переводчик
ИГОРЬ МАХАНЬКОВ
[Глава шестая]
Дядя – Лени
Однажды после обеда – К. был как раз чрезвычайно занят отправкой почты – между двух служащих, подносивших бумаги, в комнату протиснулся Карл[*], дядя К., мелкий помещик. Увидав его воочию, К. испугался гораздо меньше, чем пугался уже с давнего времени, когда ещё только мысленно воображал прибытие дяди. Дядя должен был появиться – об этом К. был точно осведомлён вот уже на протяжении месяца. Уже тогда ему казалось, что он видит дядю, то, как он, слегка сгорбленный, со смятой панамой в левой руке, ещё издалека протягивает ему правую руку через письменный стол, в бесцеремонной поспешности сметая всё, что находилось у него на пути. Дядя неизменно торопился, поскольку его вечно донимала та злосчастная идея, что за своё неизменно однодневное пребывание в столице он обязан исполнить всё намеченное, однако при этом ему никак нельзя упустить хоть что-то: ни случайную беседу, ни неочевидное дельце, ни подвернувшееся удовольствие. При этом К., будучи перед дядей в долгу как перед прежним своим опекуном, обязан был оказывать ему всевозможное содействие во всём, а сверх того ещё и позволять ему у себя ночевать. Про себя он именовал дядю «сельским привидением».
Сразу после приветствия дядя (на то, чтобы сесть в кресло, на которое указал ему К., времени у него не оказалось) попросил К. о кратком разговоре с глазу на глаз. «Это необходимо, – сказал он, мучительно сглатывая, – это необходимо для моего спокойствия». К. тут же выпроводил служащих из комнаты, наказав им никого не пускать[†]. «Что я слышу, Йозеф?» – воскликнул дядя, когда они остались одни; он уселся на стол и, желая угнездиться поудобнее, не глядя подпихнул под себя разные бумаги. К. молчал: он знал, что последует дальше, однако, так вот внезапно избавившись от напряжённой работы, поначалу он предался приятной истоме и посмотрел в окно на другую сторону улицы, от которой с его места можно было видеть только[‡] зажатый между двух торговых витрин кусок глухой стены дома, маленький треугольный фрагмент. «А ты всё-то глядишь в окно! – воздев руки воскликнул дядя. – Небом тебя заклинаю, Йозеф, ответь же мне! Это правда, неужели это возможно?» «Дорогой дядя, – сказал К., сбрасывая с себя рассеянность, – я совершенно не представляю, чего ты от меня хочешь». «Йозеф, – сурово сказал дядя, – сколько мне известно, ты всегда говорил правду. Понимать ли мне последние твои слова как дурной знак?» «Полагаю, что да, как тебе угодно, – покорно ответил К., – верно, ты слышал о моём деле». «Да, ты прав, – ответил[§] дядя, медленно кивая, – я слышал про твоё дело». «И от кого же?» – спросил К. «Мне написала Эрна[**], – отвечал дядя, – ты ведь вовсе с ней не общаешься, очень жаль, но ты не слишком-то о ней печёшься, и всё же она дозналась об этом. Я получил сегодня письмо и, разумеется, тут же направился сюда. Ни по какой иной причине, однако мне представляется, что это – причина вполне достаточная. Могу прочитать тебе из письма то место, что относится к тебе». Он вытащил из бумажника письмо. «Вот оно. Она пишет: “Йозефа я не видала уж давно, несколько недель назад мне довелось побывать в банке, однако Йозеф был так занят, что меня не впустили; я прождала почти час, но потом мне пришлось отправиться домой, потому что у меня был назначен урок фортепьяно. Я охотно бы с ним поговорила, быть может, такая возможность ещё представится. На именины[††] он мне прислал большую коробку [‡‡]шоколада, с его стороны это было очень мило и предупредительно. Тогда я позабыла написать вам об этом, и лишь теперь, поскольку вы меня спрашиваете, мне вдруг вспомнилась эта история. Ведь шоколад, знаете ли, исчезает в пансионе вмиг: стоит тебе вполне свыкнуться с мыслью, что тебе подарили шоколад, как его уж и нет. Но что касается Йозефа, я хотела вам сообщить кое-что ещё. Как сказано, в банке меня к нему не пропустили, потому что как раз в это время у него был посетитель. Терпеливо сколько-то его прождав, я спросила служителя, долго ли ещё будут продолжаться переговоры. Он отвечал, что это вполне возможно, потому что, вероятно, речь идёт о деле, открытом против господина поверенного. Я спросила, что это за дело, и не ошибается ли он, но он ответил, что никакой ошибки нет, дело действительно заведено, причём дело серьёзное, но сверх этого он ничего не знает. Он сам охотно бы взялся пособить господину поверенному, потому что он очень славный и справедливый господин, однако не знает, как приняться за дело, и может только желать, чтобы в нём приняли участие более влиятельные господа. И это вне всякого сомнения произойдёт, так что в конце концов всё завершится хорошо, однако пока что, как он мог заключить по настроению[§§] господина поверенного, дела обстоят вовсе не блестяще. Естественно, я не придала этим речам большого значения, и вообще постаралась успокоить простодушного служителя, запретила ему говорить на эту тему с другими и сочла всё за болтовню. И всё же, возможно, было бы хорошо, когда бы ты, дражайший отец, при следующем своём посещении попробовал досконально в этом разобраться, ведь тебе будет совсем нетрудно узнать всё поточнее и, если это действительно понадобится, вмешаться в дело с помощью твоих обширных влиятельных знакомств[***]. Если же нужды в этом не будет, что всего вероятнее, это по крайней мере в скором времени даст твоей дочери возможность тебя обнять, чему она будет чрезвычайно рада”. Милое дитя!» – сказал дядя, закончив чтение и смахнул навернувшиеся на глазах слёзы. К. кивнул: вследствие различных пертурбаций последнего времени он совершенно позабыл про Эрну, забыл даже про её день рождения, и история про шоколад, очевидно, была придумана исключительно с той целью, чтобы взять его под защиту перед лицом дяди с тётей. Это было очень трогательно и, разумеется, не могло быть в полной мере вознаграждено билетами в театр, которые он отныне вознамерился постоянно ей посылать, однако теперь он не чувствовал себя вполне готовым к посещению пансиона и общению с маленькой семнадцатилетней[†††] гимназисточкой. «Ну, и что ты теперь скажешь?» – спросил дядя, позабывший за письмом про всякую спешку, так что теперь, кажется, он взялся перечитывать его вновь. «Да, дядя, – сказал К., – это правда». «Что правда? С чего бы это правда? Что за дело? Ну, это дело хотя бы не уголовное?» «Уголовное», – ответил К. «И ты спокойно здесь сидишь, между тем как над тобой нависает уголовное дело?» – вскричал дядя, делавшийся всё громкоголосней. «Чем я спокойней, тем лучше для исхода, – устало произнёс К. – Не бойся». «Этим ты меня не успокоишь! – воскликнул дядя. – Йозеф, дорогой Йозеф, подумай о себе, о своих родственниках, о нашем добром имени! Ты был нашей гордостью, ты не должен становиться нашим позором. Твоё отношение[‡‡‡], – здесь дядя на него поглядел, наклонив голову набок, – вовсе мне не нравится, никакой несправедливо обвинённый, если у него ещё довольно сил, так себя не ведёт. Скажи мне, только быстро, о чём здесь идёт речь, чтобы я мог тебе помочь. Разумеется, дело здесь в банке?