Наверху К. застал учителя. К большой его радости, комнату едва можно было узнать, до того прилежно постаралась Фрида. Помещение было как следует проветрено, печь хорошо натоплена, пол вымыт, постель застелена, вещи работниц, этот ненавистный хлам, включая также и их картинки, исчезли, стол, который прежде, куда бы вы ни поворачивались, прямо-таки пялился вам вслед со своей покрытой грязью столешницей, был накрыт белой вязаной скатертью. Теперь здесь можно было принимать гостей; не слишком большой помехой оказывался даже небольшой запас белья К., вероятно, постиранного Фридой прежде и повешенного сушиться возле печи. Учитель и Фрида сидели за столом, при появлении К. они поднялись с места. Фрида приветствовала К. поцелуем, учитель слегка ему поклонился. К., рассеянный и всё еще не отошедший от треволнений разговора с трактирщицей, начал было извиняться, что ещё не удосужился посетить учителя: похоже, он исходил из того, что учитель, потеряв терпение от промедления К., нанёс теперь визит самолично. Между тем учитель в степенной своей манере, как кажется, лишь теперь начал медленно припоминать, что некогда между ним и К. была достигнута договорённость о своего рода визите. «Так это вы, господин землемер, – медленно проговорил он, – тот чужак, с которым я несколько дней назад беседовал на Церковной площади». «Да», – коротко отвечал К.; здесь, в собственной комнате, он больше не желал мириться с тем, что в своей покинутости ему пришлось вынести тогда. Он обратился к Фриде и посоветовался с ней относительно важного визита, который ему предстояло немедленно нанести и для которого ему следовало одеться возможно более прилично. Фрида тут же, не выспрашивая К. далее, кликнула помощников, которые были заняты обследованием новой скатерти, и велела им тщательно вычистить во дворе внизу платье К. и его сапоги, которые он тут же принялся с себя снимать. Сама она сняла рубашку с верёвки и побежала вниз на кухню, чтобы её погладить.

     Теперь К. оказался наедине с учителем, который вновь спокойно сидел за столом; он заставил его подождать ещё немного, снял рубашку и начал умываться в тазу. Лишь теперь, когда его спина была повёрнута к учителю, он спросил его о мотиве появления. «Я пришёл по поручению господина старосты», – отвечал тот. К. был готов выслушать это поручение. Но поскольку слова К. было трудно расслышать из-за плеска воды, учителю пришлось подойти ближе и прислониться к стене подле К. К. попросил у него прощения за мытьё и взволнованность, объяснив это неотложностью намеченного визита. Учитель не стал на этом останавливаться, но сказал: «Вы проявили невежливость в отношении господина старосты, этого пожилого, заслуженного, многоопытного, почтенного человека». «Про то, чтобы я был невежлив, мне ничего не известно, – ответил К., между делом вытираясь, – а вот что мне приходилось думать о чём-то ещё помимо изящных манер, так это правда, потому как речь шла о моём существовании, коему грозит опасность со стороны презренного служебного аппарата, чьи детали мне нет нужды вам описывать, поскольку вы сами – деятельный член этой самой системы. А что, староста на меня жаловался?». «Кому он мог жаловаться? Я только составил под его диктовку небольшой протокол относительно вашего собеседования, из которого в достаточной мере осведомлён насчёт добросердечия господина старосты и характера ваших ответов».

