††] Вычеркнуто: «толстый».}

 

[‡‡‡‡] Вычеркнуто начатое: «из кармана».}

 

[§§§§] Вычеркнуто: «старинного».}

 

[*****] Вычеркнуто: «крупного». Рассуждение про «крупных» и «мелких» адвокатов ещё последует через несколько страниц.}

 

[†††††] Вычеркнуто: «мелкого».}

 

[‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «Мы-то хоть и поприветствовали судейского служителя, однако без этого указания вряд ли мы бы все поднялись с места».}

 

[§§§§§] Вычеркнуто: «В комнате ожидания».}

 

[******] Вычеркнуто: «моей клиентуры, но прежде всего среди моих кредиторов».}

 

[††††††] Вычеркнуто: «желал».}

 

[‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «Кто такие».}

 

[§§§§§§] Вычеркнуто: «презренный мелкий адвокат не имел никакого успеха, они столь презираемы и заслуживают это презрение до того, что даже обвиняемый вскоре утрачивает уважение, которое поначалу испытывает к ним как к адвокатам».}

 

[*******] Вычеркнуто: «надавил».}

 

[†††††††] Вычеркнуто начатое с абзаца: «Теперь он намеревался к адвокату».}

 

[‡‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «схватила негоцианта за колено и легонько подёргала его назад и вперёд».}

 

[§§§§§§§] Вычеркнуто: «прямоугольное».}

 

[********] Вычеркнуто: «и очки».}

 

[††††††††] Вычеркнуто: «сказал».}

 

[‡‡‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «повернулся».}

 

[§§§§§§§§] Вычеркнуто: «и там не только».}

 

[*********] Вычеркнуто: «окликнул».}

 

[†††††††††] Вычеркнуто: «ещё собирались рассказать мне свою тайну».}

 

[‡‡‡‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «и на миг ей помешал».}

 

[§§§§§§§§§] Вычеркнуто: «по плечам».}

 

[**********] Вычеркнуто с абзаца: «В комнате было совершенно темно, окна, вероятно, были завешены тяжёлыми занавесями, не пропускавшими даже слабого мерцания. Лёгкое возбуждение от бега всё ещё продолжало ощущаться К., бессознательно он ещё сделал несколько длинных шагов. Лишь тогда он остановился и заметил, что уже не представляет, в каком месте комнаты находится. В любом случае адвокат уже спал, его дыхания было не слыхать, потому что он имел обыкновение полностью забиваться под перину».}

 

[††††††††††] Вычеркнуто: «газету».}

 

[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «“Я вас впредь”, сказал адвокат».}

 

[§§§§§§§§§§] Вычеркнуто начатое: «принимать».}

 

[***********] Вычеркнуто: «положил».}

 

[†††††††††††] Вычеркнуто: «перед Лени».}

 

[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «озадаченно».}

 

[§§§§§§§§§§§] Вычеркнуто: «Естественно, красивыми в каком-то особенном смысле, красивыми для того, кто о них печётся в силу профессии либо склонности».}

 

[************] Вычеркнуто: «“Не будете ли вы столь любезны подать мне оттуда с кушетки покрывало”».}

 

[††††††††††††] Вычеркнуто: «господин доктор».}

 

[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «вам и мне». В ещё одном варианте: «я должен».}

 

[§§§§§§§§§§§§] Вычеркнуто: «я позабыл».}

 

[*************] Вычеркнуто: «словно также и она выжидает, когда обвиняемый подаст признаки жизни».}

 

[†††††††††††††] Вычеркнуто: «крупный и известный».}

 

[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «пятеро».}

 

[§§§§§§§§§§§§§] Вычеркнуто: «и здесь сновала дюжина секретуток».}

 

[**************] Вычеркнуто: «“Вы не говорите со мной открыто и никогда не говорили напрямую. Поэтому вам не следует жаловаться, если вы, во всяком случае по вашему же мнению, оказываетесь неправильно поняты. Я ничего не скрываю и поэтому не боюсь быть неправильно понятым. Вы полностью перетянули мою тяжбу к себе, словно я полностью свободен, однако мне теперь [вар.: подчас] едва ли не кажется, что вы не только скверно с ней управлялись, но и хотели лишь упрятать от меня, не предпринимая ничего всерьёз, дабы воспрепятствовать мне вмешаться и в один прекрасный день где-то в моё отсутствие был вынесен приговор. Я не говорю, что всё это вы хотели сделать”».}

 

[††††††††††††††] Вычеркнуто: «спокойно».}

 

[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «с этой целью».}

 

[§§§§§§§§§§§§§§] Про запертую дверь автор позабыл!}

 

[***************] Вычеркнуто: «добрым знаком».}

 

[†††††††††††††††] Вычеркнуто: «где и осталась».}

 

[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «наполовину чтобы ей воспрепятствовать, наполовину же чисто механически».}

 

[§§§§§§§§§§§§§§§] Вычеркнуто: «оставив дверь открытой для возможного отступления».}

 

[****************] Вычеркнуто: «И здесь Блок в ходе своего медленного продвижения волучил».}

 

[††††††††††††††††] Вычеркнуто: «поднимал и опускал брови».}

 

[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «этим спектаклем, быть может, ослепить также и К.»}

 

[§§§§§§§§§§§§§§§§] Вычеркнуто: «слишком слеп».}

 

[*****************] Вычеркнуто: «то откуда он брал свою дошлость, ибо страшиться адвоката».}

 

[†††††††††††††††††] Вычеркнуто: «то откуда он брал свою дошлость».}

 

[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «соизволили ли».

 

[§§§§§§§§§§§§§§§§§] Вычеркнуто: «Никакого ответа не последовало».

 

[******************] Вычеркнуто: «Возникло сильное искушение высмеять Блока. Лени воспользовалась рассеянностью К., упёрлась, поскольку К. держал её за руки, локтем в спинку стула и принялась легонько покачивать К. Поначалу К. этим не озаботился, он наблюдал, как Блок осторожно поднимает край перины, вероятно, чтобы отыскать адвокатову руку, которую он хотел поцеловать».

 

[††††††††††††††††††] Вычеркнуто: «воскликнула».

 

[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «надавила».

 

[§§§§§§§§§§§§§§§§§§] Вычеркнуто: «Он был спокоен».

 

[*******************] Фраза написана вместо вычеркнутого: «“Пожилой негоциант, – подумал К., – долгобородый старец умоляет”».}

 

[†††††††††††††††††††] Вычеркнуто: «узкий».

 

[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «тяжело дышал».

 

[§§§§§§§§§§§§§§§§§§§] Вычеркнуто: «Однако адвокат напомнил ему о его обязанностях: “Ты будешь принимать во внимание моё предупреждение?” – спросил он. Как и прежде, он обращался за посредничеством к Лени».

 

[********************] Глава осталась незавершённой.