[§§§]» «Нет, – ответил К. и поднялся с места. – Но, дорогой дядя, ты говоришь слишком громко: вероятно, служитель стоит под дверью и подслушивает. Мне это неприятно. Давай-ка мы лучше пойдём. И тогда я, насколько буду в силах, отвечу на все твои вопросы. Мне прекрасно известно, что я обязан отчитаться перед семьёй». «Верно! – вскричал дядя. – Совершенно верно, только, прошу, Йозеф, поскорее!» «Я ещё должен отдать некоторые распоряжения», – сказал К. и призвал по телефону своего зама, который и появился уже через несколько секунд. Дядя в своём возбуждённом состоянии рукой указал ему, что это К. его вызывал, в чём, впрочем, никаких сомнений и быть не могло. Тихим голосом, с привлечением различных документов стоявший перед письменным столом К. пояснил спокойно внимавшему ему молодому человеку, что ещё следует исполнить за сегодняшний день в его отсутствие. Дядя только мешал: вначале он стоял здесь же, выпучив глаза и нервно кусая губы, и даже при том, что он не вслушивался, уже сам его облик сбивал с толку. Но затем он принялся расхаживать по комнате вперёд и назад, время от времени останавливаясь перед окном или картиной и разражаясь при этом различными восклицаниями в духе: «Это мне совершенно непостижимо!» или «А теперь скажите мне, что из этого воспоследует». Молодой человек делал вид, словно ничего этого не замечает, он спокойно выслушал поручения К., кое-что себе пометил и отправился прочь после того, как поклонился К., а также дяде, который, впрочем, как раз повернулся к нему спиной и смотрел в окно, комкая гардины разведёнными в стороны руками. Стоило двери закрыться, как дядя воскликнул: «Насилу этот клоун убрался, теперь можем идти и мы. Наконец-то!» Невозможно было убедить дядю повременить с вопросами насчёт тяжбы в вестибюле, где стояли сотрудники и служители, а также сновал замдиректора. «Итак, Йозеф, – начал дядя, отвечая на приветствия стоявших вокруг небрежными кивками, – а теперь скажи мне напрямую, что это за тяжба». К. отпустил несколько ничего не означавших замечаний, ещё чуть позубоскалил, и только оказавшись на лестнице, пояснил дяде, что не желал говорить открыто при посторонних. «Правильно, – сказал дядя, но теперь давай говори». Он слушал его, а сам короткими, торопливыми затяжками курил сигару. «Начать с того, дядя, – сказал К., – что речь здесь вовсе не идёт о разбирательстве перед обычным[****] судом». «Это скверно», – сказал дядя. «Отчего?» – спросил К. и посмотрел на дядю. «Оттого, что скверно, – вот что я хотел сказать», – повторил дядя. Они стояли на крыльце, которое выходило на улицу; поскольку швейцар, похоже, прислушивался, К. увлёк дядю вниз; они влились в плотный поток прохожих. Дядя повис у К. на руке и больше не спрашивал с такой настойчивостью о деле, они даже шли какое-то время молча. «Но как это вышло? – спросил дядя наконец, останавливаясь так внезапно, что шедшие позади люди испуганно шарахнулись по сторонам. – Ведь такого рода вещи не происходят вдруг, они подготавливаются исподволь, должны же были иметь место какие-то предвестия, почему же ты мне не писал? Ты знаешь, я всё делаю для тебя, ведь я ещё, так сказать, твой опекун, и до сегодняшнего дня этим гордился. Разумеется, я помогу тебе и в этот раз, но теперь, когда делу уже дан ход, это очень затруднительно. Как бы то ни было, было бы лучше всего, если бы ты взял небольшой отпуск и приехал к нам в деревню. Да ты и истощал немного, как я теперь замечаю. В деревне ты наберёшься сил, и это хорошо, тебе ведь предстоят немалые испытания. Кроме того, тем самым ты, до некоторой степени, укроешься от суда. Здесь они располагают всевозможными средствами принуждения, которые с неизбежностью, автоматически применяют в отношении тебя; в деревне же им ещё придётся избрать для этого инстанции или же попытаться воздействовать на тебя исключительно посредством переписки, телеграфа, телефона. Естественно, тем самым их воздействие ослабнет; впрочем, свободы это тебе не вернёт, однако позволит перевести дух». «Но они ведь могут запретить мне отъезд», – сказал К., чуточку увлечённый логикой дядиной речи. «Не думаю, что они на это пойдут, – задумчиво отвечал дядя, – не так уж и велика потеря влияния, которую они потерпят от твоего отъезда». «Я-то полагал, – сказал К. и взял дядю под руку, чтобы не дать ему останавливаться, – что ты придашь этому всему ещё меньше значения, чем я, а ты вон как всё серьёзно теперь воспринимаешь». «Йозеф, – воскликнул дядя и вознамерился было от него освободиться, чтобы остановиться, однако К. этого не допустил, – ты переменился, ведь ты всегда отличался безошибочной сообразительностью, а как раз теперь она тебя оставила? Ты что, хочешь дело проиграть? Да знаешь ты, что это значит? Это значит, что тебя просто похерят. А за тобой и всю родню – или по крайней мере втопчут её в грязь. Йозеф, ну возьми же ты себя в руки! Твоё равнодушие просто с ума меня сводит. Стоит на тебя[††††] посмотреть, едва ли не веришь в справедливость поговорки: “Впутаться в такое дело значит его проиграть”». «Милый дядя, – сказал К., – волноваться совсем ни к чему. Это верно для тебя точно так же, как и для меня. Ажитацией тяжбы не выиграешь, положись хоть немного на мой опыт – точно так же, как я всегда, и теперь тоже, чрезвычайно ценю твою опытность, даже когда ты меня ею ошеломляешь. А то, что ты говоришь, что тяжба нанесёт ущерб семье, чего я, со своей стороны, никак не возьму в толк, но это так, между прочим, здесь я охотно подчинюсь тебе во всём. Вот только отъезд в деревню я не считаю сколько-то полезным, даже в твоём понимании, потому что это будет означать бегство и признание вины. А сверх того хотя здесь за мной и больше надзора, но также и я могу больше заниматься делом». «Верно, – отвечал дядя таким тоном, словно они наконец достигли согласия меж собой, – делая предложение, я исходил лишь из того, что полагал, что если ты здесь останешься, твоё безразличие пагубно скажется на деле, и почитал за лучшее[‡‡‡‡], если я примусь за него вместо тебя[§§§§] – в