     Занятый розысками гребня, вероятно, куда-то пристроенного Фридой, К. сказал: «Как? Протокол? Составленный в моё отсутствие лицом, даже не присутствовавшим на собеседовании? Неплохо, весьма неплохо. И почему же в таком случае протокол? Значит, то были служебные действия?» «Нет, – сказал учитель, – наполовину служебные, также и протокол наполовину служебный; он был составлен лишь потому, что у нас во всём должен быть строгий порядок. Как бы то ни было, теперь он имеется и свидетельствует далеко не в вашу пользу». К., отыскавший наконец гребень, который скользнул вглубь постели, спросил уже спокойнее: «Пусть будет. И вы пришли, чтобы мне об этом сообщить?» «Нет, – сказал учитель, – но я не машина, и должен был высказать вам своё мнение. Моё поручение, напротив, является ещё одним свидетельством добросердечия господина старосты; подчёркиваю, что для меня непостижима эта его незлобивость, и я исполняю поручение лишь под давлением занимаемого мной положения и из уважения к господину старосте». К., умытый и причёсанный, сидел у стола в ожидании рубашки и платья; ему было любопытно узнать, с чем заявился к нему учитель, однако влияло на него также и невысокое мнение, высказанное о старосте трактирщицей. «Полдень уже настал?» – спросил он, отправившись мысленно по пути, который ему предстоял, но после оправился и сказал: «Вы хотите что-то мне передать от старосты?» «Точно так, – сказал учитель, пожимая плечами, как бы снимая с себя всякую ответственность. – Господин староста опасается, как бы вы в случае, если решение вашего вопроса очень затянется, не предприняли на свой страх и риск что-то неразумное. Я, со своей стороны, не знаю, почему он этого опасается: моё мнение таково, что как раз лучше всего и будет, если вы будете делать то, что вам угодно. Мы не ваши ангелы-хранители и нисколько не обязаны бегать за вами следом по всем вашим извилистым тропкам. Но хорошо. Господин староста держится иного мнения. Самого решения, которое входит в компетенцию графских инстанций, он, конечно же, ускорить не может. Однако в той сфере, которая ему подвластна, он принял временное, поистине щедрое решение, и от вас зависит, пожелаете ли вы его принять: он предлагает вам временно занять место школьного сторожа». К. едва обратил внимание на то, что именно ему было предложено, однако сам факт того, что ему что-то предложили, показался ему немаловажным. Он указывал на то, что с точки зрения старосты он с целью защиты способен предпринять такие поступки, что ради их преодоления община готова будет пойти на определённые затраты. А как серьёзно было воспринято всё дело! Учитель, ожидавший здесь уже какое-то время, а прежде составивший протокол, был, должно быть, прямо-таки взашей выпихнут сюда старостой. Когда учитель увидел, что его слова всё-таки заставили К. задуматься, он продолжил: «Я выдвигал возражения. Я указал на то, что до сих пор никакой необходимости в школьном стороже не возникало: жена церковного сторожа время от времени убирает, а барышня Гиза*, учительница, за этим следит. Мне достаточно хлопот с детьми, и я не хочу раздражаться ещё и по поводу школьного сторожа. Господин староста мне возразил, что в школе всё равно очень грязно. Я ответил, что такой уж большой беды в этом нет, что вполне соответствует истине. А кроме того, прибавил я, станет ли сколько-то лучше, если мы примем мужчину в качестве школьного сторожа? Несомненно, нет. Уж не говоря о том, что он ничего не смыслит в такого рода работе, в школьном здании имеется лишь две больших классных комнаты без каких-либо подсобных помещений, так что школьному сторожу с его семьёй придётся обитать в одном из учебных помещений, он должен будет там же спать, а, возможно, также и готовить, что, естественно, не прибавит чистоты. Однако господин староста указал на то, что это место будет для вас спасением от нужды, и что поэтому вы изо всех сил будете стараться самым лучшим образом исправлять обязанности. Кроме того, господин староста указал на то, что в вашем лице мы обретаем также такое подспорье, каким явятся ваша жена и ваши помощники, так что содержаться в образцовом порядке будет не одна только школа, но и школьный сад. Всё это я с лёгкостью опроверг. Наконец, господин староста был уже не в состоянии выдвинуть в вашу пользу что-то ещё, и тогда он рассмеялся и сказал лишь, что вы как-никак землемер и поэтому сможете разбивать в школьном саду показательно ровные грядки. Что ж, против шутки никакие возражения не действуют, и я отправился с поручением к вам». «Вы доставили себе излишние хлопоты, господин учитель, – сказал К. – Я не намерен принимать это место». «Превосходно, – сказал учитель, – превосходно, так вот прямо, без всяких околичностей вы отклоняете предложение», после чего он забрал шляпу, поклонился и ушёл.

