В наст. время в Ворпсведе близ Бремена, 16 июля 1903 года
Приблизительно десять дней назад я – по-настоящему больной и измотанный – оставил Париж и выехал на великую северную равнину, чьи широта и покой – и небо – должны вернуть мне здоровье. Однако приехал я к затяжному дождю, который лишь сегодня соблаговолил немного проясниться над начинающим уже тревожиться краем; и я пользуюсь этим первым мигом просветления для того, чтобы поприветствовать Вас, милостивый государь.
Досточтимый г-н Каппус, если я долгое время оставлял без ответа одно Ваше письмо, причиной этого было не то, что я про него забыл, – напротив: это было письмо из тех, которое перечитываешь всякий раз заново, как обнаруживаешь его в корреспонденции, и в нём я узнал Вас как будто лицом к лицу. То было письмо от второго мая, и Вы несомненно его помните. При новом его прочтении, которым я занимаюсь теперь, среди великого покоя этих просторов, Ваша прелестная тревога относительно жизни трогает меня ещё сильнее, чем я воспринимал это в Париже, где всё имеет иной отзвук и отголосок по причине преувеличенного шума, заставляющего вещи ходить ходуном. Здесь, где меня окружают грандиозные просторы, через которые с моря устремляется ветер, здесь я ощущаю, что на те вопросы и чувствования, что ведут самостоятельное существование в Ваших глубинах, Вам не сможет ответить ни один человек, ибо даже самые лучшие путаются в словах, когда им необходимо выразить нечто тишайшее, почти несказанное. И всё же полагаю, что Вы не останетесь без ответа, если будете придерживаться вещей, которые Вам подобны, тех, на которых теперь отдыхают мои глаза. Если Вы будете держаться природы, простейшего и мельчайшего в ней, того, что почти никто не замечает и что невзначай может сделаться великим и неохватным; если Вы будете испытывать эту любовь к незначительному и совершенно безыскусно, в качестве служителя, будете снискивать доверие того, что представляется бедным – в таком случае всё сделается для Вас более легким, цельным и некоторым образом примиряющим, – быть может, не для рассудка, который отстанет в изумлении, но в Вашем задушевнейшем сознании, бодрствовании и понимании. Вы столь молоды, столь мало удалились от начала своего пути, что я хотел бы со всей доступной мне настойчивостью просить Вас, сударь мой, набраться терпения по отношению ко всему неразрешенному в Вашей душе и постараться полюбить сами вопросы – словно это запертые комнаты или же книги, написанные на весьма чуждом Вам языке. Не ищите теперь же ответов на вопросы, которые не могут быть Вам даны, поскольку Вы не в состоянии их изжить. А ведь дело в том, чтобы всё пережить. Итак, пока что живите вопросами. Быть может, постепенно, сами не заметив этого, в один прекрасный день Вы вживётесь в ответ. Может статься, Вы и в самом деле носите в себе возможность творить и создавать – в качестве особенно блаженной и чистой разновидности жизни; воспитывайте себя для этого, однако воспринимайте то, что с Вами произойдет, с величайшим доверием, и даже если это будет исходить исключительно из одной Вашей воли, из некоей потребности Вашего нутра, смиритесь с этим – и не возненавидьте. Половая сторона жизни – это очень непросто, это так. Но таково бремя, взваленное на нас, и почти всё, что всерьёз – это трудно, а ведь всё – серьёзно. Если только Вы это признаете и достигнете того, чтобы занять в отношении пола позицию, которая будет всецело происходить из Вашего существа, из Вашего опыта, и детства, и энергии (на которую не оказали влияния условности, детство!! и мораль), Вы можете больше не опасаться, что заплутаете и станете недостойны лучшего своего достояния.