твоих интересах. Но раз ты собираешься вовсю им заниматься самостоятельно, это, разумеется, гораздо предпочтительнее». «Итак, в этом мы единодушны, – сказал К. – А есть у тебя какое-нибудь предложение, что мне нужно сделать прежде всего?» «Естественно, мне необходимо ещё поразмышлять над этим, – ответил дядя. – Ты должен принять во внимание, что я вот уже двадцать лет почти непрерывно нахожусь в деревне, что ведёт к потере чутья по таким вопросам. Вот и всяческие немаловажные связи с лицами, которые, возможно, разобрались бы здесь лучше, сами собой пооборвались. Ведь в деревне я оказался немного позаброшен, ты сам про это знаешь. Отчасти же это твоё дело свалилось на меня неожиданно, пускай даже после Эрниного письма я, что весьма примечательно, о чём-то таком догадывался, а сегодня, увидев тебя, убедился в этом почти с полной несомненностью. Но это всё равно, самое важное теперь больше не терять времени даром». Ещё продолжая говорить, дядя, встав на цыпочки, подал знак таксомотору, теперь же он, одновременно прокричав водителю адрес, затянул К. за собой в машину[*****]. «Теперь мы едем к адвокату Гульду[†††††], – сказал он, – это мой школьный товарищ. Разумеется, это имя тебе известно? Нет? Но это странно. Он ведь как-никак пользуется немалой известностью как адвокат и защитник бедноты. Но я прежде всего питаю к нему большое доверие как к человеку[‡‡‡‡‡]». «Я-то подпишусь на всё, что ты затеваешь», – сказал К., однако поспешность и навязчивость, с которыми дядя принялся за дело, заставляли его ёжиться. Не очень-то радостно было также ехать в качестве обвиняемого к бедняцкому защитнику. «А я не знал, – сказал он, – что по таким делам можно также обращаться к адвокату». «Да конечно же, – отвечал дядя, – это само собой разумеется. Как же иначе? А теперь, чтобы мне как следует проникнуть в суть дела, расскажи всё, что случилось до сих пор». К. тут же приступил к рассказу, ни о чём не умалчивая, причём полная его искренность оказалась единственным протестом, который он смог себе позволить в пику дядиному воззрению на процесс как на несмываемый позор. Имя барышни Бюрстнер он упомянул лишь однажды и вскользь, однако это нисколько не повредило его правдивости, поскольку барышня Бюрстнер никак не была связана с разбирательством. Говоря, он смотрел в окно и увидел, что они приближаются как раз к тому предместью, где находились судебные канцелярии, на что и обратил внимание дяди, однако тому совпадение это не показалось таким уж примечательным. Автомобиль остановился перед мрачным зданием[§§§§§]. Дядя сразу позвонил в первую дверь на первом этаже; пока они ожидали, он оскалился, обнажив свои громадные зубы, и прошептал[******]: «Восемь часов, необычное время для прихода посетителей. Но Гульд не станет на меня сердиться». В смотровом окошке двери показалась пара крупных тёмных[††††††] глаз, они недолго порассматривали пришедших и исчезли; дверь, между тем, так и не открылась. Дядя же и К. взаимно удостоверили друг друга в том, что глаза действительно показывалась. «Новенькая горничная, боится чужих», – сказал дядя и постучал ещё раз. Глаза показались снова, теперь в них виднелась печаль, что, впрочем, также было всего только иллюзией, созданной открытым пламенем газового рожка, с громким шипением горевшего прямо над головой, но дававшего мало света. «Откройте[‡‡‡‡‡‡]! – закричал дядя и застучал в дверь кулаком. – Это друзья господина адвоката!» «Господин адвокат болен», – прошептал кто-то позади. В двери на другом конце небольшого коридора стоял человек в шлафроке, который и сообщил об этом чрезвычайно тихим голосом. Дядя, выведенный из себя[§§§§§§] уже самим долгим ожиданием, проворно повернулся, воскликнул: «Болен? Вы говорите, он болен?» – и едва ли не угрожающе направился к господину, словно он-то и был тем самым недугом. «Да уж открыто», – молвил господин, указывая на адвокатову дверь, запахнул шлафрок и скрылся. И вправду дверь была отворена, в прихожей со свечой в руке стояла молодая девушка (К. узнал её тёмные, чуть навыкате глаза) в длинном белом фартуке. «В другой раз отворяйте живее!» – вместо приветствия сказал дядя, между тем как девушка чуть присела в книксене. «Пойдём, Йозеф», – обратился он затем к К., неспешно пробиравшемуся мимо девушки. «Господин адвокат болен», – сказала девушка, между тем как дядя поспешно, ни на миг не останавливаясь, продвигался к двери. К. бросил на девушку ещё один взгляд, когда она снова отвернулась, чтобы снова запереть входную дверь: у неё было круглое, словно кукольное, лицо, причём закруглялись не только бледные щёки и подбородок, круглы были также и виски и очертания лба. «Йозеф!» – вновь позвал его дядя, девушку же он спросил: «Что, сердце?[*******]» «Думаю, да», – отвечала девушка, которая между тем подошла к ним со свечой и отворила перед ними дверь в комнату. С постели в углу, куда ещё не пробился свет свечи, навстречу им поднималось лицо, обрамлённое длинной[†††††††] бородой. «Лени[‡‡‡‡‡‡‡], кто здесь?» – спрашивал адвокат, всё ещё не в силах признать своих гостей, поскольку свеча его ослепила. «Альберт, твой старинный друг», – ответил[§§§§§§§] дядя. «Ах, Альберт», – произнёс адвокат и вновь откинулся на подушки, словно при этом посещении не было никакой нужды ни в каком притворстве. «Что, дела и вправду так плохи? – спросил дядя и уселся на край постели. – Мне так не сдаётся. Это – приступ твоего сердечного недуга, он минет, как и предыдущие». «Возможно, – тихо отвечал адвокат, – однако он тяжелее всех прежних. Мне тяжело дышать, я совсем не сплю и слабею день ото дня». «Вот оно как, – сказал дядя и крупной своей рукой прижал панаму к колену. – Скверные новости. Но уход-то за тобой надлежащий? Ведь здесь так грустно, так темно. С тех пор, как я был у тебя в последний раз, минуло много времени, тогда мне всё казалось порадостнее. Да и маленькая твоя барышня не слишком-то весела, или она прикидывается?» Девушка всё ещё продолжала стоять со свечой перед дверью, и насколько можно было догадаться по её неопределённому взгляду, смотрела она скорее на К., чем на дядю – даже теперь, когда тот говорил про нее. К. опирался на стул, который он придвинул поближе к девушке. «Когда болеешь так тяжело, как я теперь, – отвечал адвокат, – прежде всего потребен покой. Мне не грустно». После небольшой паузы он добавил: «А Лени хорошо обо мне заботится, она молодец»[********]. Однако дядю было этим не переубедить, он был явно предубеждён в отношении сиделки[††††††††], и пускай даже больному он не возразил, тем