     Сразу следом за ним наверх поднялась Фрида с потерянным лицом, рубашку она принесла назад непоглаженной, а на вопросы не отвечала; чтобы её развлечь, К. поведал ей об учителе и предложении; стоило ей это услышать, как она бросила рубашку на постель и вновь убежала прочь. Вскоре она вернулась, но уже с учителем, который имел недовольный вид и ничего не сказал в качестве приветствия. Фрида попросила его проявить немного терпения (очевидно, она уже делала это несколько раз по дороге сюда), после чего вытащила К. через боковую дверь, о которой он и не подозревал, на соседний чердак и наконец поведала там – взволнованная, со срывающимся дыханием, что с ней случилось. Хозяйка, возмущённая тем, что унизилась перед К. до признаний, а сверх того, что ещё досаднее, до уступок в том, что касается собеседования с Кламом, и при этом не добилась ничего, кроме, как она выразилась, холодной и несправедливой отповеди, была теперь полна решимости более не терпеть присутствия К. своём доме: если у него имеются в замке связи, пускай он скорей пускает их в дело, потому что он должен будет покинуть её дом прямо сегодня, прямо теперь, и она примет его назад лишь по прямому приказанию властей и под давлением с их стороны; впрочем, она надеется, что дело до такого не дойдёт, потому что связи с замком имеются и у неё, и она может заставить их проявиться. Сверх этого он ведь и попал-то в трактир лишь вследствие небрежности хозяина, а вообще никакой нужды не испытывает, потому что ещё сегодня утром бахвалился насчёт готового его принять ночлега. Естественно, Фрида должна будет остаться; если бы ей пришлось выехать вместе с К., она, хозяйка, оказалась бы глубоко несчастна: уже внизу, в кухне она от одной только мысли об этом рыдая опустилась на пол возле очага, эта бедная, страдающая сердцем женщина! Но как могла она поступить иначе, особенно теперь, когда, по крайней мере по её представлениям, речь шла о чести Кламовой памяти! Так вот обстояло дело с хозяйкой. Разумеется, Фрида последует за ним, за К., куда он ни пожелает, по снегу и льду, на этот счёт не нужно даже никаких слов, но, как бы то ни было, положение их обоих весьма скверно, и потому она с большой радостью приветствовала предложение старосты, пускай даже это совсем даже неподходящее К. место, но ведь оно же, как это явно подчёркивается, предоставляется лишь временно: надо выиграть время, и тогда с лёгкостью отыщутся другие возможности, даже в том случае, если окончательное решение окажется неблагоприятным. «В самом крайнем случае, – воскликнула наконец Фрида, уже обнимая К., – мы выедем, ведь что нас держит здесь, в деревне? Но на время, любимый, не правда ли, только на время, мы примем предложение. Я привела учителя назад, ты скажешь ему: “согласен” – и ничего сверх этого, и мы переселяемся в школу».

     «Это скверно, – сказал К., не до конца искренне, поскольку квартира мало его заботила, да к тому же он сильно здесь мёрз, стоя в одном белье на чердаке, который, не имея стены и окна с двух сторон, сильно продувался холодным ветром, – только-только ты так всё хорошо устроила в комнате, как нам приходится съезжать! Неохотно, очень неохотно приму я это место; мне мучительно уже теперешнее унижение со стороны этого коротышки-учителя, а теперь он должен сделаться моим начальником. Когда бы можно было остаться здесь хоть немножко: быть может, моё положение переменится уже сегодня к вечеру. Если бы хоть ты здесь осталась, можно было бы обождать, а учителю дать пока что уклончивый ответ. Ночлег для себя я всегда отыщу, если уж потребуется, и правда, у Вар…» Фрида прикрыла ему рот рукой. «Ну нет, – сказала она испуганно, – прошу тебя, больше этого не повторяй. В прочем же я последую за тобой повсюду. Если хочешь, я останусь здесь одна, как это мне ни грустно. Если хочешь, давай отклоним предложение, хотя мне кажется, что это совершенно неправильно. Потому что смотри сам: если ты отыщешь какую-то иную возможность, пускай даже ещё сегодня днём, так ясно ведь само собой, что мы сразу откажемся от места в школе, и никто нам здесь не помешает. А что до унижения перед учителем, позволь мне самой позаботиться о том, чтобы никакого унижения там не было: я сама с ним поговорю, а ты будешь лишь молча стоять рядом; также и впредь всё будет так, а не иначе: только я, по сути, буду его подчинённой, да и даже ею-то я не буду, потому что мне известны его слабости. Так что, приняв место, мы ничего не лишимся, а вот если от него откажемся, лишимся многого; но прежде всего ты и в самом деле, если не добьёшься чего-то от замка ещё сегодня, никогда и ни за что не отыщешь в деревне ночлега, такого, то есть, ночлега, за который мне, как будущей твоей жене, не надо будет стыдиться. А если ты никакого ночлега не отыщешь, то неужели ты станешь требовать от меня, чтобы я спала здесь, в тёплой комнате, зная, что ты слоняешься снаружи по тьме и холоду?» К., который всё это время, сложив руки на груди, постукивал себя руками по спине, чтобы немного согреться, сказал: «Раз так, ничего не остаётся, как согласиться. Пошли!»