Телесное наслаждение – это чувственное переживание, не отличающееся от чистого созерцания или чистого ощущения, которым наполняет язык чистый плод фруктового дерева; это великий и бесконечный данный нам опыт, знание о мире, полнота и блеск всего знания. И дурно не то, что мы воспринимаем; дурно то, что почти все пользуются этим опытом во зло и расточают его, помещая в качестве раздражителя на обдрябшие участки своей жизни, пользуясь им, чтобы рассеяться, вместо того, чтобы благодаря нему собраться и сконцентрироваться в высшей точке. Вот и питание превращено людьми в нечто иное: нужда, с одной стороны, избыток – с другой замутили чистоту этой потребности, и подобным же образом замутненными сделались все глубокие, простые естественные потребности, через которые происходит обновление жизни. Однако отдельный человек в состоянии их для себя прояснить и жить затем в ясности (пусть даже не отдельный человек, который слишком зависим, но по крайней мере одиночка). Он может вспомнить о том, что вся вообще красота у животных и растений представляет собой безмолвную пребывающую форму любви и томления, и он в состоянии взирать на животное, как смотрит он и на растение, которое терпеливо и охотно спаривается, размножается и растёт не ради телесного наслаждения, не по причине телесного страдания, но склоняясь перед необходимостью, которая больше наслаждения и страдания, сильнее воли и сопротивления. Ах, если бы только человек с большим смирением воспринимал это таинство, которым исполнена Земля, вплоть до мельчайших деталей, – смиреннее воспринимал и серьёзнее нёс его по жизни, выносил его и чувствовал, насколько чудовищна его ноша – вместо того, чтобы относиться к нему с лёгкостью. Если бы человек был исполнен благоговения к собственной плодовитости, которая одна и та же, представляется ли она духовной или телесной; ведь также и духовное творчество ведёт происхождение от материального, имеет с ним одну сущность и является словно бы облегчённым, более восторженным и вечным повтором телесного наслаждения. «Мысль о том, чтобы быть творцом, порождать, творить», – ничто без её постоянного, грандиозного удостоверения и осуществления в мире, ничто без тысячеголосого подтверждения со стороны вещей и животных, и связанное с этой мыслью наслаждение – лишь потому столь несказанно прекрасно и богато, что оно полно унаследованных воспоминаний о миллионах и миллионах порождений и родов. В идее творчества оживают, наполняя её величием и возвышенностью, тысячи позабытых ночей любви. И те, кто сходятся по ночам и сплетаются в объятиях, отдаваясь баюкающему наслаждению, заняты серьезным делом, аккумулируя сладостность, глубину и энергию для песни какого-то грядущего поэта, который явится, дабы высказаться про несказанное блаженство. И они вызывают на свет будущее; и пускай даже они заблуждаются и сплетают свои объятия вслепую – все равно будущее наступает, является новый человек, и на основе случайности, которая вроде бы имеет здесь место, пробуждается закон, с помощью которого стойкое и энергичное семя пробивается к открыто двигающейся ему навстречу яйцеклетке. Не дайте себя обмануть поверхностности; в глубине всё становится законом. И те, кто изживают тайну во лжи и скверне (а таких очень много), утрачивают её лишь для самих себя, но всё же, сами того не зная, передают её дальше как запечатанное письмо. И пускай Вас не вводит в заблуждение многочисленность названий и усложнённость случаев. Может статься, над всем этим высится великое материнство, общее томление. Красота девы, существа, «которое (как Вы изящно выразились) ничего ещё не свершило» – это материнство, томимое предчувствием и подготовляющееся, страшащееся и тоскующее. А красота матери – это материнство деятельное, в старухе же оно оказывается великим воспоминанием. Материнство, как мне кажется, есть и в мужчине, как телесное, так и духовное; свершаемое им зачатие – также своего рода роды, и роды имеют место и тогда, когда он творит из своей внутренней полноты. Возможно, мужской и женский пол гораздо более сродни один другому, нежели принято считать, и великое обновление мира будет, возможно, заключаться в том, что мужчина и дева, свободные от всех ложных чувств и пресыщения, станут отыскивать друг друга не как противоположности, но как брат и сестра, как добрые соседи, и соединятся меж собой как люди, чтобы совместно, в простоте и серьёзности, терпеливо понести возложенное на них тяжкое бремя пола. Однако всё, что, быть может, когда-то сделается возможным для многих, одиночка в состоянии подготовить уже теперь, выстроив его своими менее склонными к заблуждениям руками. А потому, сударь мой, любите свое одиночество, и с мелодичной жалобой несите ту боль, которую оно Вам причиняет. Ибо, как говорите Вы, те, кто Вам близок, далеки от Вас, а это указывает на то, что вокруг Вас начинает возникать простор. И если близкое Вам далеко, Ваша даль оказывается чрезвычайно обширной и уже заходит под звезды; радуйтесь своему росту, вовлечь в который Вы ведь никого не в состоянии, и будьте добры к тем, кто остался на месте, будьте с ними спокойны и уверены в себе, а не мучьте своими сомнениями и не пугайте своей обнадёженностью или радостью, которых они не в состоянии постичь. Отыщите с ними некую общность – незамысловатую и несомненную, которая не обязательно должна меняться, когда сами Вы будете становиться всё иным и иным; любите в них жизнь в чуждой форме и будьте снисходительны к стареющим людям, страшащимся одиночества, которому Вы доверяете. Избегайте подбрасывать горючего материала в костёр той драмы, которая с неизменной напряженностью разыгрывается между родителями и детьми; она поглощает много энергии у детей и подтачивает ту любовь стариков, что продолжает действовать и согревать даже если чего-то не понимает. Не требуйте у них совета и не рассчитывайте на понимание; но верьте в любовь, которая хранится для Вас, как наследство; положитесь на то, что в любви этой присутствуют сила и благословение, от которого Вам нет нужды отрываться, чтобы уйти совсем далеко!
Хорошо, что для начала Вы нашли себе применение в призвании, которое делает Вас самостоятельным и во всех смыслах приведёт к тому, что Вы будете всецело полагаться лишь на себя. Терпеливо выжидайте, не ощутит ли Ваша внутренняя жизнь, что стеснена рамками этого занятия. Я нахожу его чрезвычайно трудным и предъявляющим весьма жёсткие требования, поскольку оно отягощено значительными условностями и почти не оставляет пространства для индивидуального восприятия собственных задач. Однако Ваше одиночество будет для Вас приютом и отчизной даже посреди чрезвычайно чуждых для Вас условий, и с его помощью Вы отыщете все свои истинные пути. Всем сердцем я с Вами, и я совершенно уверен, что Вам всё удастся.
Ваш
Райнер Мария Рильке