не менее он следил за ней строгим взглядом, когда она затем подошла к постели, поставила свечу на ночной столик, склонилась над больным и, поправляя ему подушки, о чём-то с ним перешепнулась. Дядя совершенно перестал обращать внимание на больного, он встал с места и принялся расхаживать назад и вперёд за спиной сиделки, так что К. нисколько бы не удивился, когда бы он ухватил её сзади за юбку и оттащил от постели. Сам К. спокойно наблюдал за всем этим; болезнь адвоката была ему даже не так уж и не с руки: он был не в состоянии сопротивляться рвению, выказанному дядей в отношении его дела, и то препятствие, что возникло теперь перед этим рвением без всякого участия самого К., воспринималось им не без удовлетворения. И здесь дядя, вероятно, исключительно с тем намерением, чтобы оскорбить сиделку, произнёс: «Барышня, прошу, оставьте нас ненадолго, мы с моим другом должны обсудить кое-какие личные дела». Сиделка всё ещё перегибалась через больного: как раз теперь она разглаживала простыню у стены; она лишь повернула голову и спокойно, что являло резкий контраст с запинавшимися от ярости, а затем вновь бурно и через край струившимися словами дяди, отвечала: «Вы же видите, хозяин так болен, он не в силах обсуждать никакие дела». Вероятно, она повторила дядины слова лишь из соображений удобства, однако даже человек незаинтересованный мог расценить это как насмешку, дядя же, естественно, взвился словно его укололи. «Ну ты, чертовка», – вымолвил он всё ещё довольно неразборчиво в первом клокотании своего возмущения; К., хоть и ждал чего-то в этом роде, испугался и побежал к дяде с явным намерением заткнуть ему обеими руками рот. По счастью позади девушки поднялся больной, дядино лицо помрачнело, словно он проглотил что-то отвратительное, после чего он сказал уже спокойнее: «Разумеется, мы не совсем ещё выжили из ума; когда бы то, о чём я прошу, было невозможно, я не стал бы этого требовать. Пожалуйста, ступайте!» Сиделка стояла возле постели, всем телом повернувшись к дяде, её рука, как, показалось К., гладила руку адвоката. «При Лени можешь говорить всё», – сказал больной, и в его тоне явно прозвучала настоятельная просьба. «Это касается не меня, – сказал дядя. – Это не мой секрет». И он отвернулся, словно никаких переговоров он больше не хотел, но давал немного времени на раздумье. «А кого же это тогда касается?» – спросил адвокат угасающим голосом и снова откинулся назад. «Моего племянника, – сказал дядя. – Я и его с собой привёл». И он представил: «Поверенный Йозеф К.» «Ох, – сказал больной гораздо более живым тоном и протянул К. руку. – Простите, я вас не заметил». «Ступай, Лени», – обратился он затем к сиделке, которая, впрочем, больше уже совсем не противилась, и протянул ей руку, словно проститься предстояло надолго. «Значит, – сказал он наконец дяде, который, также присмиревший, подошёл ближе, – ты пришёл не больного проведать, ты пришёл по делам». Похоже, прежде адвоката прямо-таки сокрушала сама идея, что к нему пришли как к больному, настолько оживился он теперь: беседуя, он всё время опирался на локоть, что явно было довольно утомительно, и всё-то принимался поглаживать одну прядь в глубине бороды. «Да с тех пор, как эта ведьма вышла, – сказал дядя, – ты выглядишь куда здоровее». Здесь он замолчал, прошептал: «Держу пари, она подслушивает!» – и с этими словами подскочил к двери. Но за дверью никого не было, и дядя вернулся на место ничуть не разочарованный, поскольку это неподслушивание представилось ему ещё более отъявленной злокозненностью, а скорее с чувством досады. «Ты превратно о ней судишь», – сказал адвокат, более не беря сиделку под защиту; быть может, тем самым он хотел показать, что она в ней не нуждается. Но тут же он куда более участливым тоном продолжал: «Что касается дела твоего племянника, я в любом случае сочту себя счастливым, если мне достанет сил на исполнение этой чрезвычайно непростой задачи. Весьма опасаюсь, что их мне недостанет, но в любом случае я ничего не желаю оставлять, этого не испробовав, так что если меня окажется недостаточно, можно ведь привлечь кого-то ещё. Говоря по правде, это дело слишком меня занимает, чтобы я был в состоянии отказаться от какого-либо в нём участия. И если моё сердце не выдержит, по крайней мере это – вполне достойный случай для того, чтобы ему окончательно разорваться». К. казалось, что он не понимает ни слова из всей этой речи; в поисках объяснения он посмотрел на дядю, однако тот со свечой в руке сидел на ночном столике, с которого уже скатилась на ковёр одна бутылка с лекарством, и кивал в ответ на всё, что говорил адвокат, соглашаясь со всем и время от времени поглядывая на К., чтобы призвать к такому же согласию и его. Быть может, дядя уже рассказывал адвокату о тяжбе прежде, однако это было невозможно: всё предшествовавшее это опровергало. Поэтому К. сказал: «Не понимаю!». «Что, возможно, я неверно вас понял? – спросил[‡‡‡‡‡‡‡‡] адвокат, изумлённый и смущённый не менее самого К. – Может статься, я забежал вперёд. А о чём же вы, в таком случае, желали со мной говорить? Я-то полагал, речь идёт о вашей тяжбе?» «Разумеется», – сказал дядя, после чего обратился к К.: «Ну, и что тебе тогда?» «Да, но откуда же вам хоть что-то известно обо мне и о моей тяжбе?» «Вот оно что, – с улыбкой отвечал адвокат, – но я как-никак адвокат, вращаюсь в судейских кругах, идут разговоры про разные процессы, и самые примечательные, особенно когда это касается племянника твоего друга, остаются в памяти. Так что ничего необычайного здесь нет». «Ну, и что тебе тогда? – ещё раз спросил дядя К. – Всё не успокоишься!» «Так вы вращаетесь в этих судейских кругах?» – спросил К. «Да», – отвечал адвокат. «Ты как ребёнок со своими вопросами», – сказал дядя. «А с кем мне и общаться, если не с людьми моей специальности?» – добавил адвокат. Это прозвучало так убедительно, что К. вовсе ничего не ответил. “Но вы всё же работаете в том суде, что находится во Дворце правосудия, а не в том, что ютится на чердаке[§§§§§§§§]”, – вот что хотелось ему сказать, однако он не мог себя заставить действительно это произнести. «Ещё вам следует принять во внимание, – продолжал адвокат таким тоном, словно поясняет что-то разумеющееся само собой, при том, что между делом выдаёт нечто избыточное, – вам следует принять во внимание, что из этого общения я также извлекаю и немалые преимущества для своей клиентуры, причём во многих отношениях, об этом и говорить-то нечего. Конечно, теперь из-за болезни я немного поотстал, и всё же меня посещают верные друзья из судейских, так что кое о чём я узнаю́. Быть может, узнаю́ больше, чем многие из тех, кто в отменном здравии проводят в суде день-деньской. Вот, к примеру, и теперь у меня дорогой гость». И он указал в тёмный угол комнаты. «Это где?» – спросил К.