     В комнате он сразу поспешил к печи; учитель его нисколько не заботил; тот между тем сидел за столом, вытащил карманные часы и сказал: «Однако, поздно». «Зато мы теперь всецело сошлись во мнениях, – сказала Фрида. – Мы принимаем место». «Хорошо, – сказал учитель, – однако место было предложено господину землемеру. Высказаться должен он сам». Фрида пришла на помощь К. «Разумеется, он принимает место, не правда ли, К.?» Так что К. мог ограничить своё волеизъявление простым «Да», к тому же направленным даже не учителю, а Фриде. «Тогда, – сказал учитель, – мне осталось только указать вам ваши обязанности, чтобы раз и навсегда сойтись во мнении на этот счёт. Итак, господин землемер, вы должны ежедневно убирать и топить обе классных комнаты, самолично производить небольшие починки в здании, а также в отношении школьного и гимнастического оборудования, дорожку через сад поддерживать в очищенном от снега состоянии, исполнять мелкие поручения, как мои, так и госпожи учительницы, а в тёплое время года исполнять всю работу по саду. За это вам предоставляется право жить в одной из классных комнат по вашему выбору; однако вы должны, когда преподавание не происходит в двух комнатах одновременно, а вы обитаете как раз в той комнате, где идут занятия, вы, естественно, должны будете перебраться в другую комнату. Готовить пищу в школе вы не имеете права, но при этом вы и ваши домочадцы будете за счёт общины питаться здесь, в трактире. Насчёт того, что вы должны вести себя сообразно достоинству школы, и что прежде всего дети, особенно во время преподавания, ни в коем случае не должны становится свидетелями нежелательных сцен вашего домашнего быта, я упоминаю только мимоходом, поскольку вы, как образованный человек, должны это знать. В связи с этим я ещё замечу, что вы должны по возможности в кратчайшие сроки узаконить свои отношения с барышней Фридой. Насчёт всего этого и ещё каких-то мелких подробностей будет составлено трудовое соглашение, которое вы должны будете подписать тотчас по вселении в школьное здание». К. всё это представлялось маловажным, как если бы это его не касалось или во всяком случае ни к чему его не обязывало; его раздражало исключительно лишь высокомерие учителя, и он отвечал без долгих раздумий: «Что ж, вполне обычные обязанности». Чтобы чуть загладить это замечание, Фрида спросила насчёт жалованья. «Вопрос о том, будет ли выплачиваться жалованье, – сказал учитель, – будет рассмотрен лишь по завершении месячного испытательного срока». «Но это для нас тяжело, – сказала Фрида, – нам придётся жениться почти без денег, и обзаводиться хозяйством нам почитай не на что. Не могли бы мы, господин учитель, всё-таки обратиться к общине с заявлением о немедленной материальной помощи? Вы советуете это сделать?» «Нет, – сказал учитель, обращавший свои реплики всякий раз исключительно к К. – Такое заявление будет удовлетворено лишь в том случае, если я дам свою рекомендацию, а этого я не сделаю. Ведь выделение места – это всего только любезность по отношению к вам, а что касается любезностей, с ними не следует перегибать палку, если вы даёте себе отчёт в собственных общественных обязанностях». Здесь всё же вмешался также и К., впрочем, почти против своего желания. «Что касается любезности, господин учитель, – сказал он, – я полагаю, что вы заблуждаетесь. Любезность скорее совершается с моей стороны» «Нет, – ответил учитель с улыбкой, ведь он всё же вынудил К. вступить в разговор. – Здесь я располагаю самыми точными сведениями. Школьный сторож нам столь же необходим, как и землемер. Что школьный сторож, что землемер – они оба являются обузой у нас на шее. Мне придётся ещё немало поразмыслить, как обосновать затраты общине. Лучше всего и достовернее было бы вообще просто выложить истребование на стол, вовсе ничего не обосновывая». «Вот про это я и говорю, – сказал К., – вам приходится меня принимать против собственной воли. Вам приходится меня принимать несмотря на то, что это вынуждает вас пускаться в тяжкие раздумья. Но если кого-то вынуждают принимать другое лицо, а этот другой позволяет, чтобы его приняли, вот он-то как раз и оказывается любезным». «Поразительно, – сказал учитель, – да что может нас вынудить вас принять? Нас принуждает исключительно добросердечие, бьющее через край добросердечие господина старосты. Вам, господин землемер, придётся расстаться с многими фантазиями, прежде чем из вас получится пригодный к делу школьный сторож. И, естественно, такие замечания мало способствуют предоставлению вам гипотетического жалованья. Также я с сожалением отмечаю, что ваше поведение оставляет желать много лучшего: ведь всё это время вы общаетесь со мной (я всё время это наблюдаю и едва верю своим глазам) в рубашке и кальсонах. «Верно, – вскричал со смехом К. и хлопнул в ладоши, – уроды-помощники! Где они там запропастились?» Фрида поспешила к двери; учитель, заметивший, что К. больше нечего ему сказать, спросил Фриду, когда они переберутся в школу. «Сегодня», – отвечала Фрида. «Тогда я приду завтра рано к вам с проверкой», – сказал учитель, помахал на прощание рукой и хотел было выйти в дверь, которую Фрида открыла для себя, однако натолкнулся на работниц, которые уже явились со своими вещами, чтобы вновь обосноваться в комнате. Ему пришлось протискиваться между ними, поскольку те не уступали дорогу никому и никогда, Фрида следовала за ним. «Ну и спешка у вас, – сказал К., который был на этот раз чрезвычайно ими доволен, – мы ещё здесь, а вы уже тут как тут с заселением?» Они ничего не отвечали, а лишь смущённо вертели свои свёртки, из которых свисали уже хорошо знакомые К. грязные тряпки. «Вы, верно, никогда не стирали своих вещей», – сказал К.; причём сказано это было не зло, но с некой симпатией. Заметив это, они одновременно раскрыли свои суровые рты, обнажили красивые, крепкие, звероподобные зубы и беззвучно засмеялись. «Так заходите, – сказал К., – и располагайтесь, это ведь ваша комната». Но поскольку они всё медлили, – вероятно, комната показалась им слишком поменявшейся, – К. взял одну из них за руку, чтобы проводить дальше. Однако он тут же её выпустил: уж больно изумлёнными были взгляды, которые они не сводили теперь, после краткого объяснения между собой, с К. «Теперь вы пялились на меня достаточно долго», – промолвил им К., отгоняя какое-то неприятное чувство, взял своё платье и сапоги, принесённые как раз Фридой, за которой робко следовали помощники, и оделся. Для него всегда, как и в данном случае, было непостижимо терпение, которое проявляла Фрида к помощникам. После долгих поисков она отыскала их мирно восседающими за обедом (а ведь им было поручено вычистить платье во дворе), плотно скомканное невычищенное платье лежало у них на коленях, так что ей пришлось чистить всё самой; и тем не менее она, так хорошо управлявшаяся с простонародьем, с ними совсем не ругалась, а ещё рассказывала в их присутствии про величайшую их небрежность и при этом легонько, как бы лаская, похлопывала одного из них по щеке. В ближайшем будущем К. намеревался выговорить ей на этот счёт. Однако же теперь было самое время отправляться. «Помощники остаются здесь, чтобы помочь тебе с переселением», – сказал К. Впрочем, они не были на это согласны: сытые и игривые, они предпочли бы теперь немного подвигаться. Лишь когда Фрида сказала: «Уж конечно, вы остаётесь», они с этим смирились. «Ты знаешь, куда я иду?» – спросил К. «Да», – отвечала Фрида. «И ты больше меня не удерживаешь?» – спросил К. «Ты столкнёшься со столькими препятствиями, – сказала Фрида, – что мои слова здесь ничего не будут значить!» На прощание она поцеловала К., дала ему, поскольку он ещё ничего не ел на обед, свёрток с хлебом и колбасой, принесёнными ею для него снизу, напомнила про то, что ему надо будет идти уже не сюда, но прямо в школу, и, положив руку ему на плечо, проводила до дверей.

     ПРИМЕЧАНИЯ

     * Gisa, уменьш. от Гизела и ряда других имён, начинающихся на Gis- (напр., Гизлинд, Gislind).