[*********] – от изумления – едва ли не грубо. Он неуверенно огляделся; свет крохотной свечи далеко не достигал стены напротив. И действительно, там, в углу что-то зашевелилось. При свете свечи, которую дядя поднял теперь высоко, там можно было различить сидящего за маленьким столиком пожилого господина. Должно быть, он вовсе не дышал, поскольку оставался незамеченным так долго. Теперь он неспешно встал с места, вероятно, недовольный тем, что к нему привлекли внимание. Создавалось впечатление, что своими руками, которыми он двигал, словно короткими крыльями, он хотел бы защититься от всех представлений и приветствий, будто он ни в коем случае не желал докучать своим присутствием и настоятельно бы просил, чтобы его вновь погрузили в темноту и позабыли о его присутствии. Этого, однако, ему теперь уже позволено не было. «Дело в том, что вы застали нас врасплох, – сказал адвокат в качестве пояснения и при этом ободряюще махнул господину, чтобы он приблизился, что тот и исполнил – медлительно, с сомнением озираясь кругом себя, но при этом с определённым достоинством. – Господин заведующий канцелярией, – ах, простите, я не представил: мой друг Альберт К., а вот его племянник, поверенный Йозеф К. А это – господин заведующий канцелярией! Так вот, господин заведующий канцелярией был так любезен, что меня посетил[†††††††††]. Оценить такое посещение в полной мере способен только посвящённый, который знает, как загружен господин заведующий канцелярией. Так вот, и всё же он пришёл, и мы дружески общались, насколько это позволяла моя слабость, мы даже не запретили Лени допускать посетителей, потому что никого не ожидали, но, по нашему разумению, мы должны были оставаться в одиночестве, и тут твои, Альберт, удары в дверь кулаком, господин заведующий канцелярией со своими стулом и столом отодвинулся в угол, а теперь оказывается, что перед нами, быть может, то есть если на то будет желание, открывается возможность совместного обсуждения, так что мы превосходно можем сойтись вместе. Господин заведующий канцелярией», – сказал он с угодливым смехом, склоняя голову, и указал на кресло невдалеке от кровати. «К сожалению, я могу оставаться лишь несколько минут, – дружелюбно отвечал заведующий канцелярией; он свободно расселся в кресле и посмотрел на часы. – Дела не ждут. Но, как бы то ни было, я не хочу упустить возможность познакомиться с другом моего друга». Он легонько склонил голову в направлении дяди, который, похоже, был очень доволен новым знакомством, однако в силу характера не мог выразить свои чувства преданности и сопровождал слова заведующего канцелярией смущённым, однако же громким смехом. Отвратное зрелище! К. имел возможность спокойно наблюдать за всем происходящим, ибо никто о нём не пёкся: заведующий канцелярией, стоило его однажды вовлечь, взял руководство беседой в свои руки, как это было, надо полагать, у него в обыкновении; адвокат, первоначальная слабость которого, должно быть, предназначалась лишь на то, чтобы изгнать новых посетителей, внимательно слушал, прижимая руку к уху; дядя в качестве подсвечника (он удерживал свечу в равновесии у себя на ляжке, и адвокат то и дело беспокойно на это поглядывал) уже вскоре избавился от смущения и пришёл в полное восхищение как самой манерой выражения заведующего канцелярией, так и плавными, волнообразными движениями рук, которыми он сопровождал свою речь. Заведующий канцелярией, вероятно, сознательно, полностью пренебрегал К., который опирался на спинку кровати, избрав в качестве слушателей исключительно пожилых господ. Тот к тому же почти не имел представления, о чём шла речь, и думал то про сиделку и грубое с ней обращение со стороны дяди, то припоминал, не довелось ли ему уже видеть заведующего канцелярией, быть может, среди публики при первом его заслушивании. И если даже он ошибался на этот счёт, всё равно заведующий канцелярией превосходно бы вписался в самый первый ряд участников того собрания, пожилых господ с их жидкими бородами.
Послышавшийся в прихожей шум – будто разбилась посуда – заставил всех прислушаться. «Пойду посмотрю, что там стряслось», – сказал К. и медленно, словно давая прочим возможность его остановить, вышел из комнаты. Стоило ему вступить в прихожую и замереть, чтобы осмотреться, как[‡‡‡‡‡‡‡‡‡] на его руку, которой он всё еще держался за дверь, легла маленькая ручка, куда меньшая руки К., которая и притворила легонько дверь. «Ничего не стряслось, – прошелестела она, – это я запустила тарелкой в стену, чтобы вас вызвать». К. в смущении сказал: «Я тоже про вас подумал». «Тем лучше, – сказала сиделка. – Пойдёмте». Сделав несколько шагов, они подошли к двери с матовым остеклением, которую сиделка распахнула перед К. «Входите же», – сказала она. Верно, то был кабинет адвоката; насколько можно было различать в лунном свете, ярко озарявшем лишь небольшую четвероугольную часть пола подле двух больших окон, он был заставлен тяжеловесной[§§§§§§§§§] старинной мебелью. «Сюда», – сказала сиделка и указала на тёмный ларь с резной спинкой. Ещё только усевшись, К. оглядел комнату: это было обширное помещение с высоким потолком; должно быть, посетители защитника бедноты чувствовали себя здесь неуверенно[**********]. К. казалось, что он видит маленькие шажочки, которыми продвигались визитёры к громадному письменному столу. Затем он про это позабыл, а следил уже только за сиделкой, поместившейся вплотную к нему, едва не притискивая его к подлокотнику. «Я полагала, – сказала она, – вы выйдете ко мне сами, так что мне не придётся вас вызывать. Странно как. Вначале, входя, вы неотрывно[††††††††††] смотрели на меня, а после заставили себя ждать. Зовите меня вообще-то Лени», – прибавила она поспешно, словно в их беседе не следовало терять ни единого мгновения. «С удовольствием, – ответил К. – Что до странности, Лени, она легко объяснима. Во-первых, мне надо было послушать стариковскую болтовню, а сбежать без всякого повода было невозможно, во-вторых же я вовсе даже не наглый, а скорее робкий, да и вы, Лени, имели совсем не такой вид, будто вас можно завоевать одним махом». «Это не так, – сказала Лени, положила руку на спинку и посмотрела на К.[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] – Но я вам не понравилась, да и теперь, верно, не нравлюсь». «Нравитесь – это ещё слабо сказано», – уклончиво ответил К. «О!» – сказала она и улыбнулась; благодаря замечанию К. и этому короткому восклицанию определённый перевес оказался за ней. Поэтому К. немного помолчал. Поскольку к темноте комнаты он уже привык, то мог различать отдельные детали обстановки. Особенно бросилась ему в глаза картина, висевшая справа от двери, он даже нагнулся вперёд, чтобы лучше её увидеть. На ней был изображён человек в судейской мантии; восседал он на высоком троне, позолота которого проступала на картине там и сям. Необычным было то, что судья этот сидел не в степенности и достоинстве: он плотно прижал левую руку к спинке и подлокотнику, правая же была совершенно свободна, так что он обхватил ею лишь подлокотник, словно вознамерясь в следующее же мгновение мощным и, вероятно, возмущённым движением вскочить на ноги, чтобы[§§§§§§§§§§] возвестить нечто решающее, быть может, даже приговор. Обвиняемый, надо полагать, находился у подножия лестницы, покрытые жёлтым ковром верхние ступени которой ещё поместились на полотне. «Быть может, это мой судья», – сказал К. и указал на картину пальцем. «Я его знаю, – отвечала Лени и тоже посмотрела на картину, – он часто сюда приходит. Картина относится к его молодости, однако никогда она не могла иметь с ним хотя бы отдалённое сходство, потому что он – едва не гномик. И несмотря на это на картине он велел вот так вот вытянуть себя в вышину, ведь он ужасно[***********] тщеславен, как и все здесь. Вот и я тщеславна и очень недовольна тем, что вовсе не нравлюсь вам». На последнее замечание К. ответил лишь тем, что обнял Лени и притянул её к себе, а она, замерев, положила голову ему на плечо. Что до остального, он спросил: «А по рангу он кто?» «Он следователь[†††††††††††]», – ответила она, ухватила К. за руку и принялась играть его пальцами. «Опять всего лишь следователь! – разочарованно сказал К. – Высшие сановники прячутся. Но сидит-то он как-никак на троне». «Всё это придумано, – сказала Лени, склоняя лицо над рукою К., – на деле он сидит на[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] кухонном стуле, поверх старой сложенной попоны. Но неужели вам всё время нужно думать про эту свою тяжбу?» – медленно спросила она потом. «Нет, вовсе нет, – ответил К., – вероятно, я думаю о ней даже слишком мало». «Не в том ваша ошибка, – сказала Лени. – Вы слишком неуступчивы, как я слышала». «Кто это сказал?» – спросил К., он грудью почувствовал её[§§§§§§§§§§§] тело и посмотрел сверху на её пышные, тёмные, туго скрученные волосы. «Назови я имя, я была бы полной доносчицей, – отвечала Лени. – Пожалуйста, не спрашивайте об именах, но исправляйте свои ошибки, не будьте вы таким неуступчивым, ведь от этого суда вообще невозможно защититься, нужно[************] пойти на признание. Так что при следующей же возможности признайтесь. Возможность ускользнуть предоставляется лишь тогда, лишь в этом случае. Но и здесь без посторонней помощи не справиться, однако по поводу этой помощи пугаться вам не следует: я сама вам её окажу». «Вы хорошо разбираетесь в этом суде и в тех хитростях, что здесь необходимы», – сказал К. и поднял её к себе на колени, слишком уж сильно она к нему жалась. «Вот так хорошо», – сказала Лени и устроилась у него на коленях, расправив юбку и огладив блузку[††††††††††††]. Затем она обеими руками повисла у него на шее: она откинулась назад и долго на него смотрела. «А если я не признаюсь, вы не сможете мне помочь?» – наобум спросил К. “Вот, набираю себе помощниц, – подумал он едва ли не изумлённо, – сначала барышню Бюрстнер, после жену судейского сторожа и теперь эту маленькую сиделку, которая, похоже, испытывает непостижимую потребность во мне. Как она восседает у меня на коленях, словно это – единственное подходящее[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] ей место!” «Нет, – ответила Лени и медленно покачала головой, – тогда я не смогу вам помочь. Но вы ведь вовсе и не желаете моей помощи, вы ни во что её не ставите, вы упрямы и не поддаётесь на уговоры». «Есть у вас возлюбленная?» – спросила она мгновение спустя. «Нет», – ответил К. «Как же, как же!» – сказала она. «Вообще-то есть, – сказал К. – вы только подумайте: взялся от неё отрекаться, а у самого её фотоснимок с собой!» И, уступая просьбе Лени, он показал ей фото Эльзы: скорчившись у него на коленях, она внимательно его изучила. То было моментальный снимок, Эльзу сфотографировали после стремительного вращения в танце, который она с великой охотой исполняла в винном погребке, её юбка ещё продолжала разлетаться вокруг неё кружением складок, руки покоились на[§§§§§§§§§§§§] бёдрах, а сама она с напряжённой шеей смеясь смотрела в сторону: по снимку нельзя было понять, к кому относится её смех. «А сильно она затянута, – сказала Лени и указала на то место, по которому, на её взгляд, об этом можно было заключить. – Она мне не нравится, она неловкая и грубая. Быть может, правда, с вами[*************] она и нежная, и приветливая. Такие крупные, сильные девушки зачастую и не могут обойтись без того, чтобы не брать нежностью и приветливостью. А вот сможет она пожертвовать собой ради вас?» «Нет, – ответил К.[†††††††††††††], – она и не нежная, и не приветливая, и пожертвовать собой ради меня она не способна. Впрочем, пока что я не требовал от неё ни одного, ни второго. Да, и в снимок я никогда так внимательно, как вы, не всматривался». «Значит, не очень-то она для вас значима, – сказала Лени. – Так что никакая она вам не возлюбленная». «Да нет же, – ответил К. – Я своего слова назад не возьму». «Ну, пусть она теперь будет вашей возлюбленной, – сказала Лени, – но вы не станете очень по ней горевать, если её лишитесь или смените на кого-то другого, например, на меня[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡]». «Разумеется, – со смехом ответил К., – это вполне даже мыслимо, однако у неё перед вами большое преимущество: она ничего не ведает про мою тяжбу, а даже когда бы знала, не стала бы про неё думать. Она не стала бы меня убеждать сделаться сговорчивей». «Никакое это не преимущество, – сказала Лени. – Если никаких иных преимуществ за ней не числится, я не стану отчаиваться. А каких-нибудь телесных недостатков у неё нет?» «Телесных недостатков?» – переспросил К. «Да, – сказала Лени. – Вот за мной один такой небольшой[§§§§§§§§§§§§§] недостаток числится, смотрите!»[**************] Здесь она раздвинула средний и безымянный пальцы правой руки, между которыми была натянута соединительная перепонка, достигавшая едва ли не до последнего сустава коротеньких пальчиков. В темноте К. не сразу заметил, что именно она желала ему показать, и поэтому Лени потянула его руку, чтобы он мог как следует всё ощупать. «Что за игра природы!» – сказал К., а после, оглядев уже всю руку, добавил: «Что за прелестная лапка!» Со своеобразной гордостью Лени наблюдала за тем, как изумлённый К. раздвигает и потом снова сдвигает два её пальца, пока наконец он их наскоро не поцеловал и не отпустил[††††††††††††††]. «О! – воскликнула она. – Вы меня поцеловали!» Торопливо[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡], открыв рот, она взгромоздилась коленями ему на бёдра, К. смотрел на неё едва не вне себя от изумления; теперь, когда она была так ему близка, от неё доносился горьковатый, раздражающий запах перца, она прижала к себе его голову и принялась кусать и целовать его шею, кусала его даже в волосы. «Вы меня выменяли! – восклицала она время от времени. – Вот видите, теперь вы в самом деле меня выменяли!» Здесь колени её соскользнули, и с негромким криком она едва не упала на ковёр, К. обхватил её, чтобы ещё удержать рядом, и она притянула его к себе. «Теперь ты мой», – сказала она.[§§§§§§§§§§§§§§]
«Вот[***************] ключ от дома, приходи, когда пожелаешь», – были последние её слова, и пришедшийся в спину бесцельный поцелуй ещё настиг его при уходе. Когда К. подошел к домовым воротам, на улице сеялся небольшой дождь, он хотел было выйти на середину улицы, чтобы, быть может, ещё раз увидать Лени у окна, и здесь из ждавшего перед домом автомобиля, которого К. в своей рассеянности вовсе не заметил, со всех ног выскочил дядя, ухватил его за руки и притиснул к воротам дома, будто хотел его к ним пригвоздить. «Юнец! – кричал он. – Да как ты мог такое учинить! Ты ужасно повредил своему делу, как раз когда оно пошло на лад. Прокувыркался с этой захватанной малышкой, которая к тому же явно любовница адвоката, и битый час тебя не было[†††††††††††††††]. Ты даже не приискал предлога, ты ничего не стал утаивать, нет, ты был совершенно откровенен, ты сбежал к ней и оставался у неё. А мы-то между тем сидим вместе: твой дядя, который бьётся для тебя, адвокат, которого надо было залучить на твою сторону, но прежде всего заведующий канцелярией, этот великий человек, который как раз на этом этапе всецело владеет всем твоим делом. Мы желаем посовещаться, как можно тебе помочь, я должен бережно обращаться с адвокатом, он же, со своей стороны, осторожничает с заведующим канцелярией, а ведь у тебя были все основания, чтобы меня хотя бы поддержать. Вместо этого ты блещешь отсутствием. Наконец, это уже невозможно скрыть, но это ведь учтивые, искушённые люди, они об этом не говорят, они щадят меня, но также и они под конец уже не в состоянии через себя перешагнуть, и поскольку о деле они говорить не могут, то замолкают. Целую минуту мы молча сидим и прислушиваемся, не соблаговолишь ли ты наконец явиться. Но напрасно. Наконец, заведующий канцелярией, остававшийся куда дольше, чем намеревался изначально, поднимается с места, прощается и явно мне сочувствует, хотя и не в силах мне помочь, затем он в своей непостижимой любезности ещё ждёт какое-то время в дверях, и после уходит. Разумеется, для меня было счастье, что он ушёл, ведь у меня уже полностью перехватило дыхание. Всё это ещё сильнее[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] подействовало на больного адвоката, он, этот славный человек, вовсе не мог говорить, когда я с ним прощался. Вероятно[§§§§§§§§§§§§§§§], ты внёс свой вклад в его полное изнеможение и обессиливание и таким образом приблизил смерть того самого человека, от которого полностью зависишь. А меня, твоего дядю, ты оставил битый час ждать[****************] здесь, на дожде; ты только пощупай: я промок насквозь!»
ПРИМЕЧАНИЯ
[*] Ниже он именуется Альбертом. Впрочем, в одном месте этой же главы инициал главного героя К. раскрывается автором именно как Карл, что наводит на мысль, не является ли Карл фамилией, что, впрочем, маловероятно.
[†] Вычеркнуто: «Несмотря на эту проявленную К. готовность дядя счёл необходимым также и со своей стороны изгнать служителей из кабинета размашистыми движениями рук».
[‡] Вычеркнуто: «витрину книжной лавки, перед которой стояла девушка в синем платье».
[§] Вычеркнуто: «сказал».
[**] Вычеркнуто: «Лаура».
[††] Вычеркнуто: «день рождения».
[‡‡] Вписано и вычеркнуто вновь: «нежнейшего».
[§§] Вычеркнуто: «некоторым высказываниям».
[***] Вычеркнуто: «связей».
[†††] Переправлено из: «восемнадцатилетней».
[‡‡‡] Вычеркнуто: «настроение».
[§§§] Вероятно, дядя подозревает племянника в растрате или иных злоупотреблениях.
[****] Вычеркнуто: «государственным». Вероятно, автор так окончательно и не разрешил для себя вопрос о том, каков всё-таки суд, под которым оказывается герой. Ниже (и выше) имеются и другие указания на тайный характер судопроизводства.
[††††] Вычеркнуто: «твоё спокойствие».
[‡‡‡‡] Вычеркнуто: «более правильное».
[§§§§] Вычеркнуто: «в твоё отсутствие».
[*****] Вычеркнуто: «после чего поясняюще обратился к К.».
[†††††] Вычеркнуто: «Массалу» (Massal).
[‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «хотя я лишь очень редко с [ним]».
[§§§§§] Вычеркнуто: «дядя велел экипажу ожидать на тот случай, что адвоката не окажется дома».
[******] Вычеркнуто: «сказал».
[††††††] Вычеркнуто: «немигающих».
[‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «Man hält» (фактически служебные слова), что с трудом поддаётся переводу ввиду множества возможных вариантов продолжения. Например, возможно: «Мы считаемся друзьями господина адвоката».
[§§§§§§] Вычеркнуто: «утомлённый».
[*******] Вычеркнуто: «старинные проблемы с сердцем».
[†††††††] Вычеркнуто: «белой».
[‡‡‡‡‡‡‡] Уменьшительное от Елены либо Магдалены.
[§§§§§§§] Вычеркнуто: «выкрикнул дядя в качестве приветствия, он стоял на пороге и развёл руки в стороны».
[********] Вычеркнуто: «Также и эта похвала оставила девушку равнодушной, казалось даже, на неё не произвело никакого значительного действия даже то, что дядя сказал: “Может быть. И всё же я при возможности ещё сегодня пришлю тебе медицинскую сестру. Если она не покажет своей пригодности, можешь её отослать, однако сделай мне одолжение и её испробуй. В таком окружении и затишье, в которых ты здесь обитаешь, и вправду можно деградировать”. “Не всегда здесь такая тишина, – сказал адвокат. – Твою, К[арл], сестру я приму лишь в том случае, если должен буду это сделать”. “Ты должен”, – сказал дядя».
[††††††††] В рукописи в этом месте и в семи случаях ниже «сиделка» значится вместо вычеркнутого «девушка».
[‡‡‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «сказал».
[§§§§§§§§] Идея параллельности – и определённой незаконности – судебной системы, с которой столкнулся герой, впервые выявляется здесь так явно (в гл. 5 «Экзекутор» она, пожалуй, также содержится, хотя в более неявном виде). В финале романа, в гл. 10, она также ещё обнаружится.
[*********] Вычеркнуто: «повернулся и неуверенно огляделся».
[†††††††††] Вычеркнуто: «что имеет особое значение для посвящённого, которому известно, как много работы у господина заведующего канцелярией».
[‡‡‡‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «дверь комнаты больного неслышно притворилась. То была сиделка, которая».
[§§§§§§§§§] Вычеркнуто: «красивой».
[**********] Вычеркнуто: «Письменный стол, занимавший почти всю длину комнаты, размещался вблизи окна, он был поставлен так, что адвокат был повёрнут спиной к двери и посетитель, как заправский нарушитель, должен был прошагать по всей ширине комнаты, прежде чем мог увидеть лицо адвоката, если только тот не брал на себя труд [вар.: проявлял достаточно дружелюбия] обернуться к посетителю».
[††††††††††] Вычеркнуто: «так дерзко».
[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] Вставлено, а затем вычеркнуто: «грудь её бурно вздымалась» – похоже, явный штамп из бульварного романа, с чем и связано его окончательное исключение.
[§§§§§§§§§§] Вычеркнуто: «к ужасу обвиняемого». М. Пасли в уже упоминавшейся статье «Два литературных источника “Процесса” Кафки» (Zwei literarische Quellen zu Kafkas ‘Der Prozess’, in: Pasley M. «Die Schrift is unveränderlich…» Fischer Verlag, Frankf. a. M, 1995) говорит о близости описываемой позы на картине статуе Моисея работы Микеланджело и ссылается при этом на опубликованный в феврале 1914 г. очерк о ней З. Фрейда «Моисей Микеланджело» (Der Moses des Michelangelo). Здесь Фрейд много рассуждает о внутреннем и – как ни парадоксально применительно к замершей статуе – внешнем непокое, в котором пребывает Моисей. Примечательно, но после обстоятельного изложения доводов за и против Фрейд всё же приходит к выводу, что Моисею удаётся совладать с обуявшим его гневом и в конце концов он остаётся на месте. Следует сказать, что такая трактовка мотива статуи опирается на длительную традицию, восходящую едва ли не ко времени работы над ней Микеланджело: многие трактуют момент, в который запечатлён Моисей, как эпизод, в котором он обнаружил Израиль поклоняющимся золотому тельцу, т. е. за мгновение перед тем, как сокрушить скрижали.
[***********] Вместо вычеркнутого: «непомерно».
[†††††††††††] В состав одного из ряда немецких синонимов, соответствующих слову «следователь», Untersuchungsrichter, входит как раз-таки слово Richter – судья, фактически здесь: «следственный судья». Как уже отмечалось в прим. выше, так именуется следователь в главе «Предварительное следствие».
[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «старом».
[§§§§§§§§§§§] Вычеркнуто: «лицо и».
[************] Взамен вычеркнутого: «можно ускользнуть если».
[††††††††††††] Вычеркнуто: «“теперь я уселась куда удобнее”».
[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «прирождённое».
[§§§§§§§§§§§§] Вычеркнуто: «крепких».
[*************] Вычеркнуто: «тобой».
[†††††††††††††] Вычеркнуто: «Карл и рассмеялся почти в полный голос. Он попытался забрать у Лени карточку, но она держала её крепко». Интересно неожиданное раскрытие инициала К., присвоенного автором герою обоих главных романов. Скорее ожидалось бы, что он имел в виду себя, т. е. Кафку. Впрочем, можно заподозрить и авторскую описку или невнимательность.
[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «То есть я хочу сказать, смените на кого-то, кто мог бы пожертвовать собой ради вас в вашем теперешнем тяжёлом положении».
[§§§§§§§§§§§§§] Вычеркнуто: «телесный».
[**************] Вычеркнуто: «И она показала свою правую руку».
[††††††††††††††] Вычеркнуто: «намеревался вновь опустить её Лени на бедро» (нем Schoss, что часто переводится как «лоно», но в данном случае это звучало бы двусмысленно. По-русски может означать и «колено» (сидеть у кого-либо на коленях – auf dem Schoß sitzen), и «бедро», как я и перевожу чуть ниже, где вновь встречается это же слово Schoß (вероятно, здесь автор от него отказался, чтобы избежать повтора).
[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «в возбуждении».
[§§§§§§§§§§§§§§] Изначально здесь поставлено слово «конец», подразумевая, что автор считал главу законченной, однако затем её продолжил. Иной вариант продолжения, с ничем не мотивированным в предыдущем повествовании посещением театра, на отдельном вырванном листе: «Когда они вышли из театра, шёл слабый дождь. К. был утомлён как самим спектаклем, так и скверным исполнением, мысль же о том, что ему ещё следует приютить дядю у себя, и вовсе его сокрушала. Он придавал чрезвычайное значение тому, чтобы именно сегодня переговорить с барышней Бюрстнер, быть может, представится ещё одна возможность с ней встретиться, однако дядино общество полностью этому препятствовало. Впрочем, имелся ещё ночной поезд, которым дядя мог воспользоваться, но сподвигнуть его к отъезду именно сегодня, когда он так усиленно занялся тяжбой К., представлялось совершенно безнадёжным делом. Всё же К. без особой надежды на успех сделал попытку: “Боюсь, дядя, – сказал он, – что в ближайшее время мне действительно понадобится твоя помощь. Я ещё не очень чётко представляю, в каком именно направлении, однако в любом случае она мне понадобится”. “Можешь на меня рассчитывать, – отвечал дядя, – я всё время только и думаю, как тебе помочь”. [Вычеркнуто: “Стыдно сказать] “Ты всё тот же, старина, – сказал К. – Вот только боюсь я, что тётя будет на меня сердиться, когда мне придётся просить тебя снова в следующий раз явиться в город”. “Твоё дело важнее таких неудобств”. “Не могу с этим согласиться, – сказал К., – но как бы то ни было, я не хотел бы лишать тётю тебя без надобности, а в ближайшие дни ты мне видимо понадобишься. Так что не мог бы ты теперь же пока что отбыть домой?” “Завтра?” “Ну да, завтра, – сказал К., – а то, быть может, теперь, ночным поездом, так было бы всего удобнее”».
[***************] Это продолжение – также на отдельном листе.
[†††††††††††††††] Вычеркнуто: «А мы-то между тем сидим вместе».
[‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡‡] Вычеркнуто: «естественно куда».
[§§§§§§§§§§§§§§§] Вычеркнуто: «быть может».
[****************] Вычеркнуто: «и терзаться заботами».